Аркадий Первенцев - Огненная земля
Черная ночь, — в ней не чувствовалось ни конца, ни просвета. Вода взлохмачена ветрами, прилетевшими, может быть, от Карского моря и с вершин Урала. Тучи рвались в клочья, иногда брызгали дождем и пролетали вверху, словно птицы, размахивая тяжелыми, намокшими крыльями.
Озябшими пальцами Букреев отвернул рукав ватника. Тонкая фосфорическая минутная стрелка подошла к цифре «25», тупая часовая стояла между «4» и «5». Изучая расчеты штурма, Букреев смотрел на эти же часы и мысленно представлял себе тот миг, когда стрелки укажут «4–30», время артиллерийского налета. Сейчас на Большой земле возле орудий поддержки стали комендоры, в каналы стволов досланы снаряды.
Приближался Крым. Неясные контуры берега возникали впереди белых гребней. Встал Рыбалко и молча, опираясь на ходу на плечи сидевших на боковых балках людей, перешел в корму. Все зашевелились, но не поднялись. Страшный миг, разграничивающий жизнь и смерть, приближался. Что будет через несколько минут? Что ждет каждого из них? Справа блеснуло, и одновременно со светлым столбом, взметнувшимся кверху, донесся густой гром взрыва, усиленный морем. Столб распался на части, упал, но не весь, а наполовину, а волны с рокотом несли еще отголоски взрыва, как будто кто‑то гремел огромным куском жести. Один из кораблей попал на мину. Вскочившая на ноги Таня стояла поддержанная Манжулой и напряженно всматривалась туда, где освещенный прямыми бледными пучками, как будто сверху упавшими на рубку, вспыхнул сторожевой корабль параллельного с ними курса. Прожекторный луч упал на буруны, дотянулся до корабля. Черные фигурки шевелились у носового орудия, и до них долетели звуки выстрелов. Прожектор отвернулся и погас.
И тогда открылась своя земля, разлука с которой, казалось, продолжалась так долго. На западных обрывах казачьей Кубани зажглось узкое колючее пламя. Свист тяжелых снарядов, быстрый и певучий, пронесся над головами, и сразу на крымской земле корончато вспыхнули сотни разноцветных разрывов.
Всегда угрюмый и немногословный Котляров первым поднялся возле своего пулемета и озорно заорал:
— Тамань и Тузла дают жизни!
Но осветился и крымский берег. Красные полоски вы. тянулись из‑за высот. Стреляли немецкие орудия. Прожекторы вспыхнули и уже не гасли. Теперь впереди, позади и с боков были видны корабли десантной эскадры. За первым эшелоном шел Курасов с армейской пехотой. Его корабли стреляли. Изредка, оставляя красные дымчатые следы, выли ракетные снаряды.
Люди повеселели, скатали плащ–палатки, осмотрели оружие, закрепили лямки заплечных мешков.
Итак, скоро начнется. Как тогда говорил Баштовой: «На груди автомат, в ватнике, в шапке–ушанке, слегка надвинутой на брови, неся на себе две тысячи патронов и десять гранат, Куников одним из первых подошел к вражескому берегу и начал грозный, победный бой с врагом».
К горевшему сторожевику быстро Приблизился флагман Звенягин. Букреев перевел взгляд на берег. Рокот прибоя достиг его слуха. Итак, вот–вот он должен начать славу «букреевцев». Образ командующего встал перед ним. Букреев вспомнил его мягкий взгляд, нервное подергивание головы и его слово, от которого нет отступления: «букреевцы».
— Зараз отчипляться! — крикнул Рыбалко. — Пойдем своим ходом.
Рыбалко не успел сделать нескольких шагов. Огонь, грохот и горячий воздух пронеслись над мотоботом. Их буксирный «охотник» со сломанной мачтой быстро кренился влево. С узкой палубы, облитой каким‑то жидким текучим пламенем, прыгали в воду люди. Потом они выныривали. Шары голов и выброшенные в саженки руки сбивались в кучки и, то проваливаясь, то снова вылетая, плыли к берегу.
Заработали моторы. Дрожание железного корпуса сразу успокоило нервы.
— Людей хватать на ходу, — приказал Букреев, — только на ходу.
Волны окатывали их, борта оседали, где‑то близко рвались снаряды. Падали смерчи, подкрашенные голубым светом прожекторов. На минах подорвались еще два судна. Первая группа десантников успела пристать к берегу. Противник почти оставил в покое корабли, перенеся огонь на пляжи. Скорее «туда»! Все напряженно смотрели вперед, и на лицах всех можно было прочитать одно желание — быть там скорее, на твердой земле, скорее помочь товарищам.
— Цыбин там! Автоматчики!
— Вторая рота!
