Олег Селянкин - Вперед, гвардия!
— Почему? Разлюбила его?.. Значит, только на несколько недель и хватило твоего чувства! — напустилась на нее Наталья.
— В положении я, — всхлипывая, проговорила Катя. Наталья безвольно уронила руки на колени. Помолчала и сказала потом с напускной беспечностью:
— Эка невидаль! Сама не знаешь, что делать?
— Как ты не поймешь! Это же его ребёнок! — гневно крикнула Катя.
2Когда полуостров, врезавшийся в реку с правого берега, отступил, остался за кормой катера, Селиванов прильнул к узкой смотровой щели. Впереди на высоком яру — Здудичи. Их не видно, но Селиванов точно знает, что они там, что там и вгрызлись в землю немцы. На зеленоватой воде чуть темнеет узенькая полоска. Это противокатерный бон. Какой ничтожной преградой он кажется сейчас! Создается впечатление, будто стбит только катерам разогнаться, рубануть по нему острыми форштевнями — и путь будет свободен. Но так только кажется. Селиванов отлично помнит донесение Пестикова и не думает бронекатерами разорвать бон (для этого идут тральщики), а ищет тот самый дот, который, опять же по словам Пестикова, держит под обстрелом всю реку. Вон там, на самом адысочке, кажется, что-то темнеет. Селиванов берет бинокль и смотрит. Похоже на лаз в гнездо стрижей. Только побольше. Весь обрыв почти в таких же темных дырках: стрижей здесь множество, и они, чуть не касаясь крыльями воды, снуют над рекой.
Противник молчит, словно не замечает катеров. В этой тишине чудится что-то зловещее. Селиванов оглядывается. Сзади, угловатые, как утюги, идут три бронекатера. На их палубах ни души. Но Селиванов знает, что из узких смотровых щелей смотрят на берег острые матросские глаза, ощупывают каждый кустик, каждый бугорок. Отстав от бронекатеров и покачиваясь на поднятых волнах, идут тральщики. Заходящее солнце залило кровавым светом большие смотровые стекла их рубок. В рубках стоят люди. Селиванову кажется, что он узнает и Гридина и Никишина, На машинных надстройках около спаренных крупнокалиберных пулеметов застыли пулеметчики. Они отчетливо вырисовываются на светлом фоне неба. Селиванову становится немного не по себе: он защищен броней, которая спасет его от пуль, а у них, действительно, броня «психическая».
Огненная струя брызнула из отверстия, замеченного Селивановым, и по воде перед носом катера заплясали белесые фонтанчики. Они все ближе, ближе… Нос катера разорвал их ленту, и теперь на его палубе обозначилась искрящаяся полоска. Словно камни забарабанили по рубке, ичень неприятно слушать этот стук: сама смерть стучится около твоей головы, и невольно хочется присесть, спрятаться за что-нибудь.
Фонтанчики взметываются уже за кормой…
Левый борт! Курсовой десять! По доту… Огонь! — кричит в переговорную трубу командир катера лейтенант Волков, любимец Селиванова. Широкоплечий, коренастый, с быстрыми черными глазами, он словно создан для внезапных налетов и войны. Селиванов уже не раз думал о том, что в другое время из него наверняка вышел бы или лихой разбойник, или беспечный рубака-гусар.
И что больше всего подкупало Селиванова — Волков решения принимал мгновенно, нимало не забоясь о том, понравятся они начальству или нет. Вот и сейчас, согрешив против устава, не спросив разрешения у командира отряда, он сам распорядился открыть огонь. Правильно распорядился: пока бы спросил, пока бы Селиванов ответил — потеряли бы драгоценные секунды, столь необходимые в бою, особенно если противники быстро сближаются на дистанции стрельбы прямой наводкой.
Около дота взметнулся столб пламени. Пласт глины сполз, и стали видны броневые плиты.
— Бронебойными! — кричит Волков в переговорную трубу и смотрит на Селиванова. В его дерзких глазах нет робости. Они спрашивают: правильно? Селиванов одобрительно кивает.
Стрелять начали и концевые катера. Снаряды вздымают землю, обрушивают в реку куски яра, но проклятый дот все еще живет! Из него уже не стреляют по бронекатерам: немцы поняли, что тем пули не страшны. Но зато тральщикам приходится туго. Не видно больше сверкающих стекол. Тёмные провалы вместо них. Но тральщики неуклонно идут вперед! И пулеметчики стоят на своих местах, и от них к доту тянутся словно красные четки. След их теряется около амбразуры.
Катера неумолимо, как лавина, несутся вперед Еще мгновение — и дот будет буквально в нескольких десятках метров. Т огда ему не сдобровать!..
— Огонь! — кричит Волков.
Башня немного поворачивается, ствол пушки дергается вверх, замирает, но выстрела нет.
