Владимир Пшеничников - Выздоровление
— Мне пришлось лично ознакомиться с подготовленными нашими товарищами справками, — медленно произнес он, — и, честно говоря, я не ожидал, что дело у вас зашло так далеко. На некоторых моментах я уже останавливался, а сейчас вот что скажу: ни на одном пленуме за последние семь лет, а может, и за все пятнадцать — дальше мы не смотрели, — не произнесено ни слова критики в адрес райкома, его секретарей. Ни слова. Так кого нам винить сегодня, дорогие мои?
Но все-таки выступление Карманова утомило, усыпило зал — придремывал, например, мой сосед справа, — и вздох облегчения, явственный, осязаемый, проводил оратора на место.
Вопросов к Карманову не последовало, и Рыженков объявил по регламенту перерыв. На выходе присоединиться к Сане не удалось, потому что меня подозвал к столу президиума Великов, до этого что-то с почтением спросивший у Карманова.
— Константин Феоктистович разрешил нам с текстом информации поработать, — сказал он вполголоса, — так что бери и можешь после перерыва в зал не возвращаться.
Взяв из его рук бумаги, я все-таки спросил:
— А когда надо вернуть? Реально.
— Ну, до вечера, я думаю…
— Тогда я успею. Досидеть хочется.
— Ну, давай, на твое усмотрение, — Великов неожиданно подмигнул мне. — Бумаги только не потеряй, — он тут же отвернулся, похлопал по плечу Рыженкова, так же стоя пережидавшего, когда схлынет народ, и не смутился от этого жеста, а чему-то рассмеялся.
— Долго жить собрался твой шеф, — проговорил за моей спиной директор райкиносети, и с ним я вышел из зала.
Сани не было видно, и я ухватил за рукав Дерюгина, не заметил ли он его.
— На улице ищи, — обронил инструктор, тоже кого-то высматривая.
— Поседел, постарел, — можно было услышать в вестибюле, — но смотрит молодцом.
— Куда ж теперь Глеб Федорович?
— В область, науку двигать, — оказывается, и это уже было известно.
— Вообще-то успеет и там продвинуться, пятый десяток только человеку.
— Наследство невеселое досталось…
— Привыкать не придется! Я в ихнем районе кукурузную сеялку доставал, ребята рассказывали…
— А надо бы ему два слова сказать на прощание…
На пятачке перед райкомом высказывались отважнее. Наверное, табачный дым после полуторачасового сидения кружил голову.
— Можно было и у нас человека найти, — услышал я. — Чем тебе Кувшинов не кандидатура? А Шорохов?
— Вы Шорохова не видели? — спрашивал я.
— Да тут где-то, переживает…
— Надо было сдержаться, — сокрушался парторг из «Прогресса», и я понял, что нелепое «как?» принадлежало ему.
Я еще поискал Саню, но он как провалился. Пристроившись к курильщикам, я посматривал по сторонам и в разговоры не встревал. В этот, момент трудно было требовать глубоких суждений, но и просто серьезности в разговоре не проскальзывало. Смена руководства была фактом свершившимся, и можно было снова говорить о пустяках. Перерыв заканчивался, но уже не очень-то хотелось снова возвращаться в душный зал заседаний.
— Совсем ведь секретарей парторганизаций с его руки признавать не стали, — возмущался кто-то в стороне. — Сам приедет — к председателю в кабинет. Ладно, если пригласят, а то и на другой день только узнаешь, что навестил.
— А на бюро вызовут, с тебя же шкуру спускают, а хозяйственник отсиживается.
— Да что толку, выговоров этих понавешали? Зажевал — и до следующего. Не знай, как этот поведет дело.
— А чего, не знай? Карманов что сказал: с кадрами работать надо, а не тасовать как карты. Гляди, лет пять будет бояться тронуть кого-нибудь, чтобы опять в текучке не обвинили.
— Глеб Федорыч, тот быстро…
— Да кого за дело, а кого и поближе надо бы держать.
Я собрался перейти туда, где шел этот разговор, но появившийся на крыльце Дерюгин объявил, что перерыв закончился. Возле двери зала заседаний стояли члены президиума, и останавливаться, чтобы перехватить Саню хоть на секунду, было неудобно. Не заметил я его и на прежнем месте.
После перерыва первому слово предоставили председателю из «Пятилетки». Перед лицом высокого начальства тот потел и заикался, выуживая цифры с листочка бумаги, и, наверное, двадцать раз пожалел, что вышел на трибуну без добротной заготовки.
— Как у вас с подрядом дело движется? — терпеливо спросил Карманов.
