Александр Бек - На другой день
Надя вслушивалась в определенные, словно грубой выделки, без разнообразия оборотов, отражавшие что-то сильное даже и своей негибкостью слова далекого дяди Сосо: «Теснее сплотиться вокруг нашей партии, сомкнуть ряды против ополчившихся на нас бесчисленных врагов, высоко держать знамя, ободряя слабых, собирая отставших, просвещая несознательных».
На дачу к Радченкам вскоре заехал осанистый, вдумчиво посматривавший сквозь пенсне Ногин, один из участников только что закончившегося Шестого съезда партии. Наде показалось, что он с каким-то особенным вниманием на нес взглянул, когда Радченко, подозвав ее, сказал: «Знакомьтесь, Виктор Павлович. Это Надя Аллилуева». О чем два большевика говорили наедине, она, конечно, не знала. Но за общим ужином опять услышала имя Кобы. Тут же была упомянута коробка папирос «Ой-ра». Лишь ее Сталин держал в руке, когда шел к трибунке, чтобы выступить с отчетным докладом Центрального Комитета. Раскрыл, положил перед собой этот коробок — на внутренней стороне крышки уместился весь конспект доклада. Теоретика из себя не строил, не возвещал новых идей, говорил как верный твердый последователь Ленина, пребывавшего в подполье. Наде тогда подумалось: неужели речь идет о том самом дяде Сосо, нередко обросшем, который, бывало, трунил над девочками Аллилуевыми, весело к ним обращался: Епифаны-Митрофаны?
Ногин рассказывал и нет-нет опять как-то очень тепло взглядывал на дочь Аллилуевых. И только вчера, когда мама шепотком открыла своей младшей тайну квартиры-вышки, послужившей убежищем для Ленина, Наде стало ясно, почему обращенные к ней глаза Ногина были так теплы. Ведь сюда к Ленину приходил и Виктор Павлович. А дядя Сосо тогда всякий день здесь находился, еще и проводил скрывавшихся на поезд.
Теперь он, не покидая местечка у печки, помалкивает, посматривает на забравшуюся в уголок оттоманки Надю.
46
Достав из кармана трубку, Коба прошагал к столу, выбил в массивную каменную пепельницу загасшие остатки курева и, втискивая коричневатой, как бы прокопченной подушечкой большого пальца в чубук свежую порцию темного, крупной резки табака, обратил взгляд на Каурова. И протянул:
— Лысый студиоз?
Хотя истекло уже несколько минут, как Платоныч этак себя отрекомендовал, Коба лишь теперь переспросил. Видимо, не упустил ни словечка, но до времени держал в уме. Сейчас неспешно раскурил трубку, выпуская и ртом и ноздрями запутывающийся в усах дым. После паузы продолжал:
— Опять зачислился в студенты? Совсем, что ли, в Питер перебрался?
— Кажется, смогу остаться. — Выдерживая долгий взор веселых, будто вовсе без прожелти глаз, Кауров невольно прибег к своему: Какая штука…
Коба вставил поговорку:
— Кажется, кашица, а на дне-то горох. И поощрил: Ну!
Кауров объяснил, каким образом удалось разделаться с солдатским званием, вырваться из Сибири.
— Снова пристроюсь в университет. Но, конечно, не учиться! Доучусь когда-нибудь. А пока… Буду, Коба, в драке не последним! Хотелось бы пойтн в газету. Сколько сумею, помогу!
— Да и на митингах он не потеряется, — сказал Серго.
— Товар знаю. Реклама не нужна.
— Сколько сумею, помогу, — повторил Кауров.
— Не торопись. Сталин пыхнул трубкой, прошелся. Сначала доскажи про иркутские дела.
Вчерашний солдат-сибиряк, преобразившийся в студента, вернулся к рассказу об Иркутске. С меньшевиками до сих пор не размежевались. По-прежнему существует объединенная социал-демократическая организация. Неоформленное немногочисленное большевистское крыло старается влиять на промежуточные колеблющиеся элементы, не дает воли ярым оборонцам внутри объединения.
Сталин резко сказал:
— Никаких объединений с социал-тюремщиками! Неужели этого не понимаешь? Надо рвать!
— Я-то понимаю, но другие…
— Что другие? Хочешь воздействовать на колеблющихся, перестань колебаться сам. Это не мои слова. Взял их у Старика. Рвать, и только! В этом, как и во всем, он прав.
— Ильич?
— А кто же?
— Но ты ведь…
У Каурова едва не вырвалось: ты говорил совсем другое. Сталин мгновенно разгадал недопроизнесенную фразу. И, не вынимая из сжатых зубов трубку, бормотнул:
— Да, мы не сразу поняли его тезисы. — Усы окутались выпущенным через нос дымом. Затрудненно сгибавшаяся левая рука потянулась к чубуку. — Прав был во всем. Ну, Того, продолжай. Кто там из большевиков потверже?
