Вадим Пеунов - Без права на помилование
Ему было горько и обидно, он чувствовал себя виноватым перед женщиной, которая умеет так преданно любить.
— Извините, Вера Сергеевна, — сказал он и направился и двери.
Но Голубева вдруг метнулась к нему, схватила за рукав.
— Нет, стойте! Я завтра же полечу в Волгоград и докажу, что мой Леша — не тот. Он только внешне похож на вашего Дорошенко.
— Но вы даже не знаете адреса, вы писали ему до востребования, — Иван Иванович сделал еще одну попытку уберечь женщину от новых глупостей, унижений и оскорблений.
— Я найду его через паспортный стол: Леонид Николаевич Черенков живет в Волгограде!
Оставалось последнее — показать ей официальный ответ Волгоградского УВД.
Прочитала Вера Сергеевна казенную бумагу о Черенкове и онемела, превратилась в неподвижного истукана. Долго сидела, молча, потом проговорила:
— Не верю! Никому не верю! Ничему не верю! Неправда все это! И ваши слова, и ваши бумажки! Зачем вы вторглись в мою жизнь?
Она хотела спасти свое счастье. Иван Иванович его разрушал.
— Вера Сергеевна, вы понимаете, какую опасность представляет для общества Дорошенко и его «сводный» брат». Они причинили вам самое большое несчастье, какое только можно придумать. И будут дальше сеять это несчастье. Чтобы обезвредить их, нужна ваша помощь.
— А мне нет дела до других! Когда я была одинока, кто разделил со мною эту участь? Когда я плакала от зависти к тем, у кого есть семья, муж и дети, кто меня утешил? Кто? И вы после всего хотите казнить моими руками того, кто вырвал меня из этого черного одиночества? Он мне за три недели сказал столько ласковых слов, сколько я не услышу до конца своих дней. А его плоть во мне! Его ребенок под моим сердцем! Не отдам! Не отдам! Не от-дам!
Привлеченная этим криком боли и отчаяния, в комнату заглянула Александра Матвеевна.
— Веруня, что с тобой? — обеспокоилась мать.
— Я сообщил ей печальную новость, — ответил Иван Иванович. Он уже готов был сказать, что человек, навесивший дверчата в сараюшке и поставивший насос с моторчиком, чтобы облегчить труд старой женщины по уходу за огородом, возможно, убийца, что он втерся в доверие двух женщин только для того, чтобы сподручнее было обворовать универмаг. Но что-то удержало майора милиции, и он пояснил то же самое мягче, иносказательно: — Леша, которого любила ваша дочь, можно сказать, умер. Нет больше такого человека.
А Вера Сергеевна, впадая в истерику, твердила:
— Неправда! Неправда! Неправда!
Она на глазах у Ивана Ивановича дряхлела: ссутулилась, пожелтела с лица, под глазами, в уголках губ, на лбу прорезались морщинки... Она начала терять сознание, заваливалась на бок, словно резко сброшенный с плеч мешок. Иван Иванович подхватил ее и крикнул Александре Матвеевне:
— Воды! Нет, нашатырного спирта на ватку! Есть в доме нашатырный спирт?
— Есть! Есть! — засуетилась старушка.
Иван Иванович уложил Веру Сергеевну на диван. Александра Матвеевна принесла кружку с водой, литровый пузырек нашатырного спирта и пачку ваты. Когда ставила кружку на стол, расплескала воду: кружка билась дном о доску.
— Надо вызвать врача! — распоряжался Иван Иванович, — Возможен нервный криз. — Он тер ваткой с ядовитым запахом нашатыря виски Веры Сергеевны.
Женщина застонала, веки дрогнули. Но открыть глаза не хватило сил.
— Врач-то в Волновой, — пояснила старушка, — а у нас в Стретинке — фельдшер. И то — днем. А сейчас разве что медсестра...
— Тогда — фельдшера! Где телефон?
Иван Иванович позвонил в медпункт, находившийся при молочнопромышленном комплексе, которым на всю область славился стретинский колхоз. Долго втемяшивал медсестре, что случилось и почему нужен врач. Желательно невропатолог.
— Можем потерять человека!
Довелось разъяснять, что он майор милиции, который приехал по поводу кражи в универмаге.
Договорившись с медпунктом о том, что «врач будет», за ним пошлют колхозную карету «скорой помощи», Иван Иванович решил позвонить бухгалтеру универмага. Он опасался, что пока появится врач, Александра Матвеевна не справится с обязанностями сиделки при перенесшей нервное потрясение дочери, ей потребуется помощь.
— Степан Спиридонович, неплохо бы прислать к Вере Сергеевне девочек, работниц универмага. Надо подежурить. Ей плохо, очень плохо.
Бывшему участнику Отечественной войны не пришлось долго втолковывать, он все понял с полуслова: нужна помощь.
