Владимир Беляев - Город у моря
Когда я выбил из опоки песок, Науменко сказал:
– Да и модель твоя небось уже прохолонула. Я давно не менял подогрев. Бери клещи – вон за ящиком, – пойдем до камелька.
Держа в руках длинные кузнечные клещи и не зная еще толком, для чего они мне понадобятся, я шел вслед за дядей Васей по главному проходу литейной.
Мой учитель шагал ровно и широко, наклонив немного седую голову в замасленной кепке зеленого цвета. Я поспевал за ним следом, как провинившийся школьник. Я понимал, что нерадостно должно быть на душе у моего учителя. «Вот, – должно быть, думал Науменко, – принесло воспитанничка на мою голову из какой-то Подолии, а теперь возись с ним, показывай, учи, вместо того чтобы самому делать настоящую работу!» Мы шли, пересекая длинный цех как раз посредине.
То там, то здесь стучали колотушки, стояли позади машинок горы пустых еще опок, а готовые, заформованные, высились поодаль на плацу, дожидаясь, когда их будут заливать.
Под высокой кирпичной стеной цеха монотонно шипели сильные вентиляторы, нагоняя внутрь воздух. Они гнали воздух в середину вагранок, раздувая глыбы кокса, плавя куски чугуна, наваленные сверху, через люки. Чугун стекал вниз белыми струйками по горячему коксу, собираясь там, на дне вагранок, жидкой, расплавленной массой, готовой вырваться наружу, как только горновой пробьет стальной пикой летку.
– Гляди, гляди, Науменко с новым адъютантом потопал! – донеслось из глубины цеха.
Это кричал какой-то литейщик с загорелым и недобрым лицом. Голова его была повязана, как у женщины, красной косынкой.
– Вася, детка, поздравляю с помощничком! Давай, давай, обучай смену, авось на выдвижение пойдешь! – закричал он сильнее, думая, что Науменко остановится с ним покалякать, но мой учитель пошел еще быстрее и не остановился.
Тут же, около соседней машинки, я увидел Тиктора. Нет сомнения, и он видел меня, но притворился, что не замечает, словно я был для него чужим человеком.
Тиктор уверенно набрасывал в опоку песок. Он работал на пару с литейщиком, голова которого была повязана косынкой.
Во дворе, в стороне от литейной, пылал под открытым небом «камелек». Так называлась круглая печка с решетчатыми боками, заваленная горящим коксом. Отовсюду из щелей в пылающем коксе торчали хвостики греющихся металлических плиток.
– Смотри, где будут наши. Запоминай! – сказал Науменко и ткнул в просветы между раскаленными глыбами кокса две толстые, увесистые плитки.
– И всякий раз сюда бегать? – спросил я.
– А то как же? – удивленно и сердито посмотрел на меня Науменко.
– Такие концы!
– Хочешь чисто формовать – будешь плиту подогретой держать. Иного выхода нет! – сказал дядя Вася. Тут же он выхватил клещами положенные им раньше и уже раскаленные добела плитки. Чувствовалось: не приди мы сейчас за ними, плитки бы поплыли, как чугун внутри вагранки. – А теперь лети быстро и засунь их под машинки! – приказал Науменко, подавая мне клещи.
Держа в вытянутых клещах пылающие плитки, я стремглав помчался обратно к нашему рабочему месту.
«Завод большой, а с этими плитками порядки неважные! – думал я, опрометью пробегая через весь цех. – Разве нельзя было поближе камельки поставить?»
Плитки еще были ярко-красными, когда я засунул их в пазы под модельным устройством. Скоро мокрый песок, лежащий на баббите, посерел и просох. Модели нагрелись так, что руку долго продержать на них было трудно, а Науменко все еще не было. Чтобы не терять времени, я принялся набивать на своей машинке нижнюю опоку.
Теперь, оставшись у машинок один, я чувствовал себя спокойнее. Никто не смотрел мне под руки. Соседи копошились где-то на плацу, позади своих машинок, а по бокам у нас никого не было. По-видимому, формовочные станки здесь были на простое или поломаны.
«Пусть этот старик побродит по цеху, – думал я, набивая, – кое-что мы уже и без него знаем!»
Вторая опока набилась хорошо. Песок не прилип к модели, как в первый раз, и я отважился без приказа учителя, самостоятельно поставить опоку на плацу. Она мягко опустилась на песчаную подушку, расставаясь с моими руками.
Потом я пулей примчался к машинке. Обдувая горячую модель воздухом из шланга, я надел запасную раму и принялся готовить второй низ. Я не думал, что смогу обогнать учителя, но все же решил иметь хоть маленький задел. Я так увлекся формовкой, что не приметил, как вернулся Науменко.
– А шишки кто будет ставить? Дядя?
Услышав рядом строгий голос учителя, я вздрогнул от неожиданности, и тяжелая трамбовка, меняя направление, изо всей силы хлопнула меня по большому пальцу левой руки.
