Анатолий Дементьев - Прииск в тайге
— Засиделся я у тебя. Светает уже. А надымили-то!
— Сейчас дверь открою, мигом вытянет, — добродушно сказал Никита.
— О Ленине я в другой раз еще расскажу, а сейчас надо… нет, спать уже не стоит, скоро все встанут.
Майский пошел к палаткам. Громко храпел Иван Буйный, что-то бормотал во сне и шлепал мясистыми губами штейгер Зотов, беспокойно ворочался с боку на бок Алексей Каргаполов. Начальник отряда осторожно пробрался на свое место, лег не раздеваясь — все равно скоро подниматься. Утренняя свежесть пробиралась в палатку, холодила тело, разгоняла сонливость. Толстые, насосавшиеся крови комары с нудным писком бились о брезент. Вот в соседней палатке послышалась возня: то поднялась Ольга Дымова, звякнула пустым ведром — пошла к роднику за водой. Близко прокричала какая-то ночная птица. И снова тишина…
Александр лежал с открытыми глазами. Как все просто казалось там, в Зареченске: поедут, найдут хорошее месторождение золота, и задание будет выполнено наперекор всем старикам с козлиными бородками. А на деле… Зачем так уверенно обещал, будто новое месторождение лежало в кармане? Ведь предостерегали опытные люди… В тайге побывало много искателей, у них наметанный глаз, нюх, как говорит Зотов. В сущности отряд идет по следам этих людей, и мало шансов найти то, что укрылось от них. Только сейчас стало ясно, за какую трудную задачу взялся он, Майский. У него нет опыта, а знаний, полученных в университете, недостаточно, да за годы войны многое и забылось. Но рано отчаиваться, рано. К черту все сомнения, и вперед, только вперед.
* * *Никите не спалось. Рассказы горного инженера взбудоражили его. За один вечер он узнал столько, что не укладывалось в голове. Многого, о чем говорил Майский, охотник не понял, но чувствовал в его словах правду. «Молодой, а знающий», — уважительно думал Плетнев о начальнике отряда. Ему все больше нравился инженер, простой, открытой души человек. Верилось его словам, но в одном охотник сомневался: бывает ли так, чтобы люди старались не ради собственной пользы. Вот Сомов, тот прямо говорил: найдет золото — будет весело жить, в столицу собирался… А у этих что на уме? Может, хитрят, обманом хотят в доверие войти? Может, проведали про золото да исподволь подбираются?
Когда совсем рассвело, Плетнев вышел во двор. Возле родника, присев на корточки, Дымова мыла посуду. Глядя, как старательно она оттирает каждое пятнышко с котелков и кружек, охотник отметил: хозяйственная. Он сам любил чистоту, аккуратность и ценил это в других. Никита поздоровался с женщиной, набрал в котелок воды.
— Уехали ваши-то?
— Давно. А вы не чай ли греть собираетесь? У нас заваренный остался. Вон в том ведре. Берите.
— Благодарствую. Пожалуй, и правда, возьму.
К ним подошел Буйный. Поверх тужурки он опоясался широким самодельным патронташем. В руке держал дробовик.
— Здоров, Никита Гаврилов. Чегой-то рано поднялся?
— Какое рано, скоро и солнышко встанет. А ты в тайгу?
— Поброжу маленько, может, что и попадет. Свежинки захотелось. Глухарей поищу.
— Глухарей ты проспал, Иван Тимофеевич, да теперь они мало поют, прошло их время.
— Прошло, — согласился Буйный. — Вчера, сколь ни ходил, ни одного не подслушал, — и внезапно спросил: — Я тут могилку видел. Кто похоронен?
Плетнев сгреб раскатившиеся головешки костра, поставил на них ведро с остывшим чаем.
— Жил у меня человек. Охотник… Поморозился в буран, слег и помер. Его могилу ты и видел.
Буйный повернулся к жене.
— Я, Оля, может, до вечера не вернусь, так ты не беспокойся. — И зашагал — тяжелый, большой, неуклюжий.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Дни бежали быстро и походили друг на друга как близнецы-братья. Люди поднимались с рассветом, наскоро завтракали. Буйный подводил оседланных лошадей, и разведчики уезжали в тайгу. На стан возвращались вечером, а иной раз и ночью. От усталости едва держались на ногах, ели вяло, без аппетита и торопились добраться до постелей. Изредка с ними уезжал Иван Буйный. В другие дни, оставаясь в лагере, он чинил седла или уздечки, помогал жене по хозяйству. Плетнев обычно был где-нибудь поблизости. Кончив дела, Иван звал таежника вместе выпить чаю или покурить. Рассказывал о своей жизни на заводе, о войне с белогвардейцами.
— Не возьму в толк, что за война, когда русские русских же бьют, — раздумчиво говорил Никита. — Зачем это?