— Да пока что туго, Константин Феоктистович, — оторвавшись от листка, с неуместным облегчением проговорил председатель.
Карманов отвернулся, и Рыженков поспешил спровадить выступившего на место.
— Товарищи, — предупредил, — прошу высказываться по существу.
Вторым выступал парторг из «Пионера» Капуркин, который не раз выручал и меня, когда надо было, полагаясь только на телефон, подготовить срочный материал. Уж этот не скажет, приезжай, мол, и смотри сам, но и впросак мы с ним не попадали.
Капуркин только начал подбираться к своей излюбленной теме «Где использовать институтских троечников?», как входная дверь открылась, и в нее, пригнувшись, вошел Дерюгин. Он направился было к столу президиума, но, заметив в первом ряду Гнетова, прокрался к нему и что-то зашептал на ухо. Я заметил, как Гнетов вскинул руку в сторону президиума, и Дерюгин перебрался к Рыженкову. Они заговорили, к ним придвинулись другие члены президиума, и ничего этого не замечал один Капуркин.
Дерюгин, выпрямившись во весь рост, быстро пошел к двери, и Рыженков поднялся с места.
— Одну минуту, — прервал он Капуркина и поискал кого-то в зале. — Бородин, где ты? Выйди… Продолжайте, — кивнул он Капуркину и сам направился к выходу.
В президиуме еще перешептывались, наш Великов недоуменно подергивал плечами, но вскоре занял позу человека, на которого свалилась некая скорбная миссия, исполнение которой должно сплотить наши ряды перед лицом… Я еще не скоро сообразил, что Бородин — это Санин парторг.
Выступление Капуркина дополнительных вопросов не вызвало, и он с достоинством отнес себя на место. На трибуне его сменил начальник Агропромхимии Жаров, должностное лицо из породы непотопляемых. Два года назад мы недоумевали, как это новое и, главное, нужное дело доверили именно ему, но сам-то он, наверное, еще двадцать лет назад разучился чему-либо удивляться. Ораторский волапюк он знал в совершенстве и быстро добрался до заверений в стремлении приложить все силы…
— Так я не понял, — подал голос Карманов, — какую долю составила органика, вывезенная вашими мехотрядами на поля?
— Львиную, — тотчас ответил Жаров. — Львиную долю, Константин Феоктистович, — повторил он под смех из зала.
— Ну, все ясно, — усмехнулся Карманов и выразительно посмотрел на Глотова; тот с достоинством понимающего человека совершил согласный кивок и, в отсутствие Рыженкова, сам поднялся с места, чтобы объявить по бумажке следующего оратора.
Мне, сидящему в зале, стало неловко перед Кармановым. Я-то знал, как надо было сейчас вести себя на трибуне, какие слова говорить, но с комсомольских времен меня никто ни о чем таком не спрашивал. Завтра мне придется готовить выступления Капуркина и того же Жарова в разворот по пленуму, но я с о з н а т е л ь н о не стану их причесывать, как делал раньше, — и это все, чем я мог отмежеваться от них.
Прошел уже час, но ничего интересного не происходило. Поднимающиеся на трибуну четко были сориентированы на сидящего рядом Карманова и отчитывались перед ним, что мало соответствовало духу его собственного выступления. В адрес райкома и его секретарей снова не было произнесено ни слова критики, но Карманов, судя по задаваемым вопросам, не замечал этого, а принимал и принимал отчеты, явно облегчая задачу очередного оратора. Выступило на пленуме девять человек.
Когда на трибуне осваивался директор совхоза Багров, в зал снова вошел Дерюгин, и особого любопытства его появление не вызвало. Но, переговорив с Глотовым, он не улетучился, а повернулся лицом к залу. Глотов поднялся, и выступавший примолк.
— Товарищи, — прозвучало в мгновенной тишине. — Только что засвидетельствована смерть кандидата в члены райкома, председателя колхоза «Весна» Шорохова Александра… Николаевича. Я правильно назвал? — не понижая тона, спросил Глотов, и Дерюгин, не оборачиваясь к нему, энергично кивнул.
Ну что, сказать, что известие сразило меня? Что земля поплыла из-под ног… Ничего толком не соображая, я однако успел заметить, как поморщился Карманов.
— Медицинское заключение ожидается, — добавил Глотов и слегка развел руки. — Горькое известие, Шорохова и я хорошо помню, но ничего не поделаешь, будем продолжать нашу работу.
Но все происходящее в зале уже потеряло смысл. Выслушивать очередную сводку цифр было оскорбительным, да это понимал и сам Багров, поспешно закругливший свое выступление. Карманов даже головы не повернул в его сторону.