Кауров назвал, охарактеризовал нескольких товарищей. Сталин интересовался подробностями, легко воспринимал юмор, смеялся.
Затем разговор перескочил на иркутских анархистов. Они там довольно сильны. С ними приходится драться.
Снова вмешался Серго:
— А я, признаться, радуюсь, если на трибуну вылезает анархист. Это всегда прекрасный случай растолковать наш взгляд на государство, всю программу Ленина. И от анархистов только летит пух.
— Да, подтвердил Коба, анархизм вянет, когда мы выдвигаем тезис: государство без армии, без полиции, без чиновничества.
Кауров вновь уставился на Кобу. В голубоватых глазах сквозил вопрос: ты же именно из-за этого окрестил Ленина Ламанчским. Как тебя уразуметь?
Скупое на мимику, худощавое смуглое лицо оставалось спокойным. Сталин, чудилось, даже не уловил вопрошающего взгляда. Впрочем, несомненно, приметил. Но ответил только равнодушием. Сказано же: не сразу поняли. Единожды выговорено, и хватит! Манера пошагивать, покуривать была по-прежнему неспешной.
— С этим идем на выборы в Учредительное собрание, продолжал он. — Того, мою статью к выборам читал?
Пришлось не без смущения ответить:
— К выборам? Какая штука… Не дошла.
— Ехал, ехал, разминулся. Что же, экземпляр для тебя найдется.
Сталин подошел к стоявшей у оттоманки тумбе, улыбнулся безмолствовавшей Наде, шутливо дернул черную косу, что, как и раньше, была перекинута через плечо, открыл дверцу, порылся и быстро извлек, развернул понадобившуюся газету. Его статья «К выборам в Учредительное собрание» занимала три колонки на первой странице. Положив лист на скопище книг, закрывших верхнюю лакированную доску тумбы, он твердым толстым ногтем отметил какое-то место в статье, почти прорезая непрочную рыхлую бумагу. И подал своему Того.
— Просвещайся. Посмотри.
В статье с присущей Кобе сухой ясностью были по пунктам изложены воззрения и требования большевиков. Грубо проведенная ногтем черта охватывала следующие строки:
«11. Мы за народную республику без постоянной армии, без бюрократии, без полиции.
12. Вместо постоянной армии мы требуем всенародного ополчения с выборностью начальников.
13. Вместо безответственных чиновников-бюрократов мы требуем выборности и сменяемости служащих.
14. Вместо опекающей народ полиции мы требуем выборной и сменяемой милиции».
Обладатель круглой лысинки склонился над статьей. Коба отчеканил:
— Потому у вас анархисты и сильны, что вы доселе путаетесь с меньшевистской гнусью. Наказание поделом!
К газете подался и Серго.
— Могу сказать тебе, Платоныч, Ильичу статья Кобы понравилась. Знаем от надежного товарища: прочел и ходил вприпрыжку. И от нас требует: скорее к делу! К революции!
— Плод в свой срок созреет, — сказал Сталин. — Газету, Того, забирай. Вези с собой в Иркутск.
— В Иркутск? Я же вырвался сюда. Ведь здесь все будет решаться.
— И все-таки придется тебе ехать обратно.
— Разве тут буду не нужен?
— Посуди сам. Да, Питер — ключевой пункт революции. Но из одного полена костра нс разведешь. Россия велика. Потерять Сибирь или Кавказ мы не намерены. Затем Сталин припомнил еще поговорку, на этот раз восточную: — Расплескать воду легко, собрать ее трудно. — Погладил ус чубуком загасшей трубки. — Серго вот отпускаем в Закавказье. Кстати, там у родственников оставит свою бабу. А то очень уж с ней носится.
Серго укоризненно воскликнул:
— Коба! Хоть Надю-то побойся!
— Ничего. Пусть знает, что я такой-сякой, немазаный…
Надя не откликнулась, не шевельнулась, широкие блестящие глаза опять как бы с удивлением разглядывали худенького, малорослого, в закрывавших шею черных бархатных вставках, то медлительного, то гибкого, быстрого грузина.
— Ну, пустяки к черту, — продолжал он. — Возвращайся, Того, в Иркутск. Там ты солдат, член Исполкома. Фигура. Сила. А тут ты кто? Ни два ни полтора. Почти что стрюцкий.
— Стрюцкий? Это что?
— Такие водятся и у нас в партии. — Коба повернулся к тумбе, где громоздилась беспорядочная стопка книг, хотел, видимо, какую-то взять, но передумал. — Ладно, об этом после… Мы как раз намечаем отправить из Питера в Сибирь нескольких наших людей. Какой же резон тебя здесь оставлять?
Возражений не отыскивалось. Короткие аргументы Сталина были несокрушимо логичны. Кауров молчал.
