Леонид Соловьёв - Возмутитель спокойствия
Всходило солнце, старинный, неизменный друг Ходжи Насреддина; каждое утро встречались они, и каждое утро Ходжа Насреддин умел обрадоваться солнцу так, словно не видел его целый год. Всходило солнце, как добрый, щедрый бог, равно на всех изливающий милость, и все в мире, благодарно ликуя, раскрывало навстречу ему свою красоту, горело, сверкало и сияло в утренних лучах – пушистые облака, изразцы минаретов, мокрые листья, вода, трава и цветы; даже простой угрюмый булыжник, позабытый и обделенный природой, даже он, встречая солнце, сумел украсить себя, искрился и блестел в изломе, словно осыпанный алмазной пылью. И разве мог Ходжа Насреддин в этот час оставаться холодным перед лицом своего сияющего друга? Дерево трепетало под яркими солнечными лучами, и Ходжа Насреддин трепетал вместе с ним, словно сам был одет зеленой листвой; на ближнем минарете ворковали голуби, чистили крылья, и Ходже Насреддину хотелось почистить крыло; две бабочки порхали перед окном – ему хотелось быть третьим в их легкой игре. Глаза Ходжи Насреддина сияли от счастья, он вспомнил рябого шпиона и пожелал, чтобы это утро для него было утром новой жизни – чистой и ясной. Но тут же он подумал с огорчением, что в душе этого человека накопилось столько мерзости, что он не сможет освободиться от нее и, отлежавшись, возьмется опять за старое.
Ходжа Насреддин, как это будет видно из дальнейшего, не ошибся в своих предвидениях. Слишком хорошо знал он людей, чтобы ошибаться в них. А как хотелось ему ошибиться, как обрадовался бы он духовному исцелению рябого шпиона! Но гнилому не дано снова стать цветущим и свежим, зловоние не может превратиться в благоухание. Ходжа Насреддин вздохнул с огорчением.
Самой заветной мечтой его была мечта о мире, в котором все люди будут жить как братья, не зная ни алчности, ни зависти, ни коварства, ни злобы, помогая друг другу в беде и разделяя радость каждого как общую радость. Но, мечтая о таком счастливом мире, он с горечью видел, что люди живут неправильно, угнетают и порабощают друг друга и оскверняют души свои всяческой мерзостью. Сколько времени понадобится людям, чтобы понять наконец законы чистой и честной жизни? А в том, что люди когда-нибудь поймут эти законы, Ходжа Насреддин не сомневался нисколько. Он твердо верил, что хороших людей на свете гораздо больше, чем плохих; ростовщик Джафар и рябой шпион с их насквозь прогнившими душами – это лишь уродливые исключения; он твердо верил, что от природы человеку дается только хорошее, а все плохое в нем – это чуждая накипь, привнесенная в человеческую душу извне неправильным, несправедливо устроенным порядком жизни; он твердо верил, что будет время, когда люди начнут перестраивать и очищать жизнь, очищая в этой благородной работе и души свои от всяческой скверны… Тому же, что он, Ходжа Насреддин, думал именно так, а не иначе, служат доказательством многочисленные истории о нем, на которых отпечатался чекан души его, в том числе эта книга; и хотя многие из корысти, или же низкой зависти, или по злобе старались очернить его память, они не достигли успеха в своем намерении, ибо лжи никогда не дано восторжествовать над правдой. Память о Ходже Насреддине осталась и впредь останется благородной и светлой, сохраняющей, подобно алмазу, вечно и вопреки всему свой чистый блеск! И до сих пор путники, останавливаясь перед скромным надгробием в турецком Ак-Шехире, вспоминают добрым словом Ходжу Насреддина, веселого бродягу из Бухары, и повторяют слова поэта: «Он отдал сердце земле, хотя и кружился по свету как ветер, – как ветер, который после его смерти разнес по вселенной благоухание цветущих роз его сердца. Прекрасна жизнь, потраченная на то, чтобы оставить по себе в мире чекан души своей и обозреть всю красоту мира!»
Впрочем, некоторые говорят, что под этим надгробием никто не лежит, что лукавый Ходжа Насреддин нарочно поставил его и, распустив повсюду слухи о своей смерти, отправился дальше бродить по свету. Так ли было это, или не так?.. Не будем строить бесплодных догадок; скажем только, что от Ходжи Насреддина можно всего ожидать!
Глава тридцать вторая
Утренние часы пролетели, на смену им пришел душный знойный день.
Все было готово к побегу.