Удар был страшный! Слезы проступили у меня на глазах. «Ноготь обязательно слезет!» – пронеслась мысль.
Хотелось крикнуть, запрыгать, закружиться от боли, швырнуть далеко в песок проклятую чугунную трамбовку, выругаться изо всей силы. Но я понял, что тогда вызову новые насмешки, и, сдерживая боль, закусил до крови губу. Не оборачиваясь к Науменко, чтобы он не увидел заплывшие слезами мои глаза, я сказал тихо, сквозь зубы, отчеканивая каждое слово:
– А вот заформую еще этот низ и тогда поставлю шишки!
К обеденному перерыву палец распух и посинел. Казалось, что треснула кость.
«Кто это придумал такую тяжелую трамбовку? Ею можно искалечить человека навсегда… Но ведь если она будет легкая, то песок не заформуешь туго. Ты формуй, да не зевай в следующий раз!» – рассуждал я сам с собою.
Когда мне приходилось снимать опоку, я напрягал все силы для того, чтобы заглушить боль в пальце. Скрывая боль от Науменко, я отвертывал кое-как винты, хватал раму и мчался обратно, желая наверстать каждую минуту. Даже песок из башмаков не было времени высыпать.
– Совсем загонял парня, Науменко! – кричал через барьерчик Лука моему учителю.
– Перекурили бы малость! – советовал ему напарник Луки Гладышев – формовщик, похожий на монгола.
Хотя их шутки и задевали меня, я старался не обращать внимания. «Шутите, шутите!» – думал я.
Дали сигнал на обед. Заводской гудок не был слышен в шуме литейного цеха, и потому здесь всякий раз, когда приходило время обеденного перерыва, горновые били в стальной рельс, подвешенный около вагранок.
Не останавливаясь на перерыв, я все работал: набивал и набивал.
Одна за другой умолкали колотушки машинок. Лишь вагранки гудели под стеной не утихая.
– Ладно. Шабаш. Обедать пойдем! – сказал строго Науменко. – Давай руки мыть.
Холодная вода из-под крана брызнула на запыленные руки, и боль в пальце сразу немного стихла. Видя, что мой учитель зачерпнул в жестянку горсть желтого крупнозернистого песку, я повторил его движение. Этот жирный, глинистый песок хорошо отмывал руки. Скоро я увидел свои красные, натруженные ладони и следы свежих мозолей на них.
Молча я пошел вслед за Науменко к машинке, взял завтрак, что мне приготовила хозяйка, и уселся на плацу, вблизи учителя, подложив вместо стула опоку.
Науменко не спеша, степенно развернул платок. Три яйца, кусок копченого чебака, редиска с мохнатой ботвой, ломоть пеклеванного хлеба с маслом и крепкий чай в бутылке – таков был его завтрак.
– Ты, в общем, не робей, хлопец! – вдруг ласково сказал Науменко. – Нынче мы с тобой заработаем на хлеб и воду – это верно. Ну, а завтра – на борщ, а потом, глядишь, и на котлеты. Первый раз всегда трудно… У меня тоже хлопец есть, чуть постарше тебя летами. Здесь же, в литейной работал. А сейчас в Екатеринославе в горном институте учится. Сначала письма слал жалобные: не выдержу, мол, вернусь! На заводе куда вольготнее! А теперь – ничего. Во вкус вошел. Оседлал, видно, эту непокорную науку. Шутит. «Вот буду начальником рудника – должность табельщика тебе, батька, всегда обеспечена…» Погоди, а что у тебя с пальцем? – И, разглядывая мою руку, дядя Вася нахмурился.
После того как я отмыл графитную пыль, было хорошо видно, как под ногтем поврежденного пальца запеклась кровь.
– Да вот, стукнул нечаянно, – сказал я очень небрежно.
– Хорошее дело – стукнул. Он распух у тебя, как поп на пасху. Чего ж ты раньше мне не показал? Беги в амбулаторию. Бюллетень получишь.
– Куда в амбулаторию? Два часа поработал и уже за бюллетенем? – сказал я по возможности веселее. – Такими пустяками докторам голову морочить!
– Горяч ты, я погляжу, парень! – сказал, покачав головой, Науменко. – На терпеж хочешь взять. Ну, смотри, тебе виднее. А бюллетень по такому делу всегда дадут.
В голосе его звучало уважение. Он говорил со мной как с давним своим напарником. И конечно, это было ценнее прямой похвалы и одобрения.
СОСЕДКА БУДИТ МЕНЯ
Приятели еще не вернулись: их цехи кончали работу позже литейного. Хотя, не в пример вчерашнему дню, стояла жара, в полутемной кухоньке Агнии Трофимовны было на редкость прохладно, да и в нашей комнатушке, несмотря на близость крыши, дышалось легче, чем на открытом воздухе.
Берег моря был заполнен людьми. Одни купались: поблескивали на солнце их мокрые тела. Другие лежали без движения на песке.
