Ефим Пермитин - Страсть
«Никогда такого темного леса я не видел. Солнце вот-вот зайдет. Мама глаза все проглядела и больше не отпустит на охоту…»
Радость удачи с каждой минутой меркла, сменилась вначале тревогой, а вскоре страхом.
— Дымчишка!.. — Собака покорно вернулась к мальчику.
— Тебя спрашивают: куда ты ведешь меня? Ведь дом наш там, — указал он в противоположную от лесной сторожки сторону. Пес теперь ничего не понимал. Только тревога в голосе Гордюши насторожила его. Дымок подскочил к другу, лизнул в щеку и бросился в прежнем направлении, но, оглянувшись, увидел, что мальчик стоит на месте. Собака тоже остановилась, поджидая.
— Туда! Туда пойдем, — указывая в обратную сторону, сердито закричал Гордюша, но Дымок не двигался.
Солнце опустилось до половины за щетинистую гряду леса и светило только небольшой краюшкой.
— Пойдем, глупая собака! — со слезами в голосе закричал мальчик. С умильным визгом Дымок подбежал к Гордюше и стал вертеться вокруг него, добродушно взлаивая и припадая к земле: пес изо всех сил старался вернуть другу то веселое настроение, какое было у него весь день.
Собака бросалась вперед, возвращалась, лизала руки Гордюши. Дымок уже и сам теперь спешил домой: там его ждали сытный ужин и ласковый голос хозяйки. Возвращение с охоты пес любил так же, как и выход на охоту. Но Гордюша бросил на траву глухаря, снял ружье, охотничью сумку и, подпрыгнув до первых сучков высокой старой березы, проворно полез на нее.
Дымок поднял голову и следил за всеми движениями друга. Выше, выше. Гордюша спешил засветло оглядеться с березы, определить потерянное направление и вернуться домой, хотя бы ночью. Вот и последние сучки березы. Над головой просторное зарозовевшее небо, далеко под ногами земля и уставившийся на него с явной тревогой повизгивающий Дымок, а крутом лес и сверху такой же бескрайний, пугающе-непонятный, как и с земли.
На западе, от зари, вершины деревьев были лиловы и сверху походили на луговину с озерами полян. На востоке — темны и сливались со свинцовым же горизонтом: не разберешь, где кончается лес и где начинается небо.
Гордюша спустился с березы.
— Когда мы выходили из дому, солнце стояло над головой. Значит, идти надо много правее… — вслух рассуждал мальчик, не обращая внимания на собаку.
Дымок прижался к нему и тихонько толкнул его холодным, носом в ладонь. Но и на это расстроившийся мальчик не обратил никакого внимания. Пес скребнул лапой коленку Гордюши и просунул голову ему между ног: так всегда он выражал ласку и покорность…
Гордюша оттолкнул его, взял ружье, глухаря и пошел в противоположную сторону.
Пес вначале долго еще оставался на том же месте, потом взвизгнул и бросился за мальчиком. Догнав Гордюшу, он забежал вперед и встал боком. Мальчик обошел его, но Дымок снова забежал вперед и снова встал поперек хода Гордюши.
В раздражении Гордюша толкнул собаку ногой. Дымок, казалось, только и ждал этого. Он бросился от мальчика обратно и вскоре скрылся в траве.
— Дымка! Дым-мка!.. — чуть не плача, закричал Гордюша, испуганно озираясь вокруг; но Дымок не появлялся, Гордюша решил свистнуть, схватился за то место, где висела у него сумка, и ахнул: сумки не было.
— Дым-мка! Дыму-у-шкаа! — умоляюще начал звать собаку Гордюша.
Спрятавшийся в траве пес словно вырос перед мальчиком. Гордюша похлопал себя по тому месту, где висела сумка, и сказал:
— Потерял! Ищи! Ищи! Папину сумку! Сумку! — повторял он, все время похлопывая себя по левому боку.
Дымок отлично понял друга и бросился в глубину леса. Мальчик остался ждать собаку. Стыд за утерянный на первой же охоте отцовский ягдташ на время вытеснил у него все другие чувства.
— Только бы найти сумку! Только бы найти! — шептал он.
Вскоре Гордюша услышал бегущего пса. Ягдташ собака несла в зубах, а ремень волочился по траве, заплетаясь в ногах, и Дымок ловчился, то перепрыгивая через него, то бочась и пятясь.
Гордюша подбежал к другу и схватил драгоценную сумку.
— Умная собака! Милая собака!.. — Он похлопал Дымка по спине и, надев сумку, еще раз пощупал ягдташ.
— Теперь осталось выбраться. Выберусь, не надо только трусить… Мужчина не имеет права трусить, — громко сказал Гордюша припомнившуюся фразу из недавно прочитанной им книги.
Скрылась и краюшка солнца. Сумерки укутали деревья. На травы пала роса. Идти в темноте стало много труднее.
— Мужчина не имеет права трусить, — срывающимся голосом повторил Гордюша и устало поплелся за собакой.
