Владилен Леонтьев - Антымавле — торговый человек
Сдружились инрылинцы с пароходными людьми и, когда было возможно, навещали их. Рассказали о своих нуждах, похвастались новым вельботом.
— Советский власть хорошо, вельбот дал! Но все равно байдару нам делать надо. Когда лед в море, на байдаре хорошо, на вельботе плохо.
А один здоровенный русилит по имени Боцман перед уходом наделил их тремя большими банками краски.
— На, бери! Пригодится. Вельбот красить будете.
Гырголь был несказанно рад дорогому подарку: такой краски не достанешь ни в одной фактории.
— Надо бы тоже им какой-нибудь подарок дать, — посоветовал Антымавле.
— Это верно. Только что мы можем?
— Оленины разве привезти, — предложил Рыно и потянулся к поясу за кисетом. — Двухлетку-бычка можно забить. Мне все равно, что девять, что десять оленей останется.
— Верно, — согласились все.
На следующий день рано утром Рыно отправился в стойбище Аннелё, у которого находились на выпасе его олени. Своих собак было мало, но трех штук подпряг Гырголь и одну Антымавле.
Пароходы «Свердловск» и «Лейтенант Шмидт» полями льда то поджимало к острову Илитлен, то снова относило к мысу Инрылин. А дальше в море лед быстро несло на восток, но суда никак не могли пробиться к дрейфующему льду.
Через несколько дней, когда Рыно еще не вернулся из тундры, люди, проезжавшие с севера, сообщили, что напротив стойбища Нутепынмын, чуть правее острова Кувлючин, застоял во льдах еще, один пароход и, говорят, тоже советский, с красным флагом.
— Колё! Как много! Уже шестой, — подсчитывали, удивляясь, люди.
Нутепынмынские охотники пытались подойти к пароходу, но лед в этом месте был еще неустойчив, и пробраться по льдам к судну не удалось. Но дней через двадцать все же нашлись смельчаки и пробрались к пароходу. Когда они вернулись в Нутепынмын, то с ними было двое русских: один высокий с большой черной бородой, а второй, как ни странно, умел разговаривать по-чукотски. Бородатый оказался совсем не страшным человеком. Он объяснил людям, что пароход называется «Челюскин» и идет издалека, с запада, дорогу ищет, чтобы можно было быстрее и лучше завозить товары на Чукотку, что это большая «экыч» — экспедиция…
Потом прошли четыре нарты через Инрылин, по два пассажира на каждой. Каюры рассказывали, что русские больны и большебородый попросил их отвезти в Увэлен, где стоит еще один пароход.
И не успели еще скрыться из виду нутепынмынские нарты, как с севера приехал человек и сообщил, что вчера «Челюскин» вдруг задымил и неожиданно пошел на восток.
— Как морской охотник на лыжах, по льду пошел, — удивлялся привезший весть.
— Возможно, его сегодня утром видел я, — добавил Гырголь, только что вернувшийся с моря. — Один дым было видно.
Последние события стали основным предметом разговоров в стойбищах.
— Вчерашний-то у Энмына стоит, — сообщал человек, ехавший с юга.
— Не видно «Челюскина» стало…
Через шесть дней вернулись нутепынмынские нарты, а за ними следом поползла весть: «Плохо будет тем, кто привез людей с моря. Они должны сойти на берег там, откуда ушли в море. Здесь им не должно быть пристанища…» И каюры сразу почувствовали неприязненное отношение к себе, слышались жалостливые возгласы женщин, словно их уже считали погибшими.
Потом, когда прошел новый праздник, о котором чукчи северных стойбищ только слышали — в этот день шестнадцать лет тому назад русские сделали Советскую власть, — у Инрылина неожиданно появился третий пароход. Но он был зажат льдами намного дальше первых двух.
— Может, «Челюскин» это? — предполагали инрылинцы.
Вернулся Рыно. Сдержал свое слово, привез тушу оленя. Очень жирный, сало на задке в три пальца. Хороший подарок будет друзьям. Но не пришлось инрылинцам отблагодарить пароходных людей. Неожиданно лед пришел в движение, суда понесло к острову Илитлен. Там образовалась широкая полынья, и пароходы, пустив клубы дыма и дав прощальные протяжные гудки, быстро пошли на восток, к Увэлену. А третий пароход пронесло льдами к Гуйгуну, а потом он совсем скрылся из виду.
Из Ымылёна, где жил Ринтылин, суда хорошо было видно.
— Дымом да гудками всех нерп и лахтаков распугают, — зло напутствовал он уходящие суда. — И так нерпы мало стало. Не жди добра от множества пароходов.
Стоял месяц длинных ночей. Время, когда в середине дня чуть посветлеет и тут же наступают сумерки, но уже чувствуется, что день побеждает.
