Владимир Детков - Свет мой светлый
Вскрыв капот, Серега отсоединил провод от распределительной катушки и поднес оголенный конец его к блоку — хищно затрещала искра. Значит, с ней все в порядке. А вот бензоотстойник пуст. Подкачал помпой — сухое сипение. Ясное дело — бензина нет. Обрадовался отгадке и тут же устыдился еще пуще, вдруг поняв, что не знает, как переключайся на запасной бак.
Была, правда, канистра с бензином, только она предназначалась Семенычу в качестве премиальных за амортизацию моторки. «Покажешь, Харитон сговорчивей будет. У них с этим дело негусто», — наставлял Иван. И сливать этот бензин сейчас в опустевший бак означало бы уподобляться барону Мюнхгаузену, который, спускаясь с Луны, восполнял нехватку веревки тем, что вырубал ее в верхней части и подвязывал к нижней… Но известно, что барон был единственным удачником в своем роде. Сереге же не оставалось ничего делать, как начать поиски. Исследуя сантиметр за сантиметром полкабины, он натолкнулся, наконец, на металлический флажок справа от сиденья водителя. Стоило повернуть его на пол-оборота — и ларчик просто открылся.
Вернув голос мотору, на радостях Серега и сам запел во всю глотку:
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход…
И, как бы уступая напору его решимости, вскоре из-за елового бора появилась долгожданная деревня.
Баракин оказался прав — первое, что увидел Серега на въезде, был высокий темный забор и приземистая, такая же темная тесовая крыша, переходящая в навес. На коньке крыши задиристо торчал грубо рубленный деревянный петух. Это и был дом Иванова магарычника. С него начиналась деревушка.
Серега остановил машину в нескольких метрах от строений. Свет фар, еще вялый в незагустевших сумерках, лишь пожелтил избу, как это делает луч солнца, случайно прорвавшийся среди ненастья. Но от света изба нисколько не повеселела. Высокий фундамент и наглухо затворенные ставнями окна делали ее похожей на спящего бульдога, которого ненароком потревожили. Впечатление усилил многоголосый собачий лай, пробившийся даже сквозь гул мотора. Серега заглушил мотор — лай усилился. С полдюжины раздраженных глоток изливали свою ярость сквозь глухие ворота, и Серега вдруг поймал себя на мысли, что не спешит покидать кабину. Неуютное ощущение себя в роли нежданного, а то и непрошеного гостя заставило по-новому взглянуть на совершаемую миссию: беспокоить ни с того ни с сего незнакомых людей, звать их неведомо-зачем в дорогу на ночь глядя, добро бы еще вопрос жизни и смерти, а то… Еще не известно, как вообще встретят…
За забором что-то менялось. Лай своры расстроился, послышался строгий окрик, визгливо заскулила одна из собак. К нему шли, и ничего не оставалось делать, как идти навстречу и объяснять свое появление. В конце концов не ради себя он старается. А насчет жизни и смерти — это еще как сказать. Кто знает, какие раны больнее…
Серега ожидал увидеть угрюмого, бородатого дядину, под стать избе, но в узкий раствор калитки боком протиснулся приземистый, кряжистый мужчина с обнаженной головой, в дождевике, наброшенном прямо на белую нательную рубаху. Лицо мужчины, бородатое и раскосое, заведомо улыбалось, будто он встречал долгожданного гостя. А когда присмотрелся — улыбка подувяла и глаза, затаясь меж растянутых век, уставились на Сергея.
— Здравствуйте. Вы будете Харитон Семенович? — поспешил заговорить Серега.
— Он самый.
— Я к вам от Ивана Баракина, знаете такого?
— Знаем, знаем… А я-то смотрю, машина навроде его. Что ж такое с ним стряслося?
— Да глаз веткой повредил. Лечится. А вам он привет передавал и просил в одном деле посодействовать.
— За привет, значит, спасибо, и ему кланяйтесь. Давненько Ваня не наведывался, давненько… А что ж за дело такое? — глаза Харитона Семеновича еще сильнее прищурились, улыбка семечной шелухой пристыла к губам, почти скрытым в пегой бороде.
И Сереге не ко времени вспомнился рассказ Ивана о его последнем посещении деревни. Благодарственный хлеб-соль за горючку Харитон Семенович выставил, отменным первачом угощал, а в дорогу, для дружков-товарищей, какой-то тухлой подсунул. Ребята потом плевались. А Иван оправдывал магарычника своего: мол, в темном чулане, должно быть, не ту четвертушку ухватил. Но Серега, глядя на хитроватое лицо охотника, подумал, что навряд ли он тогда ошибся в темном чулане. И уже без особой надежды на успех протянул радиограмму и начал пространно и сбивчиво разъяснять, что к чему.
