Аркадий Гайдар - Том 2. Повести, рассказы, фронтовые очерки
Во время этих слов входит ординарец и делает офицеру загадочные знаки.
Офицер. Тебе что?
Ординарец (тихо). Прохожий, ваше благородие, имеет стремление к неотложному сообщению.
Офицер. Веди.
Ординарец. А эту? (Показывает на старуху.)
Офицер. Гони со двора нагайкой. Или нет, запри ее тоже в церковь. Пусть лучше убогая грехи замаливает, а то сейчас пойдет звонить по деревне.
Ординарец (старухе). Идем! (Опасливо заслоняет лицо ладонью.) Ишь ты! Tax и глядит, так и глядит мне в личность. Это она, ваше благородие, еще плевнуть на меня хочет!
Вышли.
Осторожно входит прохожий с сумкой. Огляделся и крестится на иконы.
Офицер (нетерпеливо). Ладно, ладно! Здесь тебе не обедня. Что за человек? И чего тебе надо?
Прохожий. Сирота, ваше благородие. Житель деревни Костриковой. Будучи изгнан с родного пепелища декретом красных, бежал искать пристанища и защиты.
Офицер. Гм… А велико ли было твое пепелище?
Прохожий. Две лавки да один трактир, ваше благородие. Лишен всего во мгновение ока.
Офицер. И что же ты, сирота, от меня хочешь? Уж не думаешь ли ты, что так и кинемся мы отбивать твой трактир и лавки? У нас дела поважнее. Нам Москву занимать надо.
Прохожий. В добрый час, ваше благородие! Однако же Москва от вас пока далеко, а вот Дубовские партизаны близко.
Офицер. Где близко? Говори коротко! Ясно! Понятно!
Прохожий. Дитя малое — и то поймет. Иду я по Синявской дороге (офицер показывает направление, прохожий повторяет жест) — дай, думаю, искупаюсь, и повернул к мосту (офицер показывает направление, прохожий повторяет), а тут такой ракитничек, кусточки, кусточки. Вдруг: «Стой!» Выходят три молодца при полном оружии, и стали они меня спрашивать: «Много ли на Тумашовой деревне вооружения? И какое там стоит войско?» Я им и говорю: «Войско стоит небольшое — человек двадцать! Вооружение обыкновенное. Пулемета не видел».
Офицер (подозрительно). А зачем сказал мало? Почему не соврал — триста… четыреста?
Прохожий. Ваше благородие, на четыреста Дубову не подняться, когда у него человек с полсотни, не больше. А так, проведавши про малую вашу силу, как хищные звери, наскочат они к рассвету. Тут вы их всех и положите
Офицер. Почему к рассвету? Разве они тебе это сказали?
Прохожий. Не сказали, но таков их закон природы, ваше благородие. Коршун бьет птицу из-под солнца! Волк ползет к загону под месяцем. А партизан вашего брата на заре губит. Иной солдат за ночь не спал, иной как раз загрустил с похмелья. А иному шибанет в голову какая-нибудь греза… сновидение. Вот тут-то они и а-та-та-та! — голубчики.
Офицер. Гм… Так ты хочешь, чтобы мы устроили им засаду? Хитер ты, я вижу, сирота, да не знаю, как тебе верить
Прохожий. Ваше благородие! А вы возьмите к себе в залог мою душу и тело. Моя правда — мне почет. А нет — так делайте со мною что хотите.
Офицер. Ну смотри! Душа мне твоя не нужна. А уж с телом… в случае чего, мы разберемся. Я тебя запру. Там сидят уже двое. А ты около них вертись да потихоньку слушай, слушай… (Пауза.) Прячут здесь где-то оружие для Дубова… Крепко запрятали! (Пауза.) Эй, Вахромеев!
Входит ординарец.
Ординарец. Есть, ваше благородие!
Офицер. Отведи этого человека и запри в церковь.
Ординарец. Слушаюсь, ваше благородие!
Прохожий (ординарцу). Ты, солдат, когда будешь вести меня мимо народа, дай мне раза два в шею, чтобы, значит, не было у людей на меня подозрения.
Ординарец (офицеру вопросительно). Ваше благородие?
Офицер. Ну дай, если человек просит!
Прохожий. Да ты смотри, голова, бей только для виду. Ты кулаком бей. А то еще долбанешь прикладом, так потом и не встанешь.
Уходят.
Вошел писарь с мешком. Вываливает все содержимое на пол. На полу сломанное ружье, ржавая, без ножен, сабля, пустой стакан от снаряда, пустые обоймы.
Офицер. И это все?