Ходжа Насреддин поднялся к своему пленнику:
– Срок твоего плена, мудрейший Гуссейн Гуслия, окончился. Сегодня ночью я покидаю дворец. Я оставлю твою комнату незапертой, но с тем условием, что ты выйдешь отсюда не раньше чем через два дня. Если же ты нарушишь этот срок, то случайно можешь застать меня еще во дворце, и тогда, ты сам понимаешь, мне придется обвинить тебя в побеге и предать палачу. Прощай, Гуссейн Гуслия, мудрец из Багдада, не поминай меня лихом! Поручаю тебе открыть эмиру истину и назвать перед ним мое имя. Слушай внимательно – меня зовут Ходжа Насреддин!
– О! – воскликнул старик, отшатнувшись, и больше ничего не мог сказать: так поразило его это имя.
Скрипнула, закрываясь, дверь. Шаги Ходжи Насреддина затихли внизу. Старик осторожно подошел к двери, потрогал – она была отперта. Старик выглянул – никого. Тогда он поспешно захлопнул дверь и заложил изнутри засов. «Нет! – бормотал он. – Лучше я просижу здесь еще целую неделю, только бы не связываться с Ходжой Насреддином».
Вечером, когда уже загорались в позеленевшем небе первые звезды, Ходжа Насреддин с глиняным кувшином в руках подошел к стражникам, охранявшим вход в эмирский гарем.
Стражники, не заметив его приближения, продолжали свой разговор.
– Вот упала еще одна звезда, – сказал толстый ленивый стражник, поглотитель сырых яиц. – Если они падают, как ты говоришь, на землю, то почему люди никогда не находят их?
– Они падают, наверное, в море, – ответил второй стражник.
– Эй вы, доблестные воины, – вмешался Ходжа Насреддин. – Позовите сюда главного евнуха, я должен передать ему лекарство для больной наложницы.
Пришел главный евнух, благоговейно обеими руками принял кувшинчик, в котором не было ничего, кроме мела, растворенного в простой арычной воде, выслушал подробное наставление, как нужно пользоваться этим лекарством, и удалился.
– О мудрейший Гуссейн Гуслия! – льстиво сказал толстый стражник. – Ты знаешь все на свете, мудрость твоя не имеет пределов! Скажи нам, куда падают звезды с неба и почему люди никогда не находят их на земле?
Ходжа Насреддин не мог удержаться, чтобы не подшутить.
– А вы разве не знаете? – сказал он без тени усмешки. – Когда звезды падают, то рассыпаются на мелкие серебряные монеты, а потом нищие подбирают эти монеты. Я даже знавал людей, которые обогатились таким образом.
Стражники переглянулись. На их лицах изобразилось неописуемое удивление.
Ходжа Насреддин ушел, посмеиваясь над глупыми стражниками. Он и подумать не мог, как пригодится ему в самом скором времени эта шутка.
До полуночи он просидел в своей башне. Но вот все затихло и в городе и во дворце; огни потухли. Медлить дальше было нельзя: летние ночи пролетают на быстрых крыльях. Ходжа Насреддин сошел вниз и, крадучись, выбирая затененные места, направился к эмирскому гарему. «Стражники, наверное, уже уснули», – думал он.
Каково же было его огорчение, когда, приблизившись, он услышал тихие голоса стражников.
– Вот если бы хоть одна звезда упала сюда! – говорил толстый ленивый стражник. – Мы подобрали бы серебро и сразу разбогатели.
– Знаешь, я все-таки не верю, чтобы звезды могли рассыпаться на серебряные монеты, – ответил второй стражник.
– Но так говорит багдадский мудрец, – возразил первый. – Ученость его известна всем, он, конечно, не ошибается.
«Будьте вы прокляты! – мысленно восклицал Ходжа Насреддин, затаившись в тени. – Ах, зачем только я сказал им о звездах; теперь они будут спорить до утра! Неужели придется отложить побег?»
Над Бухарой в недосягаемой высоте горели чистым и тихим светом тысячи звезд: одна маленькая звезда вдруг оборвалась и ринулась в стремительный полет, рассекая наискось небо; вдогонку за ней ринулась вторая звезда, оставив за собой мгновенный, ослепительный росчерк. Была середина лета, приближалось время звездных дождей.
– Если бы они рассыпались на серебряные монеты… – начал второй стражник.
Ходжу Насреддина вдруг осенило. Он торопливо достал из кармана кошелек, туго набитый серебром. Ему пришлось ждать очень долго, а звезды не падали. Наконец одна полетела. Ходжа Насреддин бросил монету под ноги стражникам. Серебро зазвенело на каменных плитах.
Стражники сначала оцепенели, потом приподнялись, глядя в упор друг на друга.
– Ты слышал? – дрожащим голосом спросил первый.
– Слышал, – ответил второй, заикаясь.
Ходжа Насреддин бросил еще монету. Она блеснула в лунных лучах. Ленивый стражник, коротко вскрикнув, упал животом на нее.
– По… поймал? – спросил немеющим языком второй.
– По… поймал, – ответил трясущимися губами толстяк, поднимаясь и показывая монету.
