Александр Бартэн - Всегда тринадцать
Прошин хотел ответить, но неожиданно вмешалась сама Грохотова.
— Ишь как просто у вас получается! — вскочила она и сердито оглядела товарищей. — Выходит, если в моем распоряжении один только пьедестал — думать могу лишь о шпагатах и богенах? Вовсе не так! Хотите знать, я даже историю жизненную себе придумала!
— Кому нужна твоя история?
— Мне нужна. Постойте, погодите. Не только мне!
— Прежде чем выйти на сцену, я воображаю, будто буквально во всем у меня удача. Понимаете? За что ни возьмусь — все получается. А потому и настроение превосходное. Это разве не образ? Меня потому и принимает зал: видит, как каждая клеточка в теле у меня поет! Я даже имя особенное себе придумала!
— Ух ты! Даже имя! Какое же?
— Так вот и скажу. Красивое!
Начались догадки: Розина, Эльвира, Изольда, Элеонора.
— Да ну вас! — отмахнулась Грохотова. — Я серьезно говорю, а вы, Считаю, что Никита Прошин совершенно прав. Всегда, в любом номере, нужен продуманный образ!
Голоса вокруг зашумели снова. И только Зуева — она сидела тут же, у самой воды, — продолжала сохранять безучастность. Грохотова заметила это и крикнула:
— Тише! Я не все еще сказала! — Гоше, поскольку он ведущий комик у нас, надо, конечно, призадуматься. Но и не только ему. Кое-кто среди нас вообще забывает про свою ответственность.
— О ком ты, Поля? Кого имеешь в виду?
— Кого? Будто не знаете! Вот мы сейчас спорим, переживаем за свое искусство, а Надежда Викторовна даже не слышит нас. Да-да, Надежда Викторовна, я про вас говорю. Невмоготу мне больше молчать. Разве так должны работать ваши псины?
— Собачки, — деликатно поправил Прошин.
— Извиняюсь. Пускай собачки. Разве они с полной отдачей работают? Халтурно работают, небрежно. А почему? Потому что видят вашу безучастность!
Зуева сидела полуоборотясь к воде. Там, на реке, было тихо, и только камышинки иногда клонились под набегающим ветерком. И Пупсик сладко дремал, прикорнув у ног хозяйки.
— Молчите? — с горьким вызовом спросила Грохотова. — Который день уже молчите! Не понимаю, как можно так жить?!
И тогда, с усилием шевельнувшись, с не меньшим усилием разомкнув губы, Зуева вдруг отозвалась;
— Слышу, Поля. Может быть, ты и права.
Вскоре подошел паром. Водитель автобуса просигналил сбор. Ушел назад тихий берег, за ним ушла и река, и опять, торопясь к месту очередного выступления, покатил автобус горноуральского «Цирка на сцене».
Поздно вечером, когда программа была отработана, и зрители разошлись, и артисты отправились на ночлег в Дом приезжего, — Зуева задержалась на улице. Спать не хотелось. Взяв Пупсика на поводок, неторопливо двинулась она по деревянным мосткам поселковой, уже уснувшей улочки.
Месяц, выйдя из-за сопки, все вокруг залил чистым, прозрачным светом. Посвежело, и Пупсик — донельзя избалованный, чувствительный к малейшим колебаниям температуры — начал зябко дрожать, затем повизгивать.
— Сейчас, сейчас, — сказала ему Зуева. — Ты потерпи немного. Дай мне только сообразить.
Эта мысль приходила к ней все настойчивее. Мысль о том, что вернется в Горноуральск, а там ждет ее записка или письмо от Сергея Сагайдачного. Не может быть, чтобы не захотел он снова встретиться, по-другому встретиться.
Пупсик опять взвизгнул, напоминая о своей персоне.
— Сейчас, сейчас, — повторила Зуева. — Дай только мне сообразить.
И опять подступила мысль о том, что ожидает ее в Горноуральске. «Прочту письмо, а потом и встретимся. Дурного вспоминать не станем. И все-таки я скажу Сергею. Скажу ему: неужели ты мог забыть, как мы под куполом вместе, рядом работали? Как я к тебе приходила руки в руки и верила твоим рукам, и ты не сомневался во мне. Ведь было же это? Так неужели я и в самом деле конченая? Неправда! Дай срок».
Вот о чем думала Зуева. Взяв Пупсика на руки, прижала его к себе и начала порывисто, часто целовать. А на небе, обещая назавтра хорошую погоду, все выше поднимался месяц и разгорались уральские крупные звезды: что ни звезда — чистейшей воды хрусталь.
