Эдуард Хруцкий - Комендантский час (сборник)
– Он мне, знаете, и говорит, – продолжала старуха, – время, дескать, сейчас голодное, а людям жить надо, питаться. Может, кто и у вас есть, кто всякие камешки там или золото на хорошие продукты обменяет. Я ему говорю: такими делами отродясь не занимаюсь…
– Ну зачем же так, Нина Степановна. Мы ведь кое-что все же знаем, например о том, что вы ему помогли.
– Да господи, святой крест, начальничек, нет на мне ничего. – Старушка выпалила это быстро и замолчала, словно поперхнулась.
Стоп. Где же он ее видел? Глазки эти маленькие, словно буравчики. Пучок волос… Хотя нет, не было у нее тогда пучка. Маленькие руки с круглыми ладошками и короткими пальцами. Где? И фраза эта: «…начальничек, нет на мне ничего». Так тихие квартирные хозяйки не говорят. Они больше о карточках и распределителях.
И он вспомнил, вспомнил эти ее руки. Они сгребали золотую пыль из-под ювелирных тисков. Выглядела она тогда полнее, и голос у нее был хриплый от ненависти, а потом в Гнездниковском, МУР тогда находился там, она крестилась на портрет Дзержинского.
– Да, Нина Степановна. Годы идут, а замашки остаются старые. Нехорошо знакомых не узнавать.
– А я тебя, Данилов, сразу признала, – сказала вдруг старуха совсем другим голосом. Сказала и словно выпрямилась. – Поседел ты, а все такой же. Орел. Молодым тогда был, жалостливым. А сейчас, видать, заматерел. Дай, что ли, папироску.
Иван Александрович достал портсигар. Хозяйка взяла его, поглядела на выгравированную надпись: «Тов. Данилову за борьбу с правонарушителями. От Пермского исполкома».
– Ишь ты, от исполкома. А цена ему какая? Копейка цена.
– Здесь цена не по тому прейскуранту идет, Степановна, другая моему портсигару цена.
– Это понятно. Только в двадцать пятом ты от мужа моего, покойника, мог золотой иметь, с алмазной монограммой. Да не захотел. Видишь, железным балуешься. Другая, значит, цена?
– Это точно, другая. – Данилов чиркнул спичкой, дал прикурить. – Но разговор у нас не о муже покойном, а о жильце вашем.
– А я ему не судья. Он продукты на золото менял, а я при чем?
– Мы сейчас у вас обыск сделаем, тогда и посмотрим.
– Делай. Моя судьба прятать, а твоя – искать. Только про Гришку ничего не знаю и к его делам непричастная. А золото, если найдешь, так это мое. Папенькой моим, золотых дел мастером Крутовым, оставлено. Его никто у меня отобрать не сможет.
– Ладно, о золоте потом. Вы мне скажите, как к вам Шантрель попал?
– Пришел сам. Узнал, что сдаю комнату, попросил прописать. Я не стала отказывать. Человек он военный, мне с ним не так страшно.
Вошел Белов:
– Иван Александрович, в комнате – ничего, а на чердаке два ящика консервов нашли и мешок сахару.
– Хорошо, в машину погрузите. Да и хозяйку не забудьте. Она с нами в МУР съездит. Может, там и вспомнит чего. А здесь устроим засаду. Останешься ты и Полесов, со стороны улицы вас ребята из отделения подстрахуют.
Данилов и начальникВ подъезде постовой, увидев Данилова, бросил руку к козырьку и шагнул к нему.
– Ты чего, Зенин?
– Вам передано немедленно к начальнику явиться.
– Ладно.
Иван Александрович провел рукой по щеке. Щетина отросла и кололась безжалостно. В таком виде наверх идти не хотелось, не привык он к этому. Когда-то давно молоденьким реалистом он пришел на работу в ЧК. Тогда и брить ему было нечего, пушок рос, но был порядок: каждый оперативник держал в ящике стола бритву и помазок. Феликс Эдмундович не терпел неаккуратности. Он сам в любое время суток был подтянут и выбрит, от других требовал того же.
Уже у кабинета Данилова поймал замначальника Серебровский:
– Ваня, тебя начальник два часа ищет, хотел в питомник ехать: собаку за тобой посылать.
– Я только побреюсь.
– Ваня, и думать не смей, если я все дела бросил и тебя ищу, значит, крайняя надобность.
Он обнял Данилова за плечи и повел к лестничной площадке. Серебровский был, как всегда, выбрит, и от него по-довоенному пахло одеколоном. Когда-то они с Даниловым работали в одной бригаде. У красавца Серебровского была необыкновенная особенность сразу располагать к себе женщин. Поэтому когда требовалось допросить кого-нибудь из «подруг жизни» «клиентуры» бригады, то лучше Серебровского сделать это никто не мог. Женщины всегда становились на пути Сережи Серебровского, и не было у него из-за них служебного роста. Перед самой войной его забрали в наркомат, но там нашлась чья-то секретарша, и опять его отправили на старую работу, правда с повышением.
