Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье
Оба затаенно возбужденные, они въехали на центральную усадьбу.
«Победа» остановилась у парадного крыльца конторы, когда-то созданного столяром с большим старанием, а ныне обломанного и обшарканного. Елена первая вышла из машины и сказала:
— Так я позвоню Акиму Петровичу… Боюсь, как бы не нарваться на Любченко: телефон в его кабинете.
— Идите. Я подежурю тут, — произнес Ермолаев и в следующую минуту увидел, как легко Елена взбежала по ступенькам, как при электрическом свете блеснул валик круто завернутых волос на затылке под простенькой шляпкой.
Все, все нравилось Ермолаеву в Елене. Все, до мельчайших подробностей, даже то, как она ела, как брала вилку, ложку, нож, как смеялась, и всякий раз по-иному, то заразительно громко, то тихо, как-то в себя. Нравились ему и ее рассуждения, всегда прямые, душевные и открытые. Нравилась ее настойчивость, с какой она проводила лечение лошадей, пораженных анемией. Он, конечно, вовсе не потому стремился устранить беду, свалившуюся на Елену и на ее девчат, что у него родилось непреоборимое чувство к Елене. Нет. Если бы он не был влюблен в нее, все равно поступил бы так же. Но ему было приятно находиться около Елены, разговаривать с ней, порою мягко спорить, возражать и еще приятней сознавать, как она постепенно подчиняется ему, слушается его и тем самым уже выполняет его волю.
Он вспомнил: однажды к нему в совхоз приехал Иван Евдокимович Бахарев и посоветовал переправить коней, заболевших инфекционной анемией, в Степной совхоз.
— По инструкции, утвержденной министерством, вы обязаны этих коней забить. Так ведь?
— Так, — ответил Ермолаев.
— А в Степном совхозе Елена Петровна, сестрица моей жены, чудеса творит. Отправьте-ка ей своих коней. На ноги поставит. Только не влюбитесь: красавица! — И академик даже пригрозил пальцем, на что Ермолаев печально ответил:
— Где уж! Проживу, видно, как одинокая ракита в степи…
Теперь Ермолаев не мог бы сказать, что он одинок. Несмотря на то, что Елена вела себя с ним весьма сдержанно, в нем жило, развивалось, росло, захватывая его всего, большое, чистое чувство, и он старался оберегать, не запятнать, не спугнуть его каким-либо неосторожным словом, поступком.
Когда они ехали сюда, машина в одном месте так накренилась, что сначала он коснулся плечом Елены, затем ее словно кто-то кинул к нему. И Ермолаев, ощущая упругость ее тела, помимо воли потянулся было к ней, но она посмотрела на него такими глазами, что он пробормотал:
— Простите… Ухабы!
— Да. Ухабы, — согласилась она и с этой минуты уже не сидела вольно, как перед этим, а забилась в уголок и посматривала оттуда, готовая в любую секунду покинуть машину.
«Не надо… не надо, родная», — хотелось сказать ему, но он это сказал только глазами и сам чуточку отодвинулся — по сравнению с Еленой огромный, особенно здесь, в кузове машины.
— Да. Иди, иди, — еще раз сказал он, когда Елена скрылась в дверях директорской, и сам вышел из машины.
Ермолаев знал: по тому, как выглядит хозяйство, можно определить не только внутренний, но и внешний вид хозяина — директора.
Центральная усадьба, освещенная электрическими фонарями — а при электричестве все кажется краше, — напоминала собой заброшенную стоянку: двустворчатые ворота конторы раскрыты, створки покосились, камышовые крыши на избах задраны ветром, площадка изъезжена грузовиками, вдали под открытым небом виднеются комбайны, сенокосилки, тракторы.
— Такой тоской веет от всего!.. Повеситься можно. Даже навеса не сделал. Нет, Любченко не понравится Елене Петровне: сам, видимо, внутренне такой же раздерганный, как и его хозяйство, — прошептал Ермолаев и поймал себя на том, что ему приятно: директор Степного совхоза непредприимчивый, но тут же у него защемило сердце. «А Морев? О нем и теперь уже слава гремит по всему Нижнему Поволжью. Вон он какой, Аким-то Петрович, не то что Любченко!» — с завистью подумал он.
2Аким Морев, вернувшись из поездки по северным районам области, несколько дней не покидал кабинета: обогащенный впечатлениями, секретарь обкома тщательно анализировал их, проверял цифровыми данными, получаемыми из отделов областного исполкома, то и дело связывался с секретарями сельских райкомов и главным образом с Астафьевым… И, однако, раздумье снова захватило его целиком.
