Агния Кузнецова (Маркова) - Свет-трава
Выбирая добычу и кидая ее на берег, подальше от воды, рыбаки бросали маленьких рыбок обратно в воду. Некоторые из них торопливо уходили в глубину, а иные, повернувшись кверху белым брюшком, качались на волнах возле берега.
– Дядя Никита! Еще попробуем забросить тут же? – держа в руках большого линька и любуясь им, просил Митя.
– В этой тони больше не возьмешь! – махнул рукой Никита Кириллович и с улыбкой добавил: – Давайте теперь в сумасшедшую тонь!
Так назвал он то узкое место на Звонкой с очень быстрым течением, которое приглядел утром.
Рыбу побросали на дно лодки. В кормовую часть снова уложили тяжелый, мокрый невод и поплыли вниз по течению.
Наконец наступило весеннее половодье. Воздух стал теплым и влажным, то и дело выпадали дожди. Вода поднималась на глазах. Прятались в ней мели и острова, узкими и короткими становились косы. Повеселели рыбаки: прибаутки, смех, громкий говор сменили унылое молчание.
Несмотря на отличный улов, Никита Кириллович был задумчив. Мысли его бродили по просторам деревенского болота. Ему представлялось, как сейчас поднимается вода в Белом ключе и бежит по вырытым канавам, из прозрачной становясь мутной и пенистой. Может быть, она уже хлынула на просторы деревенского болота.
Нет, он не мог оставаться здесь.
Лодка плыла посредине реки, когда Никита Кириллович обратился к товарищам:
– Высадите меня. Душа просит взглянуть на деревенское болото.
Рыбаки понимали нетерпение бригадира. Не будь хорошего улова, сами бы не усидели на стане.
Лодка причалила к высокому яру. Никита Кириллович прыгнул на берег и, не оглядываясь, как мальчишка, побежал, сокращая путь, берегом реки, переходя заливы и ручьи вброд и пробираясь в густом кустарнике.
Глава двадцать седьмая
Маша сидела рядом с шофером в грузовой машине. Расстегнув простенькое коричневое пальто, сбросив на плечи белый шерстяной шарф, она глядела по сторонам – на поля, перелески, озера.
Больше полугода работала она в городской клинике и теперь возвращалась в Семь Братьев.
Стояли весенние дни. Ветры высушили дороги и взгорки. Только в лощинах, оврагах да зарослях леса кое-где еще лежал потемневший, пористый снег. Легкая дымка пыли оставалась позади машины.
Вблизи от села, на огромной поляне, прилегающей к тракту, как гигантские зеленые стрекозы, с рокотом бежали и взмывали ввысь легкие самолеты «У-2». Они снижались над полями озимых, там, где люди в белых халатах подавали знаки красными и белыми флажками. Автоматически открывались зеленые люки самолетов, на поля рассыпалась подкормка, и, на мгновение поднявшись высоко в небо, гигантские стрекозы возвращались на поляну, заросшую бурой прошлогодней травой.
Этот естественный аэродром был уныл своим однообразием, и взгляд прохожего и проезжего невольно останавливался на человеке с красным и белым флажком в руках, стоящем около железных бочек, из которых заправляли люки самолетов.
Машина промчалась мимо аэродрома, мелькнул березовый перелесок, за ним потянулись поля. Воздух наполнился гудением тракторов. Справа и слева от дороги они тащили по полям сцепки борон. На черные комья земли слетались громкоголосые жаворонки. Суетливо бегали они, деловито склоняли головки, что-то клевали, к чему-то приглядывались. Затем взвивались в небо, трещали, свистели и, как в плавном вальсе, кружились под собственное пение.
Возле Семи Братьев шофер затормозил, пропуская колхозное стадо. Впервые после скучного зимнего стояния в скотных дворах шли на луга коровы.
Маша улыбнулась. Все, что видела она, приближаясь к Семи Братьям – и колхозные стада и бескрайние поля, – было родное ей, близкими узами связанное с Никитой Кирилловичем. Но недаром говорится, что счастье и тревога родные сестры. В сердце Маши радость то и дело сменялась тревогой. Как они встретятся? Что будет дальше?
Вот и Семь Братьев. Машина замедлила ход, потому что из ворот на дорогу то и дело выскакивали ребятишки без пальто, но в зимних шапках, нахлобученных по самые глаза, или, не обращая внимания на сигналы, под самые колеса подбегали белые куры и петухи.
Позади остался механизированный ток – новая, еще не почерневшая постройка, похожая на длинный амбар с прилепившимися к ней тремя веселыми прирубами.
Машина остановилась около опрятного домика с белыми, недавно побеленными ставнями и двумя голыми рябинами, огороженными низким забором.
Здесь жила Маша. Шофер помог ей внести вещи.