Где‑то должна быть дамба. Ее надо штурмовать. Но дамбы не видно, а только однообразная линия высокого берега. Очевидно, суда снесло влево от цели. Букреев приказал итти напрямик к берегу, высаживаться и на суше уже ориентировать удар.
Но что это? Судно уже не дрожит и не слышно рокота моторов. Откинув крышку трюмного люка, что‑то, захлебываясь, кричал моторист, и его измазанное, исковерканное от крика лицо освещает прожектор и, кажется, крутит и жжет.
— Ду–ду–ду, — стучит пулемет с берега.
Гребной барказ проскакивает мимо, и раскачиваясь яростно и в такт, гребут матросы.
— Моторы стали!
Рыбалко пригнулся и, кажется, готов Прыгнуть туда, где идет бой, где их ожидают. Второй мотобот поднят на гребень волны, и с пестро раскрашенных клепаных бортов, овально загнутых к днищу, сбегают светлые засаленные струйки. Моторы работают. До слуха доносятся шум, резкие выхлопы глушителей и видна стремительная и тугая линия натужно выброшенной отработанной горючей смеси. Букреев пытается приблизиться ко второму мотоботу. Все работают досками, баграми. Наконец, борта стукнулись и оттуда протянуты десятки рук. «Трос намотался на винт!» Крик падает и уходит за ветром. Два суденышка крепко сцепились. Их несет по течению. При свете прожектора Букреев видит словно покрытые фосфором окаменевшие лица и волны, падающие с каким‑то металлическим шумом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Отходя от Таманского порта, Звенягин невольно смотрел туда, где осталась обиженная им девушка. Вспыхивали и гасли створные огни, как последний привет друзей. А не стоит ли она где‑нибудь там? В прошлый раз, когда он уходил в Геленджик, Тамара сумела вырваться из полка и прикатила от Соленого озера на велосипеде. Долго тогда виднелась на крутобережье ее тонкая фигурка с поднятой рукой. Теперь не увидишь… «Обидел все же я ее, — подумал Звенягин, — грубо обошелся…» От сознания своей вины легче не стало.
Шалунов командовал, опьяненный долгожданными ощущениями неограниченного хозяина корабля. Приятно было наблюдать его со стороны. По личному опыту Звенягин знал, — сейчас Шалунов ни в коем случае не может думать об опасностях, о неблагополучном конце похода, он только начинал. Перед походом Шалунов обходил корабль и, думая, что его никто не слышит, любовно прикасаясь к разным предметам, ласково произносил: «Резвунчик ты мой… Резвунчик». У бесшабашного Шалунова это слово звучало очень трогательно. И почему именно «Резвунчик»? Экое придумал! Может быть, новый командир уловил какие‑то особые качества корабля, довольно тяжелого на ходу, мало того, рыскливого и во всяком случае не лучшего в дивизионе. Сегодня корабль действительно шел резво. Чувствовалась легкость руки командира. Шалунов умело сочетал ход с направлением ветра, с длиной волн. Корабль не ломало, круто не кренило и не сшибало боковой волной. Если приходилось окунаться, то корабль свободно взрезал гребень волны и выносил свою носовую часть, отбрасывая устремившуюся к палубе воду. Звенягин щадил самолюбие Шалунова, не подменяя его как командира. Но когда Шалунов слишком быстро забрал вперед и потерялись остальные корабли, Звенягин покричал:
— Не спеши, Шалунов. Флагман должен следить за своими кораблями, как квочка за цыплятами.
Случайно найденное сравнение понравилось самому Звенягину. Почему‑то вспомнилась одна из ставропольских весен, вспомнились двор, огороженный известняком, нарубленным отцом в каменоломнях по дороге к селу Татарке, розовое цветение кураги и мать в платке, по–крестьянски повязанном под подбородком. Мать выпроваживала из сеней цыплят и тревожно квохчущую серую клушу. Желтенькие пушистые шарики попискивали, неумело перебирали по земле розовенькими лапками и часто, как будто обжигаясь, отдергивали их. Он, мальчишка, не раз запускавший в курицу или гуся палкой, смотрел на эту птичью семью, и ему было стыдно за свои жестокие поступки. Курица попылила крыльями, уселась. Цыплята, наклевавшись мелко нарубленного яйца, сбежались и запутались в ее перьях.
Шалунов повернул и, близко пройдя мимо «СК», на котором шел Баштовой, направился к группе кораблей, стартовавших второй очередью под командованием Курасова, переправлявшего армейцев Степанова.
Баштовой спал в носовом кубрике сторожевика. Рядом с ним спал Плескачев, лежали, прислушиваясь к наружным шумам, доктор и переводчик Шапс. Тут же устроилось еще несколько связистов. Вначале они не решались спускаться, зная, что отсюда в случае чего не выскочишь. Но Баштовой первый показал пример и за ним последовали другие.
