Сергей Антонов - Царский двугривенный
— Я предпочитаю на барабане, — ответил Славик.
— Ишь, какой шустрый! — Таня поправила длинной ногой паркетину. — Шефы обещают барабан и горн через неделю. А барабанить хотят все. Даже девчонки. Прямо с ума сойти…
Было ясно, что про подвал она ничего не знает. Может, ей насплетничали, как он гонялся за Козырем?
— Сойти с ума, оказывается, можно от собаки, — сказал Славик. — Если собака бешеная, человек моментально сходит с ума и начинает кусаться.
Таня запрокинула голову и расхохоталась.
«Кажется, она и про Козыря не знает», — подумал Славик. Он вспомнил изложение исторического события и предложил:
— Давайте устроим конкурс. Кто лучше расскажет про революцию, тому барабан. Я думаю, это будет справедливо.
— И ты выиграешь? — спросила Таня.
— Может быть.
— Что же ты думаешь рассказать?
— Я много чего знаю.
— Читал?
— Читал. И мама рассказывала.
— Твоя мама участвовала в революции?
— Приблизительно.
— Как это приблизительно?
— Ну как вам сказать… Она принимала участие, а сама не знала, что принимает участие.
Таня засмеялась и взглянула на подругу.
Олька сидела на подоконнике и не сводила со Славика глаз, и брови ее были сведены до отказа, как будто ее заставили держать на огне руку.
— Как же так может быть? — спросила она. — Мама не знала, что участвовала, а ты знаешь… — и потерла узкой рукой висок.
— А папа рассказывал… Папа все время называет ее — конспиратор. И гостям рассказывает. И они вместе смеются. А мама сердится, потому что школа у нее единственное светлое пятно в жизни.
— Какая школа? — встрепенулась Олька.
— А мамина. Мама, когда жила в Петрограде, устроила у себя в доме школу. Она сама учила, и подруги приходили учили. А папа тогда был студент и нуждался в средствах. Мама пригласила его учить в свою школу… Они учили, учили и поженились.
— Кого же они учили?
— Всяких неимущих… Если мне не изменяет память, то приходили неграмотные барышни с фабрики. Мама им объясняла азбуку и показывала волшебный фонарь. У нее была легкая школа: учились только по воскресеньям, уроков не задавали. А кому надоело учиться, шли в другую комнату и играли в лото. Сначала ходили одни барышни, а потом барышни стали приводить большевиков. Мама декламировала Пушкина, а они как будто играют в лото, а сами сговариваются. Главный большевик попросил маму купить гантели, как будто для гимнастики. А папа говорит — из гантелей они делали бомбы…
— Видишь, Танюша, — проговорила Олька с укором. — Твое решение не больно сходится с ответом. Такая барыня вряд ли наймется в шпионки.
— С жиру бесилась. Делать ей было нечего — вот и учила. Простая арифметика. Ей писано!
— Да почем ты знаешь?!
— Я мыслю по логике. И отец думает так же. — Таня выжала тряпку и принялась домывать пол.
— Твоего отца жгут прежние страдания и обиды.
— А Яшка? Яшка тоже считает, как я.
— Нашла кого слушать! Да твой Яшка не знает, почем штаны на толкучке. А туда же, берется на живых людей тавро ставить!
— Ну ладно! — Таня выпрямилась, поправила волосы локтем. — Так ты считаешь, что им подкинули эту пакость?
— Не считаю, а чувствую. Душой чую…
— Зачем? А ну, скажи, если ты чуешь?
— Можно навоображать тыщу причин… Самых чудных и невероятных. И знаешь, Танюшка, как бывает в жизни: чем чуднее, тем верней. Ну, представь себе: какой-нибудь злодей захотел замарать инженера Русакова.
— Так письмо-то послано не ему, а ей.
— Есть глупая пословица: муж да жена — одна сатана. Хоть пословица и неверная, на нее многие клюют.
— Ладно! А зачем Русакова марать?
— Тоже можно тыщу причин надумать… Гринька Мотрошилов и тот бы не отказался. Из ревности… А про перевозку фермы забыла? Подумай сама: как проще всего сорвать перевозку? Русакова поставить под вопрос, и перевозка встанет под вопрос.
— Что-то слишком мудрено.
— В жизни много мудреного.
Олька подошла к Славику и уставилась в него черными глазами. Ему стало немного страшно.
— Послушай, Славик. К вам гости ходят?
— Ходят.
— Дяденьки или тетеньки?
— К маме тетеньки, к папе дяденьки.
— К папе, наверное, служащие ходят, из управления.
— Наверно.
— А теперь скажи быстро: кто очень не любит твоего папу? Или маму. Сразу скажи. Знаешь, так не думай.
Таня разогнулась. С тряпки текла вода.
— Конечно, знаю, — сказал Славик. — Чего же думать.
— Кто да кто? — спросила Таня.
