Абдурахман Абсалямов - Белые цветы
Мансур пригласил ее в комнату.
— Вся горю, а ноги замерзли, — пожаловалась Ильхамия и уселась на диван, поджав под себя ноги. — Укрой чем-нибудь теплым.
И когда Мансур неловко укутывал ее ноги чьим-то подвернувшимся под руку халатом, Ильхамия взъерошила ему волосы, рассмеялась.
— У меня ноги не стеклянные, не разобьются, — чего ты еле притрагиваешься!
Он молча пригладил свои растрепанные волосы, уселся на стул рядом с диваном.
— Почему так далеко сел? Не укушу же я тебя, в самом деле…
— Вы что-то хотели сказать мне? — напомнил Мансур, — они встречались чуть ли не каждый день, но Мансур упорно обращался к ней на «вы».
Глянув на него краешком глаз, Ильхамия с кокетливой обидой сказала:
— Я же не на врачебном приеме, чтоб торопить меня: «Где болит?» А ну-ка, уважаемый доктор, посмотри на меня прямо. Нет, ты невозможный! Совсем одичал на своем Севере среди белых медведей!
— Там, где я жил, не было белых медведей.
— Ну, значит, нарочно не хочешь смотреть на меня! Очень уж ты щепетильный мальчик, — упрекнула Ильхамия. — Подними-ка вот это. — Она показала пальцем с длинным ярко-красным ногтем на халат, который будто нечаянно сбросила с дивана.
Мансур исполнил приказание, но уселся на прежнее свое место.
— У вас какой-то срочный разговор ко мне? — еще раз напомнил он.
— Перестань торопить меня! — Ильхамия уже сердито сдвинула брови. — Что за тон! Не воображай себя непонятым гением.
— Ничуть. Но вы заинтриговали меня этим «срочным разговором» и, признаться, — допекаете своими обидами… Прошу прощения, — сейчас же добавил он, заметив, как сверкнули у нее глаза.
— Хорошо еще, что не разучился извиняться… Так вот какой разговор… — Она помолчала. — Все же ты, Мансур, неблагодарный человек. Мой джизни так заботился о тебе, все готов был сделать, а ты…
— Я не совсем понимаю… Вас Фазылджан Джангирович, что ли, подговорил?
Зло и отчаяние закипали в сердце Ильхамии. Из последних сил сдерживая себя, она иронически скривила накрашенные губы.
— У меня есть своя голова на плечах, не считай меня ребенком… Ты довел джизни до последней крайности. Он чувствует себя таким опозоренным, что готов отраву принять.
— Это уже слишком, — спокойно ответил Мансур, — Фазылджан Джангирович вряд ли способен так глубоко переживать. Коллеги высказали ему несколько критических замечаний, он вломился в излишнюю амбицию, поставил свое «я» превыше всего.
— Молчи, Мансур! Ты не имеешь права позорить джизни, он твой учитель.
— Я говорил без каких-либо оскорблений, просто не приучен к этому. Фазылджан Джангирович потерял власть над собой. Остынет — и все станет на свое место. И у вас не будет оснований упрекать меня.
— До каких пор ты будешь раздражать меня этим «вы»? Ужасный человек! Откровенно говоря, у Фазылджана такой же несносный характер, как и у тебя. Сестра моя потому и разошлась с ним, — доверительно сказала Ильхамия более мягким тоном. И вдруг перескочила на другое: — Неужели ты не понимаешь, до чего мне тяжело жить с ним в одной квартире? Особенно теперь, когда нет сестры. Правда, у меня своя, совершенно отдельная комната. Все же люди бог знает что могут наговорить.
— Переезжайте на другую квартиру.
— Легко сказать! Кто это приготовил мне квартиру с такими же удобствами?
— Лучше пожить в квартире более скромной, чем зависеть от другого человека… Впрочем, не знаю…
— Нет, ты нисколько не сочувствуешь мне! — жалобно сказала Ильхамия. — Ты черствый человек. Должно быть, все хирурги бездушные: только и умеют людей потрошить.
Мансур нервно поднялся с места. Там, в больнице, лежит Дильбар, должно быть все так же напряженно и тоскливо уставившись глазами в потолок. О чем она думает сейчас?.. А тут, видите ли, — «потрошить». Мансур торопливо закурил.
Радуясь, что наконец-то чувствительно уколола упрямца, Ильхамия продолжала:
— Джизни уверяет, что это ты настроил больную против него. У этой глупой женщины не хватило бы смелости уйти с операционного стола. Она за честь должна была считать, что ее оперирует известный хирург.
— А как бы вы сами поступили, если бы очутились на ее месте? — вдруг спросил Мансур.
— Ты хочешь сказать, что и мне рано или поздно предстоит лечь на операционный: тол? — Ильхамия закрыла руками лицо. — Ужас!..
— Не закрывайтесь, а отвечайте прямо! Мужества, что ли, не хватает? А вот Салимова гораздо искренней и мужественней вас.
Ильхамия, помолчав, тихо спросила:
— Эта женщина вполне доверяет тебе?
— Во всяком случае, она просит, чтобы я ее оперировал.
— А ты что?
— Я — врач, — ответил Мансур, не считая нужным объяснять подробней.