— Огонь! — ревет Волков. Его скуластое лицо побагровело, кулаки сжаты. Подвернись ему сейчас промедливший комендор — в кровь изобьет.
В ответ из башни что-то говорят. Волков безобразно ругается, надвигает на глаза маленький загнутый козырек фуражки и становится рядом с рулевым с таким видом, словно он не в бою, а в обыкновенном походе «за грибами», как называли моряки все выходы, предназначенные лишь для того, чтобы не стоять на базе.
Селиванов теряет терпение, зло смотрит на Волкова и кричит в башню:
— Огонь!
— Выше нормы! — глухо доносится в ответ.
Теперь ругается Селиванов, и есть от чего: очень близко катер подошел к берегу, и угол возвышения пушки мал для стрельбы по доту. А дот чешет, чешет… Даже отсюда видно дыры в бортах и рубках тральщиков. Один из пулеметчиков кулем повис на ремнях, соединяющих его с пулеметом, стволы которого сейчас бессмысленно задраны в небо.
Над рекой взвиваются красные ракеты, лопаются в вышине и падают маленькими красными звездочками. Много ракет взвивается и лопается над рекой. Это немцы указывают цель своим скрытым батареям. И вскоре в воду упала первая мина. За ней вторая, третья. Белые столбы встали между бронекатерами, сгрудившимися у бона. Завизжали осколки, проносясь над катерами, заскрежетали, впиваясь в броню, раздирая борта.
Селиванов схватил ракетницу, чтобы выпустить белую ракету — сигнал тральщикам идти к бону, — оглянулся и опустил ее. Нет смысла подавать сигнал: бронекатера, как пробка, закупорили реку и тральщикам не подойти к бону.
Оставаясь внешне спокойным, Селиванов думал, искал выход. Посылка тральщиков на бон отпала сама собой. Ясно и другое: все дело сгубил походный ордер. Нельзя было посылать бронекатера вперед. Находясь сзади тральщиков, они бы прикрыли их огнем, а не оставили, как получилось сейчас, на растерзание вражеским пулеметчикам. Отойти назад и перестроиться? Заманчиво, но… А вдруг у начальства свои планы, требующие именно такого построения и даже жертв? На войне всякое бывает. Осталось одно — Переговорить с Норкиным, и Селиванов, включив радиостанцию, закричал в микрофон.
— Березина, Березина! — Я коршун! Я — коршун!
В наушниках трещало, пищало, свистело. Невидимые артиллеристы выкрикивали данные прицела и целика, где-то перекликались летчики.
— Васек, Васек! Смотри вверх!
— Сашка, прикрой хвост! Хвост прикрой!
— Ага, попало! — торжествовал другой, добавляя дальше выражения, понятные всем, но не внесенные ни в один из словарей.
Но вот все это заглушил голос Норкина:
— Березина слушает! Березина слушает!
— Лев, камбуз, снег! — проговорил Леня, водя пальцем по таблице условных сигналов.
— Ошалел, дьявол?! — рявкнул Норкин. — Говори открытым!
— Отойду, перестроюсь?
— Нет! — отрезал Норкин и замолчал.
Снова слышны перекличка летчиков, команды артиллеристов.
А фашистские мины и снаряды молотят по воде. Обдает катера брызгами, вонючей копотью. Появились первые раненые. На душе Селиванова тоскливо. Ох, как неприятно болтаться под огнем противника и не иметь возможности дать ему сдачи!..
Норкин раньше, чем Селиванов, понял, что допустил ошибку, согласившись с ордером, предложенным Семеновым. С командного пункта, где он находился с Козловым, были прекрасно видны каждый маневр катеров, красные кляксы ракет на небе, разрывы снарядов на реке.
— Что делаем? — спросил Козлов, когда Норкин кончил разговаривать с Селивановым. — Выбросим десант перед боном?
— Минные поля, — ответил Норкин и тут же накричал на телефонистов: — Когда вы мне вызовете Семенова? Еще час ждать прикажете?
Хотя такого приказания не поступало, хотя выговор и не был заслуженным, телефонисты не обиделись: они лучше других знали обстановку.
— Семенов на проводе, — скоро доложил один из них.
Норкин выхватил у него трубку и сказал, пренебрегая всякими кодами:
— Семёнов? Я меняю ордер…
— Не смей! Знаешь, что тебе за это будет? Да я…
— Почему нельзя? Катера сейчас превратились в мишени.
— Я тебе по-русски говорю! При-ка-зы-ва-ю. — Семенов говорил что-то еще, но Михаил бросил трубку и снова наклонился к стереотрубе.
Катера пока еще все были на ходу, но разрывы сжали кольцо. С минуты на минуту можно ожидать прямого попадания. Норкин повернулся к Козлову и спросил:
