Валентин Селиванов - Свадебные колокола
— Я три года ношу этот костюм. Он ко мне уже привык, — не сдавался Веня. Ему было жаль расставаться с костюмом. У него ведь была веская причина — Гуревич просил его потрясти всех своим видом.
— Попользовался и будет. О других тоже подумать надо, — уныло отозвался Миша и начал проворно снимать с Калашникова пиджак.
Он примерил его перед зеркалом. Рукава были заметно коротки, но Наденьте боты весело сказал:
— Видишь! В самый раз!
Веня не стал возражать. Он ничего не ответил и принялся раздеваться. Раздевался он добровольно, поэтому директора ГЭС нельзя было обвинить в грабеже или злоупотреблении служебным положением.
— Только не гладь его, пожалуйста, — попросил на всякий случай Калашников. Он очень редко надевал свой выходной костюм и, пожалуй, по этой причине любил его. А может, и потому, что сшил этот костюм ему Саша Ротин, когда-то их лучший высотник в колонне.
Наденьте боты порвал пуговицу на сорочке и выругался:
— Не гладь… Я не мальчишка, а директор крупнейшей электростанции! Меня депутатом городского Совета избрали! А никому нет дела, что у их депутата нет вторых штанов!
Ругался он зря, сам был виноват. Да и ругаться Наденьте боты ещё не выучился. Скорее всего, он не обладал этим талантом, и ему было далеко до Фисенко. Он, верно, и не научится никогда ругаться, потому что у него нет времени, и не суждено ему издавать вопли, которые будут всех приводить в ужас. Да и больно ему это надо! Его же не просто так прозвали Наденьте боты. Мишу Спинозу могли прозвать и Жабой, и Гадом ползучим, и Хозяином, и Солянкой, и Шпротами, а его не прозвали так. Его нарекли ласковым, добрым прозвищем, за которым скрывалась забота о людях, наивность и простота чуткого умного сердца. Наивные сердца тоже бывают умными.
Наденьте боты и в чёрном костюме не был похож на директора крупнейшей ГЭС.
Да разве так важно, подумал Веня, на кого человек похож? Был бы он только на своём месте.
Наденьте боты одёрнул короткий пиджак и спросил:
— Ну?
— Можно трогаться, — ответил Веня. Он разгладил рукой шерстяной свитер под телогрейкой и надел на плечо трубу.
— С музыкой поедем? — весело сказал Миша. — Под марш гладиаторов?
У него было хорошее настроение, и Вене не хотелось его портить. Он молча взял со стола бутылку с пивом, потряс её и двумя большими пальцами открыл. Пиво было чуть тёплое. Веня выпил половину бутылки и, заглянув в горлышко одним глазом, протянул бутылку Наденьте боты. Миша допил пиво, сморщился и сказал:
— Поехали.
Они вышли из номера и торопливо спустились в холл гостиницы. Здесь в бюро «Добрые услуги» Наденьте боты попросил иголку с белой ниткой и начал пришивать оторванную пуговицу к рубашке, а Веня сдал ключ от номера курносому администратору с чёлкой.
В бюро услуг сидела молодая черноволосая татарка в цветной тюбетейке.
— Телеграмму можно отправить? — спросил Веня.
— Пожалуйста. Вы спешите?
— Очень.
Веня спросил просто так, в ожидании, пока Наденьте боты пришьёт оторванную пуговицу. Но потом ему стало неловко отказываться от своих слов. Он взял бланк и несмело написал: «Посёлок Роз. Тороплюсь к тебе».
Круглолицая татарка пробежала глазами текст телеграммы и подняла глаза на Веню. Глаза у неё были карие, задумчивые.
— Вы не написали кому.
Веня ничего не ответил.
Девушка кивнула ему и улыбнулась, наверное, всё поняла. На её цветной тюбетейке были вышиты серебряные тюльпаны. И эти тюльпаны тоже улыбнулись Вене.
А где-то совсем рядом девчонка с веснушками продаёт на почте марки и хранит ключ от города, подумал Веня. У неё, быть может, сегодня свидание со старшим прорабом Русланом. Нужна ли ей эта телеграмма? Конечно, нужна. Она ждёт её, готов поспорить с любым адвокатом.
Скоро они покинули светлый и просторный холл «Подковы». Черноволосая татарка с серебряными тюльпанами на тюбетейке проводила их пристальным взглядом. Ребята понравились ей.
Они уселись в чёрную «Волгу», на капоте которой застыл сверкающий, олень, и Веня почему-то вспомнил, что олень пробегает в час шестьдесят километров. Предельная скорость машины в городе такая же. Может, это просто совпадение?
Наденьте боты застегнул «молнию» на своей кожаной куртке, повернулся к Калашникову и спросил его:
— Куда тебя?
Веня постучал ребром ладони по трубе, вспоминая рыжего Костю Лунькова с покатыми, как у бутылки, плечами (теперь-то он получит свою трубу), и ответил:
— В больницу, где ремонтируют такие железки.
Шофёр всё понял, и машина тронулась.
Когда они выехали на широкий мост, Веня оглянулся и проводил взглядом уплывающую гостиницу, окна которой переливались на солнце. Ему показалось, что в этих окнах поблёскивают серебряные колокола, готовые вот-вот зазвонить. Но звона ой не услышал.
Ничего, успокоил он себя, ничего страшного. Они ещё зазвонят для меня в посёлке Роз. Они обязательно зазвонят, как зазвенели в тайге для синеглазой Лены и бородатого Женьки. Всё только начинается. Всё ещё впереди.
И если вам двадцать два, а потом двадцать пять и больше, вы можете услышать такой звон и в пении цветов, и в шёпоте звёзд, и в жужжании резца, и в маленьких буквах, рождающих стихи на страницах. И если кто-нибудь скажет вам, что это всё чепуха, мелочи жизни, не верьте. Заклинаю вас, не верьте! Главное в жизни слагается из таких мелочей.
ЛЖЕ-ГОГОЛЬ
Каждый город не только строит новое, но и чинит старое. Этому люди научились давно. Наверное, с той поры, когда из крапивы был сделан первый мешок, а из разного утиля — калоши. Можно купить новое пальто, а ведь можно и не покупать, перелицевать его и с чистой совестью выдавать за новое. На разницу же тогда можно купить жене новое пальто или сыну велосипед. Практично.
Такие практические люди являются постоянными клиентами разных ремонтных мастерских.
В одну из таких мастерских по ремонту металлоизделий и отвёз Веню на своей машине Наденьте боты.
В небольшой комнате, в которую вошёл Веня со своей трубой на плече, была собрана роскошная, неподражаемая коллекция различного железного хлама, ещё бытующего на периферии, и самых последних творений человеческого разума, не оправдавших своей гарантии, выданной бесплатным авансом. Откровенно говоря, этот бесплатный аванс подводит людей не только на востоке.
В мастерской на полках, может быть по чистой случайности окрашенных в радикально чёрный цвет, стояли кастрюли и самовары, дедушкин патефон, которому, видно, больше не суждено было издавать никаких звуков, и магнитофон «Мелодия», который могла постичь та же участь, ржавые ножницы, сломанные портфели, ремни и подтяжки, древнее охотничье ружьё, из которого было страшно стрелять (вот пойдёшь с таким ружьём на охоту, и чем эта охота окончится, сказать трудно), будильники и ключи, ведро, испачканное в нитрокраске, очки, балалайка без струн и ослепительно белый холодильник «ЗИЛ», чайники и термосы, из которых не пили, тазы, из которых не умывались, ручки от дверей и новый пылесос «Чайка», хозяйственные и женские сумки, которые не закрывались, швейные машины, которые шили со свистом или совсем не шили, спиннинги, зажигалка из гильзы, карманный фонарик и карманный приёмник, десятка два утюгов.
Пахло жжёной канифолью и гуталином.
Среди всех этих вещей, находящихся на излечении в мастерской, за хрупким столиком на алюминиевых ножках — за такими столами в кафе-автоматах едят сосиски и пьют из толстых кружек хмельное пиво — сидел лохматый загорелый старик.
У него был тонкий длинный нос крючком, который почти касался бескровных губ, седые виски и толстая байковая рубаха в зелёную клетку. Старик с мрачным видом копался в дряхлом старом зонтике. Своим крючковатым носом и серьёзным видом, несуразной причёской и серебряными висками, маленькими усталыми глазами, какими-то плоскими и очень грустными, он напоминал Гоголя.
Если этого старика снять в фас и профиль, подумал Веня, а фотокарточки повесить на стену рядом с портретом Гоголя, то между ними будет очень много общего.
Веня положил на стол трубу и сказал:
— Мне очень срочно, отец. Спешу.
Лже-Гоголь отложил в сторону чёрный зонтик, молча кивнул и так же молча принялся осматривать трубу.
У старика были удивительные руки. Его тонкие сухие длинные пальцы сразу бросались в глаза. Может быть, у Рихтера вот такие пальцы? Они казались специально вытянутыми, чтобы охватить целую октаву, бледными, нервными, с мягкими пухлыми подушечками, накрытыми белыми ногтями. Пальцы постоянно двигались по трубе, не останавливаясь ни на одной царапине, будто ощупывали её душу, а не скользили по ней в поисках дефекта, и вдруг неожиданно замирали, прислушиваясь к металлу, и двигались дальше.
Лже-Гоголю было, конечно, за шестьдесят. Работы у него было много, и работать ему было трудновато. Это Веня отметил сразу. Но старик обладал удивительным свойством — он умел из старых вещей делать новые, и, наверное, все хозяйки в округе были его клиентами.