Глава вторая
1
По-стрекозиному узкохвостый, словно подвешенный к небу на тончайшей и потому невидимой нити, снизу, с земли, вертолет казался игрушечным. Но для Андрея Никандрова, выжимавшего свой вес на гимнастических кольцах под брюхом машины, все было иначе. Над головой ревел мотор, в стремительном вращении свистели лопасти, да еще неустанная вибрация: пробегая по тросам, на которых закреплены были кольца, она отдавалась в руки, в плечи, во все тело.
Вертолет поднялся на сравнительно небольшую высоту — такую, чтобы снизу можно было разглядеть упражнения гимнаста. Но стоило летчику лечь в вираж — в плечи больно ударило ветром. Земля стеной взметнулась к небу, и оно, только что незыблемое, вдруг накренилось и описало полукруг. Мгновение спустя Никандров одолел болтанку, а летчик просигнализировал: начинай.
Те, что наблюдали с земли, могли быть довольны. «Крепкий парень!» — признал один. «Такой и посреди небес не стушуется!» — поддакнул другой. Остальные молчали, не отрывая глаз. Временами создавалось впечатление, что Никандров не связан с вертолетом, что он самостоятельно и независимо парит в воздухе: солнечный свет скрадывал линии тросов.
Когда же, исполнив серию упражнений, Никандров приготовился к возвращению на землю и она (вертолет пошел на снижение) заполнила собой все пространство, горстка людей, стоявших посреди аэродрома, рассыпалась. Поспешили навстречу гимнасту.
Сознавая, что под машиной висит живой груз, летчик приземлялся с великой осторожностью. И все же, коснувшись ногами земли, Никандров не смог сохранить равновесие: пошатнулся и завалился на бок. Вокруг, прибиваемая к земле потоками воздуха, яростно бьющего из-под лопастей, трава трепетала каждым стебельком. Никандров спружинил, вскочил. Летчик, посадив машину, выключил мотор, и пришла тишина: такая внезапная, что казалось, не только мотор, но и все остальные звуки разом отключились. Так показалось тем, кто окружил Никандрова. Сам же он продолжал ощущать себя среди ветра, рева. К нему наклонялись, кричали что-то, но он (в ушах продолжало реветь) мог лишь догадаться по жестам, движениям губ. Врач проверил пульс и жестом показал — порядок.
Еще через полчаса, выйдя за ворота аэродрома, Никандров вскочил в проходивший мимо рейсовый автобус: времени оставалось в обрез, скоро должно было начаться совещание в штабе молодежного праздника.
Автобус бежал по безупречно ровной, асфальтированной дороге, и Никандров сперва удивился, поймав себя на неприятном ощущении: его начало укачивать, мутить. Затем догадался — виной тому не автобус и не дорога, а реакция после недавней предельной напряженности. Так и прежде иногда бывало. Чтобы справиться с этой тошной мутью, лучше всего переключить внимание, сосредоточить его на чем-нибудь постороннем.
Никандров так и сделал. Увидя впереди пассажира, читающего газету, наклонился к нему и заглянул через плечо. Тотчас бросился в глаза четкий заголовок: «Радости и огорчения цирковой программы». «Братцы! — чуть не воскликнул Никандров. — Это же я написал!»
Сперва рецензия ему не давалась. Несколько раз принимался заново, переделывал, переписывал, но все равно чувствовал: не то, не так. Потом, обозлившись, приказал себе не ложиться спать, пока не окончит. Точку поставил к утру, плеснул в лицо холодной водой и отправился в редакцию: «Поглядите. На большее не способен».
К его удивлению, рецензия понравилась.
— Дельно написал, без реверансов, — похвалил завотделом. — Великовата, правда. Ну, да это не грех. Малость подсократим.
Никандров ушел обнадеженный, но прошла неделя, вторая, а рецензия все еще не появлялась. «Раздумали, верно, — решил Никандров. — Да и какой я рецензент. Поделом!» Он решил не думать больше о своей незадачливой пробе — и вдруг. «Радости и огорчения цирковой программы». Неприятное самочувствие как рукой сняло.
На первой же городской остановке сошел с автобуса. Отыскал киоск Союзпечати, обзавелся газетой и с трепетом стал читать свое произведение. Рецензия была напечатана без изменений, лишь в самом конце чуть ужали. Однако оценку, выводы сохранили полностью. «Ай да я, — сказал себе Никандров. — Выходит, кое на что гожусь!»
Затем участвовал в совещании и обрадовано примечал: читают вокруг под шумок газету, у многих она в руках. Выходит, и рецензию читают. Совещание тем временем шло своим чередом: утверждалась окончательная программа праздника, а также календарь предстоящих сводных репетиций на стадионе.
— Сагайдачная как? — справился председатель. — Без изменений?
Никандров заверил, что молодая гимнастка вполне подготовлена, находится в должной форме.