Иван с сожалением поглядывал на охотника.
— Темный ты человек, Никита Гаврилов. Прожил век в этой избе, а настоящая-то жизнь тебя стороной обошла. Русские тоже разные. Одни толстосумы, те, что на наших горбах капитал наживали, а другие бедняки, окромя медяков, и денег других не видали. Теперь скажи: правильно это? Вот то-то и оно-то. Мы с кем воевали? С проклятыми буржуями. За что кровь свою проливали? Чтобы бедному люду лучше жилось. Эт-то понимать надо.
— А вот был ты бедняком да, погляжу, таким и остался. А еще воевал. Чего добился?
— Смеешься? Я о себе, по-твоему, думал? Темнота! — Иван раздражался все больше. Его бесило собственное неумение рассказать просто и понятно то, чего не знал таежный охотник. — Закопался тут, как барсук в норе, и знать ничего не хочешь. А ты видел, как мастеровые на заводах живут? Видел, я тебя спрашиваю? То-то! Молчи уж, темнота.
Плетнев не отвечал. Он в Зареченске насмотрелся на людские страдания, немало пережил сам, но не думал, что этому можно положить конец. Так жили и отцы, и деды, значит, так и должно быть. Когда Феня говорила, что надо ломать старые порядки, он соглашался с дядей: девушка в уме повредилась. А вот, оказывается, не одна Феня так рассуждала. Нашлись люди, что, не жалея жизни, поднялись против старых порядков, свергли царя, разогнали господ и прежнее начальство. И один из тех людей — Иван Буйный.
— Злые мы, русские, — ронял таежник и смотрел куда-то мимо Ивана. — Друг друга задавить готовы.
— Злые?! — ярился Иван. — Нет, брат, ошибаешься. Это кто же нас злыми сделал? Это прежняя жизнь такими нас делала. Мужик русский терпелив, он долго терпел, потому что темный был. А в темноте его нарочно держали — так обманывать и в повиновении держать способнее. А большевики народу глаза на правду открыли. За все обиды заплатил мужик своим притеснителям. А ты говоришь — злые.
Иван до того разволновался, что почти с ненавистью смотрел на охотника. Такие разговоры между ними шли часто, иной раз дело едва не доходило до ссоры. Услышав раскатистый голос мужа, подходила Ольга, улыбаясь говорила:
— Чего расшумелся, Ваня? Пойди-ка дров наколи.
Иван сразу приходил в себя, ласково взглянув на жену, без лишних слов брался за топор. Дымова садилась рядом с Никитой и смущенно просила:
— Вы на него не сердитесь. Он добрый, только с виду суров. За войну-то его три раза ранили, под расстрелом у колчаковцев стоял, вот и стал таким….
— Я не сержусь, — поспешно отвечал Плетнев, — это я виноват, разозлил человека.
Никита чувствовал себя неловко с женщиной, боялся смотреть ей в задумчивые глаза и, сославшись на какое-нибудь дело, уходил. Ольга Михайловна, вздохнув, тоже принималась за работу. Буйный не хвастал, называя жену мастерицей на все руки. У Дымовой везде был порядок, она умела быстро приготовить обед, постирать и поштопать, оседлать лошадь, оказать помощь больному. В редкие свободные минуты Ольга забивалась куда-нибудь в укромный угол и, подперев щеку рукой, подолгу сидела не двигаясь. О чем думала женщина, знал только Иван. Обеспокоенный, он разыскивал жену, легонько обнимал ее:
— Будет, Оленька, будет. Не трави сердца.
Ольга, вздрогнув, словно просыпалась после тяжелого сна, прижималась к мужу, шепча:
— Не могу забыть его, Ваня, все перед глазами.
Буйный как умел успокаивал жену, неловко гладил своей ручищей ее маленькую голову.
— Ты бы отдохнула, Оленька, с утра на ногах.
Жена благодарно смотрела ему в глаза, через силу улыбалась и качала головой.
— Не хочу, в работе-то легче, — и опять принималась хлопотать по хозяйству.
* * *Как ни уставали разведчики после трудной работы, но выдавались вечера, когда, смыв походную грязь в ручье и поужинав, все собирались в тесный кружок у костра. Высоко взлетало пламя, освещая усталые лица, шипели и трещали головни, едкий дым клубами поднимался к звездному небу, разгоняя назойливую мошкару. Алексей Каргаполов мягким тенором начинал песню:
Много нас, ребята, много.
И все больше с каждым днем.
Капитал, царя и бога
Мы с лица земли сотрем.
Буйный подхватывал сочным басом, а за ним остальные:
На Урал! На баррикады!
Не давай врагу пощады!
Алексей запевал новый куплет:
Мы, рабочие, крестьяне,
Все — вчерашние рабы.
В нашем братском красном стане
Богатеев не ищи.
И, будя засыпающую тайгу, грозно неслось:
