Эрнст Бутин - Суета сует
Лысый на мгновенье вонзил в него острый цепкий взгляд, но тут же погасил его, полуприкрыв глаза веками… Девушка краснела, кусала губы, ерзала.
— Прозу, пожалуйста, — попросила она.
Саша прочитал монолог Мелехова. Прочитал, лишь бы отделаться — монотонно и скороговоркой.
Лысый, упершись локтями в стол, положил подбородок на кулаки и равнодушно смотрел перед собой. Только один раз, словно нехотя, перевел взгляд на Лукьянина и снова отвел глаза… Александр закончил.
— Поете? — спросил главный.
— Пою, — с вызовом тряхнул чубом Александр.
— Спойте.
— А чего?
— Все, что угодно.
Седенькая старушка на цыпочках подошла к роялю, спросила шепотом:
— Что будете исполнять?
— «По диким степям Забайкалья».
Старушка сделала суровое лицо и бурно заиграла.
Лукьянин, не отрывая глаз от главного, громко попросил:
— Вы, пожалуйста, подождите. Я под пианино не умею. Сбивать будете.
Старушка смутилась, оборвала игру.
Тучный член комиссии, сидевший за столом с краю, фыркнул, достал платок, торопливо сделал вид, что вытирает лицо, и вышел.
Лукьянин откашлялся, переступил с ноги на ногу, набрал в легкие воздуху, отчего грудь выпятилась и фланелевка плотно обтянула ее. Взял ноту — жалобную и чуть дрожащую. Потом голос набрал силу, захватил всю аудиторию. Свободно и легко, на полном дыхании, поведал он историю о бродяге и его матери, об их печальной встрече. Пел Саша хорошо, это он знал, и пел с удовольствием.
— И пляшете? — поинтересовался лысый, когда песня кончилась.
— Могу, — Саша сделал отрешенный вид, зачастил в чечетке.
— Хорошо, хорошо, — отмахнулся лысый. — А вот покажи-ка мне, как ты выберешь арбуз, разрежешь и съешь один ломтик.
Лукьянин усмехнулся, выбрал из воображаемой кучи воображаемый же арбуз, потискал его. Сделал вид, что достал нож, разрезал арбуз, вынул ломтик и добросовестно изобразил, как ест его, не забывая сплевывать невидимые косточки в ладонь. В комиссии заулыбались.
— Ну, хорошо, идите, — сказал главный. — Только отчего это вы, батенька, сердитый такой, а? — Вопросительно посмотрел на Лукьянина. — Там настропалили?.. — ткнул рукой в сторону двери. — Ладно, идите, идите. Спасибо.
Саша вышел. Его окружили.
— Ну что?
— «Спасибо. Идите».
— Завал! — авторитетно заверил красивый мальчик и осторожно, мизинчиком, почесал голову. — По Щукинскому знаю.
— Жаль, — Божко, который стоял рядом, с сочувствием посмотрел на Лукьянина. — Пел ты классно.
Дверь приоткрылась, выскользнула девушка из комиссии — красная, счастливая.
— Лукьянин, на третий тур не приходите, — торопливым шепотом выдохнула она. — Готовьтесь к экзаменам. Смотрите, не дай бог завалите, — закатила испуганно глаза и сдвинула перед лицом розовые ладошки. — И не забудьте — послезавтра кинопробы, проверка на фотогеничность.
— Подождите, — Саша схватил ее за руку, когда она хотела уже скрыться за дверью. — А этот кто? — очертил рукой на голове лысину.
— Не знаете?! — ужаснулась девушка и даже побледнела.
…Божко улыбнулся, вспомнив и себя, и Лукьянина в те далекие абитуриентские дни — молодых, наивных, самоуверенных, — и не заметил, как подошел Александр. Тот был не один. Рядом с Лукьяниным важно вышагивал коротышка Карманов со своей знаменитой «фернанделевской» улыбкой на лице, улыбкой, сделавшей его, не имеющего специального образования, непременным участником любой кинокомедии.
— Будь здоров, Всеволод, — не глядя на него, протянул руку Карманову Лукьянин. — Меня ждут, — кивнул на Божко.
— Тоже киношник? — Карманов бесцеремонно принялся рассматривать Виктора. Представился: — Карманов, киноактер.
— Неужели? — вежливо удивился Божко и зевнул. — Не видел вас ни в одном фильме.
Лучезарная кармановская улыбка потускнела было, но тут же вновь засияла во всем великолепии тридцати двух огромных зубов.
— Шутите, — снисходительно решил Карманов. — Ну, пока, — и пошел, торжественный, кажущийся сам себе скромным и обаятельным.
— Поедем на другом автобусе, — попросил Лукьянин. — Не хочу с ним ехать.
— Подождем. Я такси вызвал.
Девочки-школьницы на остановке зашушукались, заволновались, когда подошел Карманов. Он сделал вид, будто не заметил этого, скромненько пристроился в очередь за ними. Когда подошел автобус, девочки покраснели, пропустили актера вперед. Тот почти правдоподобно изобразил смущение, прижал руки к груди и озарил своим легендарным оскалом зардевшихся поклонниц.
