Семен Бабаевский - Свет над землёй
С этой целью Кондратьев и предпринял поездку по району. Вначале он побывал возле горы Очкурки и установил, что место для каменоломни есть очень хорошее, но что к самой Очкурке неудобный подъезд: необходимо расчистить и в нескольких местах расширить дорогу. Затем проехал берегом Невинки, осмотрел заводи, овраги, лески и кустарники, камыши и низины и, направляясь в «Дружбу земледельца», спустился на поля Усть-Невинской. Тут, под горой, совсем случайно встретилась ему вереница быков — пар шесть, не меньше! Запряженные цугом, они тянули грузный и неуклюжий, на широченных колесах локомобиль со склоненной трубой, издали похожей на дуло орудия. В воздухе взлетали кнуты, а погонычи, подымая шум и гам, изо всех сил погоняя уже мокрых и сильно приморившихся быков, выкрикивали на разных тонах: «Гей-гей! Цоб! Цобе! Цоб! Гей-гей!» На средине подъема крик погонычей стал сильнее, и быки, ложась на ярмо, от чрезмерной тяжести становились на колени, а железная гора с черной трубой не двигалась с места.
— Клинья! Клинья кладите под колеса!
И когда Кондратьев велел своему шоферу остановиться, деревянные, с железной оковкой клинья уже были положены под задние колеса, от чего натянутая струной цепь ослабла и мокрые быки, тяжело и порывисто дыша, остановились, понуря головы.
Локомобиль был очень стар, и казалось, что за свою долгую жизнь он износился и измучился: все его тело покрылось синяками и подтеками; всюду лежали застаревшие латки, рубцы и шрамы, конопатые следы от ржавчины, и только один медный свисток был так начищен, что пламенем горел на солнце.
Трое мужчин — те, что подкладывали под колеса клинья, — покашливая, подошли к Кондратьеву. Двое из них оказались Кондратьеву незнакомыми, а третий был Стефан Петрович Рагулин — старик все такой же живой и проворный, с засученными рукавами и со сбитой на затылок кепкой.
— Хороший нам достался паровичок, — сказал он, здороваясь с Кондратьевым, — только малость тяжеловатый…
— Куда вы его буксируете?
— Везем к себе… — Рагулин наклонил голову и, разговаривая, не смотрел в глаза секретарю. — Поставлю рядом с молотилкой… Пусть стоит… На всякий случай.
— Какая ж в том надобность, Стефан Петрович? Или вы не верите в электричество?
— Верить-то мы верим. — Рагулин поскреб затылок, — а только на всякий случай невредно иметь паровичок, как бы для подмоги… В электричество-то и я лично верю, а вот в ученость своего Прохора не верю… Спалил же мотор!.. А ежели такое несчастье случится в разгар молотьбы?
— Зря, Стефан Петрович, стараешься, — сказал Кондратьев, — по виду это такой паровик, что в случае какого несчастья из беды не выручит… Только напрасно быков надрываете.
— Быкам трудновато — это да, — задумчиво проговорил Рагулин. — Надо было трактором зацепить эту сатанюку. Я просил, а Чурилов не дал… «Паровик, говорит, бери, он тебе здорово пригодится», — а трактор на переброску пожалел…
— Николай Петрович, — заговорил все время молчавший моложавый на вид мужчина, русоголовый, с острым носом и блестящими серыми глазами, — вот вы спрашивали, дескать, верим или не верим мы в тот моторчик, что примостился на молотилке? Понимаю, вам, как секретарю райкома, хочется знать, как люди смотрят на электричество… Буду про себя говорить. По специальности я машинист, вырос возле этого локомобиля и скажу откровенно: в электричество я верю, сила в нем большая, и в будущей нашей жизни оно сыграет свою роль, а вот во многом все-таки сомневаюсь… Есть в душе нерешенные вопросы… Ну, электричество — это пустяк, мы его уже в этом году освоим, и никаких сомнений не будет… А взять вопрос политический. Сказать так: я машинист локомобиля, активно строю коммунизм и сам лично верю в эту победу, а только во многом сомневаюсь, сами по себе подымаются вопросы, а ответить на них не могу… Вот это загадка!
— Какие ж у тебя сомнения и вопросы? — спросил Кондратьев.
— Егор, да погоди ты со своими вопросами! — гневно сказал Рагулин и обратился к Кондратьеву: — Николай Петрович, давайте решим такое сомнение: как нам и быков сберечь и паровик на гору вытащить?
Машинист отошел в сторонку, обиженно поглядывая на Рагулина. Кондратьев хотел что-то ответить Рагулину и потом заговорить с Егором, но в эго время послышался стук копыт о сухую землю — к ним на рысях подъехал Андрей Васильевич Кнышев. Не слезая с коня, старик поприветствовал Кондратьева и Рагулина, потом снял с плеч бурку и не по летам молодцевато соскочил на землю.
— А я, Стефан Петрович, спешу к вашему коневоду, — сказал Кнышев. — К молодому еду за советом… Найду его дома?
— Должен быть на месте, — сказал Рагулин, озабоченно посматривая на быков.
Кондратьев вынул коробку папирос. Все закурили.