– Слушай, ты где одеколон берешь? – поинтересовался Данилов.
– Страшная тайна, Ваня: в ноябре сорок первого я с одной дамой познакомился. Так она в ТЭЖЗ работала. Когда их эвакуировали, она мне говорит: если нужно, я тебе одеколона продам сколько хочешь. Вот я и запасся. Да я тебе дам, у меня есть.
В приемной начальника у стены сидели трое военных с худыми, изможденными лицами; у одного рука была на перевязи. Увидев Данилова и Серебровского, они встали.
– Это к нам из госпиталей направили, – пояснил Осетров, – на пополнение оперативного состава.
– Вот что, – приказал Серебровский, – начальник сейчас уедет, а ты товарищей командиров накорми и проводи отдохнуть в общежитие. Как вернемся – поговорим.
В кабинете начальник, наклонившись, копался в сейфе.
– А, дорогая пропажа. Ну как?
– Докладывать?
– Некогда, – он подошел к Данилову, – иди переодевайся да побрейся. В горком нас вызывают, к секретарю.
– Так. – Данилов сел. – А зачем?
– Полегче чего спроси. Позвонил его помощник и говорит: давай с Даниловым. Я ему объяснял, что ты на операции, а он: разыскать. Через каждый час звонит – тобой интересуется…
На столе зазвонил телефон правительственной связи, или, как его называли, «вертушка». Начальник подошел, снял трубку:
– Да… Есть… Будем через сорок минут.
Он отошел от стола и еще раз оглядел Данилова:
– Двадцать минут тебе на бритье, на тары-бары всякие. И вниз. – И уже в спину крикнул: – Гимнастерку надень новую!
Данилов брился в общежитии, благо там стоял кипятильник с горячей водой. Бритва шла с треском, как коса. Иван Александрович глядел на себя в зеркало, и грустно ему становилось. Все-таки беспощадная вещь – время. Какие у него годы? Сорока двух еще нет, а вот и голова уже вся седая, и морщины. А впрочем, еще ничего, не так уж он плох. Крепкий пока. Правда, иногда одышка появляется да редко – головные боли.
– Хорош, хорош, – засмеялся за спиной Серебровский, – я тебе обещанное принес. На, владей, «Тройной». Только смотри! Я слышал, что после коньяка он на первом месте стоит по вкусовым качествам.
– Да полно тебе. – Данилов вытер лицо мокрым полотенцем.
– А ты пробовал?
– Было дело.
– Ну и как?
– Ты попробуй.
– Ты же знаешь, Ваня, что я только портвейн и пью.
– Аристократ. Твоя фамилия, случайно, не Юсупов-Серебровский?
– Нет, Серебровский-Сумароков-Эльстон. – Замначальника засмеялся, обнажив белоснежные зубы.
И Данилов еще раз подивился его характеру. Серебровский был человеком мягким, веселым и щедрым. И все эти качества он сочетал с огромным личным мужеством и знанием дела.
К машине они вышли вместе.
– Ну, Ваня, езжай в верха. Только по дороге крепко подумай, какие у тебя подходы к рынкам есть.
– А мне-то они зачем? Рынки – это Серегина дело.
– Все равно подумай, об этом разговор будет. Мне сегодня верный человек в наркомате шепнул.
У машины уже стоял начальник. Он окинул взглядом Данилова и, ничего не сказав, открыл дверцу, сел на переднее сиденье. Иван Александрович устроился сзади. Шофер развернул машину, и та понеслась по полупустой Петровке, пугая клаксоном-кукушкой редких пешеходов.
Начинало темнеть. И сумрак этот был особенно заметен из-за светомаскировки. Дома глядели на улицу черными, ослепшими глазницами окон. Москва выглядела усталой. Правда, в сорок первом, в августе, тоже окна завешивали и баррикады строили. Но тогда и женщин нарядных много было, и мужчин в светлых костюмах. А сейчас все в темном, все будто в одинаковой форме. Но все-таки было что-то еще, чего Данилов никак не мог определить. И мысль эта не покидала его, когда они шли по длинным коридорам горкома партии, мимо одинаковых дверей с фамилиями на табличках.
Да, здесь все изменилось. Последний раз он был в этом коридоре в конце октября сорок первого года, тогда горком больше походил на Смольный времен революции. А теперь тишина, солидность, как и положено столичному комитету партии.
Они вошли в приемную, из-за стола им навстречу поднялся помощник, молодой человек в полувоенной форме, с кобурой на широком командирском ремне.
– Подождите, товарищи, у секретаря рабочие с «Серпа и молота», присядьте пока.
В приемной ждал уже один человек. Он широко улыбнулся Данилову, протянул руку.
– Не узнали?
– Ба! Виктор Кузьмич, да я тебя в штатском сроду не видел. Ишь ты, какой стал…