Дул северо-западный ветер. Подморозило. Мела поземка. У лавки Антымавле, до крыши занесенной снегом, сгрудились собачьи упряжки. Собак запорошило снегом. Они, уткнув носы в теплые животы и прикрыв их хвостами, дремали, свернувшись клубочком. Из яранги вышла Имлинэ, ветер заиграл широкими рукавами керкера. Она выплеснула из кожаного моржового горшка грязную воду и хотела было пойти обратно. Но женщина никогда не удержится, чтобы не окинуть взглядом окружающее.
— Упряжка, — мимоходом сообщила она находящимся в лавке. — На косе, уже близко, — пояснила женщина и занялась своими делами.
— Кто же это? — вслух подумал Антымавле и вместе с покупателями вышел из лавки.
По-над берегом, где начинался припай, быстро шла собачья упряжка. Порывы ветра, подняв вихри снега, то и дело скрывали ее из виду, но зоркие глаза охотников сразу определили хозяина упряжки.
— Како, — сказал кто-то из толпы.
— Верно, — согласились с ним.
На этот раз Како приехал порожняком. Опушка на меховом капюшоне обындевела, сразу видно было, что он спешил — даже сбить сосульки с подбородка было некогда. Люди поняли, что Како приехал с каким-то важным делом. Для приличия Како сообщил все новости, какие только знал, Антымавле было взялся распрягать собак, но Како остановил его:
— Ночевать не буду. Зильберг сказал, чтобы ты сегодня же поехал в Энмын.
Ночь — не препятствие, поземка — не пурга, и Како с Антымавле к утру уже были в Энмыне.
Выпив кружку чая у Како, Антымавле отправился к Зильбергу. Как всегда, заведующего он застал в складе. Зильберг прекратил отпуск товаров сешанскому продавцу и сразу же приступил к делу.
— Большая работа нам предстоит, — сказал он Антымавле. — Вчера приехал учитель из Увэлена и передал, что с «Челюскиным» плохо. Возможно, будут спасать людей. Люди поедут с севера. Тебе нужно сделать так, чтобы у тебя в лавке были большие запасы продуктов, одежды и корма для собак.
Разговор был коротким. Между Инрылином и Энмыном зачастили собачьи упряжки, укатывая дорогу…
Прошел новый праздник Октября. Вскоре после него приехал знаменитый Тамне. Тундрой проехал, напрямую, чтоб не видели его в береговых стойбищах. Твердой походкой ходит Тамне по стойбищу Нутепынмын. Одет нарядно: в красной кухлянке шерстью внутрь. На спине разнообразные кисточки из хвостиков горностая, ремешки с бусинками; на подоле — дорогая черная росомашья опушка. Штаны белые, торбаса белые, но длинные до колен, не как у всех чукчей. Шапка белая, рукавицы белые. Узор ромбиковый на торбасах, а между ним по нижнему краю тоже меховые кисточки. Идет по стойбищу Тамне, треплет ветерок кисточки, колышет мягко опушку. Мало говорит Тамне, молчит больше, лишь под угловатыми скулами желваки перебегают. Давно уже посыльные разъехались, вот-вот знающие должны подъехать. Большое собрание начнется: собрание настоящих людей.
Долго ждать не пришлось. Приехал с Ымылёна Ритылин, не один приехал — с Рэнто. Через день и Теуль из Лурена прибыл, Гатле — с Увэлена. Пылёк с самой молодой женой на двух быстрых оленьих упряжках из тундры примчался. Из Вельвуна Рэнтыгыргин прибыл. Все знающие собрались в Нутепынмыне.
Сидит в пологе, у задней стенки, как хозяин, полуголый Тамне, штаны выше паха ремешком стянуты.
Ярко горят четыре светильника. Широкое деревянное блюдо стоит посреди полога, на нем груды приятно пахнущего оленьего мяса. Вокруг полуголые люди сидят. Молча жуют аппетитную еду, прихватывают пятерней съедобную траву — чепальгин, обмакивают в нерпичий жир. Женщины едва успевают подносить еду, быстро мясо в желудках людей исчезает.
Кончилась трапеза. Все котелки и корыта вынесены в чоттагин. Лоринский Теуль подал бубен Тамне. Новый бубен, хороший. Сам для Тамне сделал. Посчастливилось Теулю этим летом: нашел на берегу тяжелое дерево. Долго оно в море плавало, воду в себя впитало, утонуло, потом его волной на берег выбросило. Дерево черным стало, крепким, звенит хорошо, как сосулька, падающая весной с тороса. Ни у кого нет такого ободка на бубне.
Погасли светильники. Вздрогнула в руках Тамне гибкая длинная палочка, коснулась ободка бубна, раздался звонкий дребезжащий звук.
— Высохла, смочить надо, — чуть слышно промолвил Тамне.
Невидимая рука протянула кружку с водой. Молчат люди, даже дыхания не слышно.