— Стефан Петрович, — сказал Кондратьев, — тут недалеко, я видел, стоит тракторный отряд. Пошли на моей машине разбитного паренька: надо пригнать трактор. Я напишу бригадиру, думаю, поможет. А быков распрягайте и пускайте на выпас…
Стефан Петрович, казалось, только этого и ждал. Он сам взялся выполнить поручение Кондратьева, и расторопный мальчуган быстро был найден среди погонычей. Парень с достоинством взял у Кондратьева записку, сел рядом с шофером, и машина, сделав по косогору круг, скрылась за бугром. А стоявшие возле локомобиля все разом, как бы по уговору, отошли в сторонку и уселись на траву. Тут табачный дым всем показался еще слаще — над головами вился сизый туман. Андрей Васильевич Кнышев, заметив, что собирается неплохая компания, что тут будет с кем поговорить, тоже решил немного отдохнуть: он привязал повод коню к ноге и, расстелив бурку, прилег возле Кондратьева на бок, как ложатся табунщики.
Минуту или две курили молча, очевидно наслаждаясь папиросами, и каждый раздумывал, о чем же начать разговор. Кондратьев искоса посматривал на Егора, — было видно, что он желал встретиться с ним глазами, но машинист, подперев руками подбородок, курил и задумчиво смотрел на косогор, по которому уже паслись быки.
— Егор, так ты и не сказал, — заговорил Кондратьев, отыскав в траве лиловый цветок чебреца, — какие у тебя возникают сомнения и нерешенные вопросы?
— Тогда меня Стефан Петрович перебил, — ответил Егор, выпуская ноздрями дым, — а теперь уже как-то неохота возобновлять этот разговор.
— Почему же неохота? — Кондратьев сорвал еще один цветочек чебреца и стал рассматривать его со всех сторон.
— Как раз и время для таких разговоров, — вмешался Рагулин, — все одно сидим без дела…
— А сумеете ответить? — Егор смело, в упор посмотрел Кондратьеву в глаза.
— Постараюсь, — сказал Кондратьев, собирая в руке уже пучочек чебрецовых цветков.
Егор приподнялся, подогнул ногу, жадно затянулся и, бросив папиросу, сказал:
— Только отвечайте не вообще, а с примерами… Теоретически я и сам кое-что понимаю, а вот чтобы реально… Сумеете реально сказать?
— Это уже смотря по тому, какие будут вопросы.
Егор сорвал крупный и сочный лист подорожника и, рассматривая его, будто желая там что-то прочитать, некоторое время сидел молча. Стефан Петрович и Андрей Васильевич в это время переглянулись. Подошли погонычи, уселись поодаль и тоже приготовились слушать.
— Вопрос простой, — сказал Егор, — как мы будем жить при коммунизме?.. Для меня это вопрос сурьезный, и такой вопрос ныне у всех на уме… Послушайте, что люди говорят…
— А ты слышал?
— Доводилось…
— Ну, и что же они говорят?
— Разговор, конечно, бывает разный. Не могут себе представить.
— А как ты сам, можешь?
— Теоретически могу, а чтобы представить себе реально… Как будем трудиться?
— Эх ты, машинист! — сказал Рагулин. — Тогда будешь стоять на такой работе, какая по твоим силам и по твоему уму, а получать столько, сколько потребуется. Вот тебе и весь ответ.
— Да я это знаю, агитаторы сказывали. — Егор разорвал лист подорожника на мелкие кусочки. — Теоретически опять вроде как бы и получается. Ну, а на практике, кому, скажи, охота будет на практике трудиться, стараться, вот как зараз мы стараемся, когда можно работать так себе, с прохладцей, — все одно получай не свое кровное, заработанное, а сколько хочешь. — Егор развел руками. — Какая же это жизнь? Никакого тебе стимула!..
— Вот о чем беспокоится! Да стимул, тот уже и зараз есть, — отвечал Рагулин. — Ты, Егор, хоть и считаешься образованным человеком, машинист, вроде бы из интеллигенции, сказать, там разную технику знаешь, а в простой нашей жизни ничего не смыслишь…
— Как так не смыслю? — с обидой в голосе буркнул Егор.
— А вот как… Ты погляди на наших людей, и тот стимул у них увидишь. Скажи, разве мы зараз для личной наживы всюду такой горячий труд применяем? Допустим, взять меня. По своим летам я бы давно мог лежать на печи и, как говорилось в старину, поплевывать в потолок. А я не лежу. И не простую работу исполняю, а колхозом руковожу… А почему я не иду на покой? Да потому, что не могу жить без дела… А что это такое есть, объясни? Не можешь… Это и есть тот самый новый стимул, с каким мы и войдем в коммунизм… Или мой ровесник Андрей Васильевич — вот сидит с нами. Почему он при старости лет джигитует на коне и там разную новую конскую породу выращивает? Что у него, или горе какое, или нужда? Или он на этой новой породе миллионы наживает? А человек трудится, да еще и как трудится! Вот тебе, Егор, и стимул! И те наши девчата-стахановки, которые день в день борются за высокий урожай, — разве это тебе не новый стимул? А те передовые рабочие, что свою пятилетку на три года вперед решают, — разве это не стимул? А таких людей у нас мало? Посмотри хотя бы на наш колхоз…