— Счас, мигом! Это мы организуем! И наши девчата, и я сам...
Уезжал из Стретинки Иван Иванович с тяжелым чувством вины...
Ночью Вера Сергеевна повесилась. Девчушка, дежурившая возле нее, задремала, и больная, разбудив ее, отпустила. Даже проводила до калитки. Потом посидела с матерью на кухне, сказала ей, что идет спать. А на сон грядущий решила сходить в туалет, который находился в конце построек, практически на огороде.
По дороге сняла гибкий кабель, игравший роль бельевой веревки (удобно: протер тряпочкой — и вешай белье). Зашла в туалет...
Александра Матвеевна задремала, но что-то подняло ее с постели... Сердце матери — вещун... Дверь в дом не заперта, постель — не тронута, накрыта цветастым покрывалом.
Мать бросилась во двор, и в туалете...
— Ножонки-то поджала... — рассказывала она потом участковому.
Раньше самоубийц предавали проклятию. Их даже не хоронили на общем кладбище. Так живые отказывали отчаявшимся в праве единолично вершить свою судьбу. Может, наши предки были правы? Уходящий из жизни не уносит своего горя на тот свет, он оставляет его на этом...
Иван Иванович костил себя (что-то недоучел, недоделал, не предусмотрел, а обязан был!), сетовал на других, на тех, кто был рядом с Верой Сергеевной в последние минуты ее трудной жизни: «Не уберегли». И очень сожалел о том, что в свое время Дорошенко не приговорили к расстрелу.
Обезьяна стала человеком не от хорошей жизни
Розыскник — существо нервное, замученное отрицательными стрессами, и, чтобы окончательно не свихнуться, ему хотя бы изредка нужна психологическая разрядка — тот же стресс, но положительный, а точнее — простая человеческая радость.
В этом плане жизнь побеспокоилась об Иване Ивановиче. Наконец дала первый результат та огромная организационная и оперативная работа, которую они с полковником Строкуном проводили последнее время: «выплыл» один из благодатненских телевизоров.
Майору Орачу позвонил замнач горуправления города Донецка подполковник Борылев Михаил Фомич:
— Иван Иванович, скажи-ка, пожалуйста, сколько хлеба выпекают за сутки донецкие хлебозаводы, и какая часть идет в мусор? Не знаешь? Обидно, что хлебные отходы попадают не к поросятам, а в помойку. Правда, не всюду. В одном славном шахтерском городе организованы пункты сбора пищевых отходов, где эти самые куски и краюхи приобретают у населения по цене пятнадцать копеек за килограмм. Так вот, теща одного полковника в отставке, пережившая ленинградскую блокаду, всех жильцов своего дома убеждает, что в крупных городах нужно организовать пункты сбора картофельных очистков и сухарей по горловскому методу. Словом, тотальная экономия! В пример она ставит бережливость своего зятя — человек при деньгах. Пенсией государство его не обидело и работает военруком в школе. Он сэкономил, накопил и недавно приобрел с рук отличный цветной телевизор. Вот что значит бережливость во всем. У других с этими цветными телевизорами — морока, а у полковника в отставке — никакой: цвет — радуга, звук — от шепота до иерихонской трубы. Одно слово, куплен у мастера! По случаю.
Забилось в радости сердце Ивана Ивановича.
— Фамилия и адресок бережливого! — попросил он у подполковника Бобырева.
— Полковник в отставке, бывший пограничник Виктор Ионович Крайнев, он же военрук средней школы № 9. Проживает: поселок Мирный, дом 29, квартира 54. Запиши и телефон...
И хотя майор Орач на память не жаловался, но говорят же: плохонький карандаш — надежнее хорошей памяти.
— Спасибо, Михаил Фомич. Век не забуду.
— Спасибом не отделаешься, Иван Иванович.
— Тогда с меня причитается...
Подполковник Бобырев рассмеялся:
— Я предпочитаю благодарности оперативными сведениями. Единственный вид «взяток», уголовно ненаказуемый.
— В долгу не останусь.
На том полушутливый разговор двух работников милиции закончился. Но Иван Иванович прекрасно понимал, какая титаническая работа лежит за этой, переданной в игривом тоне информацией: полковник в отставке Крайнев приобрел на руках цветной телевизор. Ориентировку Иван Иванович дал: «в районе крытого рынка». А поселок Мирный — новостройка на противоположном конце города, который по площади не уступает Москве. Правда, девятая школа — в центре. Но телевизор-то у Крайнева дома, а не в рабочем кабинете! Словом, оперативники горотдела вместе с райотделами буквально перешерстили весь Донецк, с десятками рабочих поселков, порою представляющих самостоятельные административные единицы, прежде чем среди миллиона жителей, благодаря «вредному» характеру бывшей ленинградки, возмущенной небрежным отношением соседей по дому к хлебу, вышли на человека, приобретшего новый телевизор.