Ильхамия вдруг вскочила с дивана, наклонилась к Мансуру:
— Прошу тебя, не делай ей операции… Отговорись как-нибудь… Ну, скажи, что заболел. Пусть делает кто-нибудь другой. Кто у вас там еще? Юматша или Иваншин… Иначе джизни… Ты плохо знаешь его… Он не прощает обид…
У Мансура неузнаваемо исказилось лицо. Он едва удержался, чтобы не крикнуть ей что-нибудь оскорбительное.
— Ильхамия! — еле сдерживаясь, обратился он. — Подумайте: что вы говорите?.. Ведь вы тоже врач. Как у вас хватает совести на такие слова?!
Она испуганно отшатнулась. А Мансур, не глядя на нее, глубоко затянувшись папироской, добавил:
— Наденьте туфли, пол холодный.
— Ты меня прогоняешь? — Ильхамия невпопад совала ноги в туфли, как назло, не могла обуться.
Мансур молча курил.
Разозленная Ильхамия ушла.
Мансур, несколько успокоившись, достал из шкафа анатомический атлас и памятку по операциям, углубился в чтение. Операция — это битва за жизнь человека. Всегда полезно освежить перед этим память.
Все в доме уже спали, когда Мансур закрыл книгу и, ступая на цыпочках, прошел в ванную. Принял душ и тоже улегся. Как только голова коснулась подушки, сон смежил ему веки. Он проспал до восьми утра без всяких тревог. Утром, в бодром настроении, проделал физзарядку и, позавтракав, направился в больницу.
Ровно в десять он стоял у операционного стола — на руках резиновые перчатки, рукава халата закатаны до локтей, рот и нос закрыты марлевой повязкой. Салимова лежала спокойно. В ответ на приветствие Мансура кивнула головой, даже попыталась улыбнуться.
Над столом засияла бестеневая лампа. Под ее мягким светом, между простынями, желтела небольшая полоска тела, густо смазанная йодом. Мансур поднял на секунду голову и обвел взглядом своих помощников, как бы желая убедиться, все ли на месте. Напротив него стоит ассистентка, опытный хирург Татьяна Степановна Гранина; рядом с ней, — правая рука хирургов, операционная сестра Наталья Владимировна; у изголовья больной — терапевт; возле аппаратуры — еще один врач. Все взгляды устремлены на Мансура. Он кивком головы дал знак: «Начинаем».
Тишина. Еле слышится только ровное дыхание больной, глубоко заснувшей под наркозом. Иногда позвякивают металлические инструменты, — они в необходимом порядке лежат на соседнем столике. За стенкой, в другой комнате, ровно и сдержанно гудит электростерилизатор. А над дверью операционной горит красный свет, извещающий о самых напряженных минутах, какие бывают в больнице: «Тише, идет операция».
4
В том самом просторном кабинете, где под председательством заведующего отделением Самуила Абрамовича совсем недавно проходило совещание хирургов, где из-за оскорбленного самолюбия бушевал Янгура, вынужденный потом отступить, получив некоторый отпор со стороны молодых коллег, дерзнувших перечить ему, — в этом самом кабинете в том же составе опять собрались врачи. Но сегодня Фазылджан Янгура торжествовал. Впрочем, «торжествовал победу», пожалуй, не те слова в данном случае. При всем своем честолюбии и мстительности он понимал, что было бы слишком уж недостойно звания врача выдавать свое злорадство. Все же, давая исход возбуждению, он нервно вышагивал по кабинету и порой выхватывал из кармана платок, чтобы вытереть потеющие ладони.
Когда начался обмен мнениями, он тут же взял слово.
— Ну, что же теперь получилось?! — спрашивал он, широко разводя руками и вздергивая плечи. Он окидывал взглядом врачей — одни из них сидели, другие стояли в кабинете, — переводил глаза на Самуила Абрамовича. — Ну, дорогой и родной, может, вы ответите на мой вопрос?.. Вы — заведующий отделением, вы, всегда такой осторожный, тщательно обдумывающий все обстоятельства и возможные последствия дела, — как же вы допустили все это? Партия рекомендует вам соединять в одно целое ум и опыт старших и энергию молодых… А вы?! Поддавшись подстрекательству демагогов, свернули на кривую тропку!.. Куда привела нас эта кривая? — Он устремил убийственный взгляд на съежившегося Самуила Абрамовича. — Погубили человека! Че-ло-ве-ка! — воскликнул Янгура. — Позор, стыд, преступление! Верх безответственности! И вы хотите прикрыть это именем врача, его белой шапочкой, белым халатом?.. Безответственные мальчишки, преследуя личные цели, пытались скомпрометировать меня. Они подбивали на необдуманные поступки угнетенную страхом больную. А вы, Самуил Абрамович, с непонятным спокойствием возложили ответственную операцию на хирурга, не владеющего ни достаточной компетенцией, ни просто необходимым опытом. И это называется «выдвигать молодых, способных хирургов». В результате погублена жизнь женщины. Ваша роль… Да, да! — перебил он самого себя. — Заявляю со всей ответственностью: ваша роль в этом деле неблаговидна. Вы могли удержать Тагирова от слишком рискованного, необдуманного шага, и вряд ли случилась бы трагедия, больная осталась бы жива. А теперь она — в могиле, и дети остались сиротами. Вот к чему привела безответственность!.. Татьяна Степановна, я удивлен и вашим поведением! — обратился он к хирургу, ассистировавшему Мансуру. — Вы — опытный, трезво мыслящий специалист, как вы могли поддаться влиянию мальчишки?! Вы должны были отговорить Тагирова от необдуманного шага!..