— Звезда, — усмехнулся Лукьянин. — Завтра у этих глупышек только и разговору будет с подружками: «Ах, мы видели живого Карманова! Ах, ах!» А осенью они, дурочки, попрутся за славой во ВГИК. И дай бог, чтобы не поступили… Ты никогда не задумывался, сколько одна Москва выпускает актеров и сколько ими становятся? А где остальные? — Он повернулся к Божко.
Виктор снисходительно глядел на него сквозь черные стекла очков. Александр увидел его лицо, отвернулся. Посмотрел скучающе вдаль.
— Ты хотел поговорить со мной?
— Ну что ты… — Божко помялся. — Хотя. Как тебе нравится роль?
— Ты уже спрашивал, — равнодушно ответил Лукьянин.
— Это было давно. А сейчас, после доработки?
— Роль как роль, — Лукьянин прикрыл ладонью сдерживаемый зевок.
— Хороший комплимент автору, — Божко принужденно засмеялся. — Что ж ты не отказался?
— Я не премьер и не могу все время отказываться, — жестко оборвал Александр. — Эта роль не хуже других, а кое в чем и лучше. Смотря как повернуть.
— Я думал, ты будешь доволен, — все еще снисходительно улыбаясь, вздохнул неискренне Виктор. — Ведь своего Николая я для тебя и с тебя писал.
— Значит, ты меня не знаешь.
— Ну, старик, ты сегодня не в духе. Нехорошо, — сценарист вяло похлопал по круглому и твердому плечу актера. Тот осторожно вывернулся из-под руки, посмотрел на Божко и увидел в его очках свое маленькое, пузатое и кривоногое отражение.
— Сними очки, — поморщился Александр. — Не могу разговаривать, когда глаз не вижу.
— Чудишь, — но очки Виктор снял и, закусив губами дужку, уставился на Лукьянина. — А чем плох мой сценарий, мой герой? Рабочая тема сейчас в почете.
— Она всегда в почете, — Александр прищурился. — Не в теме дело. Сценарий слабый… Ты уж не обижайся.
— Его же утвердили, — Божко начал злиться. — Значит, не так и плох.
— Конечно, утвердят. У тебя там все правильно. И писать ты умеешь… Но вспомни, — Лукьянин повернул расстроенное лицо к Виктору, — вспомни, сколько раз ты его переделывал! Только намекнут, что вот это положение сомнительно, эта проблема спорна, и готово — ты уже несешь вариант без спорной проблемы.
— Шедевры нужно доводить, — Божко громко, но неуверенно рассмеялся.
— Вот ты и довел, — Лукьянин вздохнул. — А диплом? У тебя же был отличный дипломный сценарий, но вокруг него поднялся шум, мнения разделились, и ты убрал его до лучших времен. Взял два рассказа Шолохова, перетасовал их, перелицевал, и пожалуйста, готово: пять баллов!
— Ты что же, против экранизаций? — рассердился Божко. Достал пачку сигарет, щелчком выбил одну. — Тогда нужна была эта тема. О гражданской войне.
— Вот именно, — согласился Лукьянин. — У тебя есть великий талант: ты всегда знаешь, когда и что нужно. И бьешь беспроигрышно.
— Тоже искусство.
— Искусство, — согласился Александр. — И большое.
Прошуршав шинами, подкатила бледно-голубая «Волга». Божко наклонился к водителю:
— По вызову? Это я вызывал. — Повернулся к Лукьянину: — Поедешь?
— Если возьмешь.
— Не дури, — Виктор отвел глаза.
Они ехали молча. Александр задумался, смотрел перед собой остановившимся сосредоточенным взглядом. Виктор выпрямился на сиденье и, поставив портфель на колени, размеренно щелкал по нему пальцами.
— Ну, и какая же ассоциация? — насмешливо спросил он, подчеркнув слово «ассоциация». Лукьянин покраснел, стиснул зубы.
— А никакой, — он закрыл глаза.
Это был давний подлый прием Виктора… Когда-то, на первом курсе, Саша случайно зашел в просмотровый класс. Сценаристам показывали «Третью Мещанскую». Герой страстно смотрел на героиню и поглаживал кошку. Кошку показали крупным планом.
— Ассоциация, — громким шепотом, чтобы все слышали, сказал Божко.
— Чего? — переспросил Саша.
Виктор промолчал. Лукьянин фыркнул.
— Ассоциация, — пренебрежительно протянул он. — Выдумают тоже… Кошка — она и есть кошка. А то — ассоциа-а-ация! — Убийственно расхохотался и вышел…
— Редакторы тоже не дураки, — вдруг громко и раздраженно заявил Божко. — Они знают, что делают.
— А ты, когда пишешь, не знаешь, что и для чего? Не знаешь, что делаешь и зачем? — насмешливо поинтересовался Александр.
