Сергей Львов - Спасите наши души
Она представила себе, как он волновался, когда писал свое длинное письмо, — один в семинарской читальне, нервничая, что кто-нибудь заглянет через плечо; она тоже разволновалась. Но все-таки как ему ответить? О чем ему написать? О том, что будет с ними двумя, или о том, как ему поступать со своими мыслями? Сам он писал обо всем сразу, и все это было сложно, связано одно с другим. Поколебавшись, Ася снова пошла к Вадиму.
Вадим готовился к сессии. Он приходил из библиотеки, ужинал, едва замечая, что ест, садился на диван, сложив ноги по-турецки, листал свои бесконечные конспекты. А Генка, который теперь много времени проводил у Вадима, потрошил его старый приемник, приспособившись на подоконнике. При этом он ворчал:
— Как можно изучать всякие там средние и полусредние века, это, допустим, ты мне объяснил. Но как можно пользоваться средневековым радиоприемником? Но эту машину я доведу до ума! Кроме футляра, ты в ней ничего и не узнаешь.
Он работал молча, как всегда насвистывая песенку, пойманную в эфире. Потом он глядел на часы:
— Эй, заучившийся! Перерыв! Что предпочитают историки: пятнадцать минут гимнастики или вольную борьбу без срока и до результата? Второе? Тогда снимай окуляры!
В один из таких перерывов Ася постучала в дверь к Вадиму. Она услышала пыхтение и странный возглас: «Жми!» Думая, что это относится к ней, она вошла и кинулась разнимать ребят, которые катались на крохотном ковре между письменным столом и диваном.
— Какой захват испортила! — огорчился Вадим. — Сейчас бы я его припечатал.
А Генка, глядя снизу на гневное лицо Аси, расхохотался:
— Не пугайся, Рыжик! Отвергнутые приветствуют тебя! Я беру реванш за очередное поражение на шахматной доске.
Вадим возмутился:
— Во-первых, ты перевираешь историческое изречение, а во-вторых, разве это называется реваншем? Если бы Ася не вошла...
— Ладно, — сказал Геннадий, — согласимся, что это была ничья. — Он встал отряхиваясь. — Мы просто проверяем, крепко ли сидят у него даты. Которые после тур-де-тет выскакивают, те надо учить снова.
Ах, если бы можно было привести сюда Павла, в эту комнату с распотрошенным приемником на окне, с грудами книг на диване и стульях!
— Что нового? — спросил Вадим.
А Генка не удержался:
— Кто победил в идейном споре с любимым человеком? Или у вас тоже ничья?
— Стукнуть его по башке? — предложил Вадим.
— Только не «Всемирной историей», — взмолился Генка.
— А то будет еще одна жертва религиозных войн, — согласился Вадим.
— Я вижу, у вас хорошее настроение, — сказала Ася.
— А почему ему быть плохим?
Действительно, почему ему быть плохим? Не могут же ее друзья из-за того, что происходит с ней, ходить с похоронными лицами! Ей тоже не нужно, чтобы с ней обращались, как с больной.
Она начала читать ребятам письмо Павла, часто останавливаясь и говоря:
— Это, наверно, неинтересно, тут я пропущу.
Но Вадим запротестовал.
— Интересно, неинтересно! Это важно! Читай все!
— Кроме личного, — добавил Геннадий, который вдруг помрачнел.
— Такого здесь почти нет, — сказала Ася и снова подумала про зачеркнутые строки.
Наконец она дочитала письмо.
— Смотри-ка, как рассуждает! — сказал Геннадий без всякого восторга в голосе. — Порядок!
— А я порядка не вижу, — озабоченно возразил Вадим. — Что из этого письма следует? Что он начинает разочаровываться в семинарии и что видит противоречия в наиболее несообразных религиозных догматах! Для начала и это немало, но это еще не все. Ох, придется тебе еще с ним, Кипяток, помучиться!
Он встал и заходил по своей крохотной комнатке.
— Вы поймите, — сказал он, — разве в том дело, какие ему встретились попы: идейные или безыдейные, жадные или бескорыстные? Идейные, если хотите знать, это еще хуже. И не в том дело, какая религия, — так ты ему и скажи, — православная, католическая, иудейская, магометанская. Дело в главном: с кем он будет? Все религии едины в одном. «Разум отвергну!» — говорит библия. «Сокровенного не ищи, тайного не исследуй!» — говорит талмуд. А баптисты поют — заходил я к ним, слышал: «Спасен я от блужданий пытливого и гордого ума!» Так с кем он — с теми, кто хочет знать, понимать, исследовать, или с теми, кто говорит: «Бедный разум, ничего тебе понять не дано, тебе надо верить!»?