Имеют ли какую весомость слова, сказанные по телефону Моргуновым? Есть ли данные, подтверждающие, что он, Аким Морев, может потерять доверие Центрального Комитета партии? Да. В сельском хозяйстве Приволжской области дела обстоят очень плохо. «Но почему же уж так плохо?» — тут же возник протестующий вопрос у секретаря обкома. В самом деле, разве плохо обстоит дело в колхозе «Дружба» и во всем Нижнедонском районе, которым вот уже больше двадцати лет руководит Астафьев? В этом районе постановление весеннего Пленума поистине легло на уготованную почву, как ложится зерно и при благоприятных условиях дает великолепные всходы. Здесь на основе всезахватывающей хозяйственной деятельности бурлит общественная мысль. Председатели колхозов, директора МТС, совхозов, агрономы, инженеры, ведущие работники райисполкома, райкома партии выдвигали перед Акимом Моревым требования немедленно передать МТС в распоряжение колхозов или «немедленно начать орабочивание колхозников», другими словами, всех колхозников перевести на положение рабочих МТС, а иные агрономы настойчиво советовали «слить колхозы с совхозами и создать государственно-колхозные кооперативы».
Конечно, все, что предлагали работники Нижнедонского района, надо обдумать, взвесить, тем более что все эти вопросы не местного значения, а государственного, стало быть, за разрешением подобных проблем следует обратиться в Центральный Комитет партии. Да и в тех вопросах, которые поднимали перед ним практики, много спорного, неизученного. Но хорошо уже то, что общественная мысль в колхозах, совхозах, МТС Нижнедонского района бурлит. А вот в Раздолинском районе?.. Ростовцев читает отвлеченные лекции о постепенном переходе от социализма к коммунизму и не слышит, как колхозник говорит: «Если бы не семьдесят восемь тыкв, не знаю, чем бы ребятишек кормить». Не слышит голоса народа, ничего не видит и передоверил все гараниным. Значит, пустомеля? Если бы только так. Но ведь Ростовцеву вручено все хозяйство района, судьба людей района. И хочет или не хочет этого Ростовцев, но он ведь не просто пустомеля, болтающий чепуху в вечернюю пору у завалинки, а и противник решений весеннего Пленума Центрального Комитета партии.
Тут мысленно Аким Морев снова перекинулся в Кремль. Выявились ли тогда, на заседании Пленума, противники принятых решений? Да, выявились.
Перед весенним Пленумом, вскоре после смерти Сталина, Муратов, тот самый секретарь Центрального Комитета партии, который вызвал из Сибири Акима Морева и направил от имени ЦК на работу в Приволжскую область, тот самый Муратов еще перед весенним Пленумом развил активную деятельность, выступая в печати, громогласно обещая «в течение двух-трех лет создать изобилие продуктов». Еще тогда многие общественные деятели на призыв Муратова иронически улыбались, а иные прямо говорили:
— Лихо действует.
Теперь, когда Аким Морев побывал в Раздолинском районе, поведение Муратова на весеннем Пленуме вдруг открылось ему во всей своей неприглядности. Пропагандируя лозунг о создании изобилия продуктов, он настаивал на резком сокращении строительства заводов, фабрик, гидроузлов. А на весеннем Пленуме вдруг полностью перешел на сторону тех, кто до этого решительно критиковал его, требуя не сокращать индустриального строительства в стране. И тогда, перекочевав на позиции своих прямых противников, Муратов с их позиций стал критиковать все мероприятия, выдвигаемые участниками Пленума по развитию и укреплению колхозного строя. Критиковал мягко, эластично, порою даже как-то растерянно, словно высказывал свои тревожные сомнения. Он возражал против повышения цен на сельскохозяйственные продукты (это, дескать, нанесет ущерб индустриальному строительству), он возражал против выдачи денежного и продуктового аванса на трудодень колхозникам (это, дескать, порушит принцип системы трудодня и пробудит алчность в колхозниках). Он возражал… возражал против всех мероприятий, выдвигаемых на Пленуме Первым секретарем Центрального Комитета партии и теми общественными деятелями, которые прошли суровую школу жизни.
И сейчас Аким Морев круто упрекнул себя за бездумность. Верно, он тогда, на Пленуме, еще недостаточно представлял себе серьезность открывшейся раны в сельском хозяйстве и, как знаток промышленности, к сельскому хозяйству относился так же, как ныне относится Александр Пухов. Но ведь это никак не оправдывает его мягкотелости, проявленной в тот момент, когда Муратова освобождали от обязанностей секретаря Центрального Комитета партии. У Акима Морева тогда мелькнуло сожаление: «Не зря ли мы растранжириваем кадры? Муратов ошибается, но он человек разумный: поймет свои промахи и исправится».