— Например, Коськин папа. Он говорит, что мы типы, и еще…
— Ну, это ладно, — нетерпеливо перебила Олька. — Еще кто?
— Еще Нюра.
— Какая Нюра?
— Прислуга. Она папу не переваривает. Во-первых, он никогда не приходит вовремя к обеду.
— Еще кто?
— Ну, я не знаю… Мало ли кто… По правде сказать, и мама его не очень любит. Она говорит, что, если бы не он, она жила бы себе в Ленинграде и преподавала французский…
— Подожди, Олька, — Таня подошла к Славику. — Твоя мама знает по-французски?
— Раньше знала. Теперь забыла.
— А раньше хорошо знала?
— Конечно, хорошо. У нас же бабушка была баронесса.
— Что! — Таня уронила тряпку. — Какая баронесса?
— Обыкновенная баронесса. Вы разве не знаете? У нас во дворе все ребята знают. А Машутка думает, что это означает парикмахерша.
Подруги уставились на Славика, как будто во лбу у него прорезался третий глаз.
— Еще не легче! — произнесла наконец Таня. — Чего же ты утаил, что ты барон, когда тебя в пионеры принимали?
— Вы меня не так поняли, — ответил Славик вежливо. — Это не я барон. Это бабушка называлась баронесса.
— А что она теперь делает?
— По правде сказать — не знаю. Раньше она вызывала мертвецов. При царе баронессам работать не разрешали, вот они собирались и вызывали мертвецов…. Так и бабушка, вызывала мертвецов, вызывала, а потом уехала куда-то в заграницу.
— Все ясно, — сказала Таня. — Простая арифметика. Лезь на окно, буду домывать угол.
Олька печально улыбнулась.
— Любишь ты, Танька, простую арифметику. — Она потерла лоб узкой ладошкой. — Ну, чего тебе ясно? Царский инженер плюс письмо Барановского в колонке, плюс жена баронесса равняется лишенцу? Вроде бы других доказательств не требуется. А я верую, что он честный и чистый человек, потому что знаю его, — черные глаза ее сверкнули. — Знаю лучше вас всех, лучше, чем твой Яшка, лучше, чем твой отец…
— Эй-эй! — закричала на нее Таня. — Куда по мытому! Ноги вытирай!
Не обращая на нее внимания, Олька быстро подошла к столу, выдвинула ящик и достала письмо. То самое, которое нашли в ванной.
Славик сжался.
— Тебе знакома эта бумажка? — спросила она.
— По правде сказать, да, — сказал Славик.
— Ты видел ее раньше?
— Видел.
— Где?
Славик потупился.
— В ванной? — помогла Оля.
Славик кивнул.
— А ты не знаешь, как она туда попала?
Он придумал путаную жалобную фразу, но Олька заговорила раньше.
— Ну хорошо. Слушай внимательно. Ты уже пионер и должен понимать. Вам в отряде рассказывали про Барановского?
— Рассказывали.
— Так вот. Это письмо писал Барановский.
— Прислужник атамана Дутова, — напомнила Таня.
— Подожди! — Олька волновалась. Глаза ее горели. — Письмо писал Барановский какой-то женщине. И некоторые подозревают, что он писал твоей маме, потому что последняя страница этого письма оказалась у вас в ванной.
— Я не прятал, — начал Славик. — Это…
— Мы знаем, что не ты! — перебила Олька. — Послушай внимательно. Вспомни: кто ругал папу за то, что он надумал перевозить ферму? Кто говорил, что папа прислуживается к властям? Что экономит совдеповские деньги?.. Что он отступник и позорит мундир путейца?..
— Откуда он это может знать? — перебила Таня.
— Не мешай! Спрашиваю — значит знаю. Ваня сам жаловался. Я, Танюша, все его слова наизусть помню… И не только сами слова, а всю их расцветку… Ну ладно… Не помнишь, с кем папа ругался?
— Папа с гостями часто ругается, — сказал Славик. — А по телефону кого-то назвал белой молью…
— Ну вот! — подхватила Олька. — Тебе понятна цепочка? Папа назвал кого-то белой молью, и в вашей ванной оказалось письмо Барановского.
— Это не я прятал, — забеспокоился снова Славик. — Честное пионерское, не я.
— Никто и не думает, что ты, — торопилась Олька. — Тебе понятна цепочка?
— Цепочка? — Славик облизал сухие губы. — Понятна.
— Ты пойми: кто-то нарочно притащил в вашу квартиру это письмо, чтобы бросить тень на твоего папу, на маму, на тебя… И как раз перед перевозкой фермы. И перед чисткой. Понимаешь, чем это пахнет?
До Славика стало доходить, что его ни в чем не подозревают. Олька, кажется, серьезно думает, что письмо притащил к ним на квартиру и запихал в колонку какой-то взрослый. Раз она ухватилась за эту нелепую мысль, — лучше всего поддакивать.