Она вошла в свою комнату и огляделась. К ее приезду хозяйка побелила стены, выставила окна, повесила на двери шторы, а стол застлала новой скатертью.
Маша почувствовала сильную усталость и, не разбирая чемодана, даже не причесав растрепавшиеся в дороге волосы, опустилась на стул.
Мысленно она пробежала время своего отсутствия месяц за месяцем, начиная с момента отъезда из Семи Братьев.
В клинике она работала под руководством Аллы Максимовны. Много больных прошло через ее руки. Теперь Маша чувствовала себя смелее, увереннее. В душе ее поднималось горячее желание сегодня же пойти в больницу, приступить к работе, многое рассказать и кое о чем поспорить с Верой Павловной и Феклой Захаровной. Хотелось взглянуть на осуществленную мечту ее и Никиты Кирилловича. Дорогой шофер рассказал ей, что несколько дней назад хлынула вода через вырытые канавы, через Белый ключ и затопила деревенское болото.
Но больше всего хотелось Маше встретиться с Никитой Кирилловичем, прекратить досадный разлад между ними.
Не раз раскаивалась Маша в словах, сказанных Никите Кирилловичу перед отъездом из Семи Братьев. Он дал ей полную волю свыше полугода проверять свое чувство к нему. Дважды он приезжал в город, но оба раза приходил с Федей, намеренно избегая оставаться с нею наедине. Никита Кириллович уходил, а Маша до полуночи сидела в комнате, не зажигая огня и кусая уголки платка, чтобы сдержать слезы, и говорила вполголоса: «Упрямец, камень, а не человек».
И теперь сомнения заслоняли радость предстоящей встречи.
«Он знает, что сегодня я буду здесь. Почему же его нет?» – думала она, забывая, что приехала всего час назад и не мог же Никита Кириллович предвидеть время ее появления в Семи Братьях.
Она встала, переоделась, надела пальто, накинула на голову белый шарф и вышла на улицу.
Сердце подсказывало ей, что сейчас она встретит Никиту Кирилловича.
– Маша, калоши чего не надела? – крикнула вслед ей старуха хозяйка, разглядывая на ее ногах новые лаковые туфли.
– Пройду как-нибудь, – не оборачиваясь, отозвалась Маша, легко перескочила через грязь и вышла на улицу.
Сразу же она столкнулась с почтальоном Катей.
– Мария Владимировна, приехали! – бурно обрадовалась та и чуть не задушила Машу в объятиях.
От Кати пахло дешевыми духами, пудрой, земляничным мылом. Поправляя завитые волосы, прикрытые красным беретом, прищуривая круглые глаза, она сказала тоном заговорщицы:
– А Никита Кириллович на строительство теплиц пошел…
Маша вспыхнула и подумала: «Она тоже знает».
Они еще сказали друг другу несколько незначительных фраз и разошлись в разные стороны.
Маша направилась к теплицам. Катя забежала во двор и, хоронясь, выглядывала оттуда, чтобы видеть, куда пойдет Маша – в больницу или к тепличному комбинату.
Не было другого места в Семи Братьях, такого же поэтичного и влекущего к себе, как колхозные теплицы. Весна в Сибири капризная. Бывает, буянит метель, падает снег, а под рогожами, прикрывающими стеклянные рамы парников, живет молодая поросль. Сдвинешь рогожу, а там, под ней, крошечные зеленые стебельки, на которых еще и листьев-то нет, а так, какие-то зеленые узелки. Смотришь сквозь стекла рам, запотевшие от дыхания растения, и тебя охватывает чувство нежности, близкое к тому, которое появляется при виде совсем маленьких ребятишек.
За парниками – две старые теплицы, и в них буйная весна. Через стекла видны резные листья рассады помидоров, яркая зелень лука. Над стеллажами в ящиках – густая щетинка травы, выращиваемой для цыплят.
Через стекло тянулись к солнцу крупные листья и ярко-желтые цветы огурцов. На цветах то здесь, то там появлялись пчелы. Они то и дело скрывались в улей, который стоял тут же, в молодой зелени теплицы.
Но что все это по сравнению с новыми теплицами, к которым подходила Маша, стараясь не быть на виду у людей, точно она не имела права запросто прийти и посмотреть на новые постройки.
Ее поразила кирпичная котельная с высокой трубой и две просторные теплицы, поблескивающие на солнце стеклянными боками и крышами. В дальней теплице, склонившись над стеллажами, женщины сажали рассаду. Они сбросили верхнюю одежду. Сквозь стекла мелькали их пестрые платки и платья.
В другой теплице, около которой остановилась Маша, мужчины разравнивали лопатами земляной пол.
Маша сразу же увидела Никиту Кирилловича. Он стоял немного поодаль от всех. Вот он встряхнул головой, поправил волосы и, вытащив из кармана папиросы, направился к стоявшему здесь же учителю.