Ася всегда знала, что Вадим умный, но сейчас она вдруг увидела, какое у него волевое лицо! Как интересно следить за ним, когда он думает вслух! А Генка улыбнулся.
— Ты чего? — спросил Вадим, не докончив своего рассуждения.
— Жалею! Магнитофона с собой не захватил. Записать бы твою пламенную речь на пленочку и ему отправить. Во-первых, очень хорошо у тебя получается, а во-вторых, представляешь себе эффект: приходит в общежитие, прячет где-нибудь магнитофон и запускает пленку с твоей речью. Попы все в обмороке, а семинаристы послушали — и тут же перековались! Нет, без шуток, разве Рыжик так напишет? Пусть она только не обижается. Ты ему сам все это напиши. Заметано?
— По-моему, Павел Милованов ждет письма не от меня, а от Аси, — рассудительно сказал Вадим.
...Ребята проводили Асю, которая сказала, что еще подумает, как ответить Павлу, и вышли во двор. На скамейках, тихо переговариваясь, сидели пенсионеры. Во дворе сухо щелкал мячик настольного тенниса: в него играли даже при свете фонарей. Отцы семейств, выйдя на балконы в пижамах, поливали из детских леек цветочную рассаду, высаженную в ящики.
— Смотри, уже лето, — сказал Геннадий.
А Вадим ответил невпопад:
— Он, наверное, по-настоящему любит Асю, этот семинарист. Но, кроме того, она для него... как бы это тебе сказать... все живое, то, от чего он ушел. Понимаешь?
— Как не понять! — сказал Геннадий.
— А если бы он с ней не встретился?.. — вслух продолжал рассуждать Вадим.
— Если бы он с ней не встретился, тогда в такой вечер я бы не с тобой тут стоял. За это я ручаюсь! Ну, будь...
ТЕТРАДЬ СОМНЕНИЙ
Павел старался представить себе, что ответит Ася на его письмо. Он начал думать об этом, как только опустил конверт в ящик. Павел мысленно говорил с Асей, объяснял, убеждал, оправдывался. Разговор про себя, когда не слышишь ответов, а только стараешься их угадать, может длиться долго; Павлу он стоил сил, наверное, не меньше действительного разговора. Ответа не было. А что она может ему ответить?
Ведь он столько вопросов ей задал! И почему она должна ломать себе голову над божьим промыслом, который для нее вовсе и не существует? Не нужно ему, чтобы она об этом писала. Другое ему нужно: пусть просто ответит, чтобы ясно стало, как будет с ними дальше. Ведь он ничего не знает...
А ответа все не было.
Павел уже два раза съездил на ближнюю станцию, куда ждал от Аси письма до востребования.
Первый раз он утешил себя, что Ася могла не успеть, и выждал ровно неделю. На почте стояла очередь: пришлось ждать. Это было не скучно: и голоса и лица были не похожи на лица и голоса, которые он видел и слышал в лавре. Здесь стояли люди из того мира, в котором жила Ася и откуда он ждал письма. И он вглядывался в них так, будто сам никогда не принадлежал к этому миру.
Шумно распахнулась и громко захлопнулась дверь.
В тесную комнату почты вошла молодая решительная женщина. Еще с порога она крикнула веселым голосом:
— Эй, голуби почтовые! Газеты, журналы для моих отдыхающих есть? Кто тут крайний, кто тут последний?
Она стала в очередь, но видно было, что она не может стоять без дела, ждать молча.
— Как жизнь, Мария? — спросила она у девушки, которая выдавала почту, и, не дождавшись ответа, вдруг удивленно повела носом: — Что это у вас сегодня не сургучом, а ладаном пахнет?
Тут она вдруг заметила черный форменный костюм Павла. Румянец залил ее лицо, полную белую шею, даже уши вспыхнули. И она смущенно проговорила, — уж лучше бы молчала:
— Извините, молодой человек...
«Она извинилась так, как извинилась бы, толкнув нечаянно инвалида», — подумал Павел и выскочил из комнаты.
Его десятка уже несколько дней несет клиросное послушание в семинарской церкви. Первое время Павел и сам замечал, что, когда прислуживаешь в алтаре, костюм и особенно волосы надолго сохраняют запах ладана. Потом привык, перестал замечать, но, оказывается, запах ладана пристал к нему. Неужели и Ася это тоже чувствовала?!
Он долго ходил по улице, дожидаясь, покуда уйдут все, кто там был и слышал слова молодой женщины. Только что ему все нравилось на почте, а теперь не хотелось входить внутрь. Но не уезжать же, не узнав, нет ли письма! Он заставил себя войти и спросить.
— Пишут! — ответила девушка, как всегда отвечают в окошечке «до востребования», когда видят, как огорчен тот, кто ждет письма.