Пес бежал все быстрее и быстрее, измученный мальчик с тяжелой птицей в руках с трудом поспевал за бегущим псом.
Вечер перешел в ночь. Деревья, кусты изменили очертания. Пни, выворотни казались поднявшимися на дыбы медведями. Подозрительные тени, непонятные огоньки замелькали между стволами сосен: «Волки!..»
Гордюшей овладевал ужас, как он ни боролся с ним. Если бы не уверенно бежавший впереди веселый Дымок, мальчик залез бы на дерево и стал дожидаться рассвета.
Мысли о матери тоже подгоняли Гордюшу: он представлял себе, как она волнуется, ищет, ждет его сейчас: «Теперь уж никогда не отпустит на охоту…»
А ночь с каждой минутой становилась чернее. Кочки и ямы встречались все чаще и чаще. Колючие лапы ельника больно царапали разгоряченное лицо. Совы кружились над собакой, норовя вкогтиться ей в спину. Дымок останавливался, поднимал голову и подпрыгивал, клацая зубами. Летучие мыши крутились так близко перед глазами Гордюши, что колебание воздуха от их крыл ветром обдавало лицо мальчика. Слева неожиданно захрустел валежник. Крупно вздрогнуло и словно оборвалось сердце Гордюши: «Медведь!» Дымок со злобным лаем бросился на невидимого врага и загремел в темноте, откатываясь в глубину леса. Мальчик стоял, не двигаясь. Вскоре он услышал захлебистый лай Дымка и злобное хрюканье осажденного барсука.
— Дымка! Дымка!
Лай смолк, и собака беззвучно появилась у ног Гордюши: она еще вся была охвачена пылом битвы. Шерсть на загривке была вздыблена, пес дрожал от негодования: «Зачем ты позвал меня так скоро… Я бы ему, бродяге!..» — казалось, хотел он сказать мальчику.
— Пойдем! К маме пойдем, Дымушка!.. — Гордюша боязливо озирался вокруг, ожидая появления медведя. Ему снова стало казаться, что они давно идут совсем, совсем не туда.
— Да куда, куда ты завел меня, гадкий пес?! — сердито выкрикнул он и, решительно повернув вправо, полез прямо через колючий ельник.
И тогда Дымок подпрыгнул, сорвал с головы мальчика фуражку и бросился с нею в том же направлении, в котором он бежал до встречи с барсуком: он давно уже чуял запахи дыма от большого костра, разведенного хозяйкой, слышал ее крики и вел к дому кратчайшей дорогой.
— Никогда… никогда теперь не пойду один на охоту… — громко разговаривал мальчик, отгоняя одолевавший его страх.
…Когда в багровом дыму большого костра Гордюша увидел тоненькую фигурку мамы, сердце его забилось так радостно, что он не выдержал, поднял над головой глухаря и закричал:
— Смотри! Смотри!..
Затерявшаяся в лесах милая сторожка под тесовой крышей, дворик, все такое родное — было рядом. Тревоги, страх, леденившие сердце мальчика, растаяли бесследно. Захотелось даже скрыть, что они заблудились с Дымком. Гордюша, словно вынырнувший из глубокого, страшного омута, в котором он задыхался, тонул, хватив свежего воздуха, почувствовав землю под ногами, ощутил прилив новых сил: подняв глухаря над головой, он побежал к домику. Мать тоже бежала к нему навстречу.
— Мама, смотри!.. Слушай! Да слушай же, мама!..
Мать прижала сына к груди и счастливо засмеялась.
Глухаря повесили на то же место, где они подвешивали дичь, принесенную с охоты хозяином.
Дымка вылакал вначале все жидкое из чашки, потом принялся за вкусные куски. Не торопясь съев их, он облизал чашку, лег у костра и стал внимательно слушать рассказ Гордюши. Когда глаза хозяйки устремлялись на него, он громко постукивал хвостом, точно подтверждая: «Так, в точности так было…»
Я закончил чтение рассказа и как всегда с невольным замиранием сердца взглянул на первых своих критиков: в искусстве я больше всего боялся фальшивых нот, зачастую совершенно незаметных самому автору, а режущих ухо слушателей.
Но сегодня и жена и сын, как показалось мне, и смущенно и необычно долго молчали: «Значит, не дошло… А может, в чем-то перебрал или упростил, ведь заблудиться ночью в лесу ребенку — не шутка. Да и состояния матери я не раскрыл…»
— Ну что же вы? — не выдержал я.
И только тогда, очевидно, многое переживший во время моего чтения мальчик бросился ко мне и быстро и сбивчиво заговорил:
— Не так!.. Про Дымку, про глухаря, про барсука — все, все в точности, а про меня — не так… Я обманул и маму и тебя. Сказал, что только чуточку, чуточку заблудился и что хотя и струсил, но немного: опасался, что больше не отпустите одного с Дымкой. А я так испугался, так испугался, что даже плакал… И на березу тоже не легко забрался — срывался раз пять — рубаху и штаны порвал и до крови рассадил ногу. Вот теперь все чистая правда!..