Писарь. Все, ваше благородие. Оружие… конечно… боевого смысла не имеет. Разве вот… сабля…
Офицер. Выкинь, дурак, на помойку и позови ко мне остальных командиров! (Помолчал. Вдруг стукнул кулаком по столу.) Ничего! Дело будет!
Занавес
Сцена вторая
Угол возле двери внутри церкви. Решетчатое окно. На стене намалеваны бесы, которые волокут в пекло упирающегося грешника. Мужик спит. Старуха зажигает свечные огарки. Прохожий нетерпеливо ходит взад-вперед. То он заглядывает в окно, то голову задирает кверху. Наконец он берет аналой, подтаскивает его к окошку и примеряет то одним, то другим боком.
Старуха. И что ты, неспокойный человек, ходишь, толчешься? Ну зачем ты аналой с места на место воротишь?
Прохожий. К свечам поближе, бабуся. Я сейчас двенадцать апостолов читать буду.
Старуха. И то — читай! Глядишь, ночь пройдет быстро.
Прохожий (смотрит в окно). Уже проходит. Заря близко. (Подошел и осматривает наружную дверь. Подумал и осторожно задвинул засов.)
Старуха (с тревогой). Ты почто, человек, засовом торкаешь? Солдат услышит — рассердится.
Прохожий. Молиться буду, бабуся. Не люблю, чтобы во время святыя молитвы лишний народ толкался. (Прислушался и громко вопит.) Помилуй мя, господи, и во благости своей прости мне прегрешения!
Удар приклада в дверь и снаружи голос.
Голос. Эй, там! Я вот во благости своей пущу пулю, тогда замолкнешь.
Старуха (сердито). Ты, прохожий, молись тихо. Ты скромно молись. А то, как бык, рявкаешь. Пустой ты, я на тебя посмотрю, человек. Так… все зря суетишься. (Смотрит на то, как прохожий вынул из сумки длинную веревку и старательно завязывает петлю.) Ну почто ты, скажи, из мешка веревку вытягнул? Здесь не лабаз, не чердак, а церьква. Место тихое. Ой, смотри, если ты что плохое задумал! На том свете взыщется. (Показывает на стену.) Глянь-ка, как они, черти, грешника в пекло тягнут. Иной черт за руки тягнет, иной за волосья. А он, видишь, не идет… упирается.
Прохожий. Бабуся!
Старуха. Ну!
Прохожий. Сделай божескую милость! Да помолчи хоть немного! Здесь не базар, а церьква. Место тихое. А ты тарахтишь, как сорока (показывает на мужика), вон человеку спать мешаешь. (Взял веревку и ушел куда-то в глубь церкви.)
Старуха (дергает сонного мужика). Василий, а Василий!
Мужик (сквозь сон). Ну!
Старуха. Пойди, Василий, глянь на прохожего.
Мужик. А что на него глядеть? Не картина.
Старуха. А он, Василий, не в себе, что ли? Все ходит, ходит, а сам этак руками… руками. Вот теперь веревку из мешка вытягнул, петлю завязал и ушел. Как бы думаю, греха не было: еще возьмет да в храме и удавится.
Мужик (равнодушно). Пусть давится. Все равно хорошего житья нету. (Трогает себя за плечо.) Эк офицер меня нагайкой срезал! (Опускает голову.) Спи, баба! Заря близко. (Лег.)
Старуха (встала и подошла к окошку). И то светает! (Смотрит.) Батюшки, а солдаты-то, солдаты! Коней ведут… седлают… запрягают!.. Унеси ты, господи, эту нечистую силу! (Отошла. Стала на колени и молится.)
Издалека слышно ржание коней, негромкие голоса. Молится старуха, наклоняя лоб до пола, а в это время сверху на веревке тихо опускается к полу пулемет. Стукнул пулемет об пол — глянула бабка, ахнула, кинулась к мужику и будит его. Быстро с наганом в левой руке и с двумя коробками лент в правой входит прохожий.
Прохожий. Отползите в угол! Ну, дальше… — дальше… Сидеть смирно! (Отцепил пулемет, поднимает его и ставит на аналой к подоконнику. Навел, прицелился.)
Старуха (тихо). Василий! Да что же это такое?
Мужик. Сошествие пресвятого пулемета с небес на землю. Терпи, баба, сейчас стрельба будет.
Резкий стук приклада в дверь. Прохожий кидается к двери.
Голос. Отворите, проклятые! Зачем заперлись?
Прохожий. Сейчас, господин солдат! Засов заело. (Хватает конец веревки и засов наглухо заматывает.)