Харитон терпеливо слушал, поглядывал то в листок, то на Серегу, понимающе кивая головой и приговаривая:«да-да… это можно, это можно… конешно-конешно… При каждом его кивке мелькала мучнистая плешина макушки, подтверждая основательность и достоверность бороды, и Серега невольно ощутил бутафорность своей трехмесячной поросли на лице, не устоявшейся ни цветом, ни формой. Как в следующую минуту, впрочем, пришлось ему убедиться и в бутафорности сочувственного облика и понятливости Харитона Семеновича. Дослушав до конца и откивав, отподдокав свое, тот вдруг весело заговорил:
— Иванова ухажерка, значит, приезжат, а ты встречать ее? Дела, дела-а… Что ж это он козлу капусту доверил. — И неожиданно гыгыкнул и заговорщицки подмигнул левым глазом, правый же его глаз оставался жутковато неподвижным, смотрел в упор и не смеялся.
Серега с недоумением слушал Харитона: «Либо этот дядя и вправду не все буквы знает и глух на оба уха, либо…»
Харитон меж тем, довольный произведенным впечатлением, оживленно продолжал игру в испорченный телефон:
— Ну да не робей, не робей. Дело молодое… Я, бывало, без осечки, дай токо на мушку словить… Иван знат, я ему откровенил… Да что стоим-то, в избу пошли. За столом с медовухой разговор ладней править… Нынче поговорим, отночуем, а поутру мотор поглядеть надо, захлебыват больно. Я уж к Мите Богомазу наладился было, он спец у нас по железкам. Ну коль ты тут случился, с тобой и поглядим. А там и в поселок сплавимся. Мне самому туда завтра надо…
Последняя фраза, кажется, прояснила Сереге ситуацию: ему под видом непонимания и радушного гостеприимства хитромудро отказывали. Он с трудом оторвал взгляд от неподвижного глаза Харитона и уже без робости, внутренне рассердясь, не стал вдаваться в объяснения, а сухо перебил:
— Ехать надо сегодня, завтра будет поздно.
— Ах да, ах да — завтра двенадцатое. Вот незадача. Как же я запамятовал. Илья ж токо гремел. Нынче ж баня… Тогда конешно…
Харитон Семенович все больше утопал в каких-то бессвязных, непонятных фразах, и Серега снова перебил его:
— Может, подскажете, у кого мотор не захлебывается? — И с надеждой поглядел в глубь деревни.
— А и подскажу, конешно, подскажу, — еще больше оживился Харитон Семенович и тоже глянул вдоль улицы. — Мотор-то, знамо дело, у каждого есть, да вернее всего у Мити Богомаза будет. У того целых два: свой да казенный. Он к реке приставлен, воду зачем-тось меряет… Для науки, говорит… А что ее мерять — бежит себе и бежит. Да и то сказать, какое дело ему тут ишо найдешь. Охотник с него никакой, не то что отец, царствие ему небесное. Первый белкач был. Да в запрошлу зиму бог за одну ночь прибрал всех под корень. Угорели. Митя в городе промышлял. Приехал, а в избе пять гробов: дед с бабкой, мать с отцом и братец меньшой, Акимка. Схоронил возле дома да так с ними и остался. Должно, после того и… В общем, глянешь на избу, сам докумекаешь, что к чему…
Харитон Семенович вдруг смолк, посуровел лицом, задумался. Серега, пораженный известием, тоже молчал. Раздражение на хитрость Харитона прошло, зато свои сомнения вернулись: стоит ли еще страдальца Митю беспокоить? Но все же спросил:
— Как найти его?
— Митю-то? Да просто. Прямо езжай. От воды крайняя изба, ее ни с какой другой не спутаешь, — опять загадочно повторил он, не называя больше примет Митиного подворья. И, поколебавшись, словно что-то еще хотел сказать, вернул радиограмму.
Серега не стал больше ждать, что еще скажет Харитон Семенович, сел в «газик» и, громко рыкнув мотором, въехал в деревню. Последний раз мелькнула кивающая голова Харитона Семеновича, и с новой ярью выплеснулся вслед лай своры.
V
Минув несколько дворов, вольно стоявших по обе стороны то ли улицы, то ли широкой лесной просеки, машина вынесла Серегу на взгорок, и он невольно притормозил перед распахнувшимся простором, весь подавшись вперед.
Глаза, до ломоты уставшие все время видеть перед собой рыхлые, разорванные стены леса и низкий потолок неба, жадно потянулись взглядом за уходящей вдаль и пропадающей в первой сумеречной мгле тайгой. Она была темнее неба и единой тучей выкатывала, выплывала из-под его серой хмари, как огромный прошлогодний осиновый лист, делясь по центру черешковым прожильем реки. По ее извиву Серега скользнул взглядом к самому основанию взгорья, на котором располагалась деревня, и вздрогнул, ослепленный, зажмурился. Открыл глаза — видение продолжалось: слева внизу, куда сворачивала дорога, на полпути к реке, посреди хмари, сумрака, серости — исходило сиянием, горело красками, дышало светом уединенное подворье…
