Петр Замойский - Восход
Тарасов нагнулся ко мне, покосившись в сторону.
— А восстание они хотят поднять скоро. Что-то у них еще не готово.
— Жильцев бывал здесь? — спросил я.
— Каждый раз. И вот вчера. Да-а… Помирать мне скоро. У меня язва желудка.
Он поник головой, затем будто вспомнил что-то.
— Младшая дочь ушла от меня еще в Февральскую. Не захотела жить со мной. Она училась на акушерских курсах. Теперь работает в родильном доме при больнице. Встретить вам ее придется — не говорите про меня ничего. Она чиста, не баловлива, смирная, — в покойную мою жену. Ну, простите.
Пока Тарасов рассказывал мне о книгах и о себе, я не заметил, когда ушел Иван Павлович. Но вот он вместе с Василисой направился к нам.
У Василисы в руках узел и небольшой чемоданчик. Иван Павлович, подойдя, сказал Тарасову.
— Садитесь!
Тарасов легко забрался на телегу.
— Держи-ка, хозяин, — подала Василиса чемоданчик, обвязанный ремнем.
— Что здесь? — спросил он.
— Хухры-мухры, — ответила Василиса. Потом объяснила: — Бельишко, штанишки, полотенце, мыло, а там что найдешь. — И она положила все это ему в ноги.
— А тут что, Василиса? — указал он на узелок.
— В дороге проголодаешься, узнаешь.
— Спасибо тебе. Какая ты добрая. Не стою я этой заботы.
— Ну-ну, говори. Кто же о тебе позаботится. Жены нет, дочь бросила, зять — черт. И выходит — круглый ты бобыль, как и я бобылка.
— Спасибо, Василиса. Прости меня. — И Тарасов даже прослезился.
Бодровский председатель зорко следил за Тарасовым и слушал разговор Василисы. Глаза его злобно блестели. Он, конечно, был голоден, как волк, но дай ему пищу — он есть не станет, да еще лягнет.
— Бог тебя простит, батюшка, — проговорила Василиса, отирая глаза. — Может, тебя и отпустят. Связался-то ты с кем? Хошь бы люди были. Ты уж, батюшка, покаянье им крепко дай. Они люди добры. Гляди, что мне Иван Павлыч, самый заглавный, приказал. Говорит: «Василиса, собери ему то-то и то-то, а на дорогу продукты». Вот какие люди! Дочь заявится, что ей молвить?
— В Пензу язву желудка лечить поехал. Да она все равно узнает. Ну, прощай, Василиса.
Сторожиха некоторое время постояла, потом поправила сиденье для Тарасова и ушла. И до самого отъезда стояла на крыльце черного хода.
Усевшись как следует на телегу, Тарасов положил вещи под сено, затем посмотрел на чумазого бодровского председателя, брезгливо поморщился.
Председатель, набрав полную грудь воздуха, во всю силу глотки заорал:
— Ах ты… большевицкий прихлебатель! — и скверно выругался.
— Ну-ну! — прикрикнул на него Филя и показал бодровскому председателю кулак величиною чуть поменьше брындинского.
— Тарасов, трогай!
Подвода тронулась. Мы провожали ее взглядом долго, пока она не скрылась за гумнами.
Глава 17
Нам не пришлось спать и в эту ночь. Проводив арестованных, мы долго ходили по полям, смотрели и гадали, какой будет урожай. Затем после обеда принялись за осмотр дома. Мы просмотрели все книги, годные для библиотеки сложили в одно место.
А поздно вечером мы попеременно дежурили. И не столько караулили Егора с Ванькой, которые спали, сколько, выходя из дома на черное крыльцо, прислушивались, не заявится ли кто-нибудь сюда. Может все случиться. Только на себя надейся.
На момент мы с Иваном Павловичем задремали, но чтобы не разоспаться, принялись при лампе читать. Иван Павлович увлекся иллюстрациями в Библии, а я листал «Искру» за два года. Затем взял комплект журнала «Нива» за 1896 год. Мне интересно было узнать, что же делалось на белом свете в год моего рождения. «Ниву» решил тоже прихватить с собою для личной библиотеки.
О замурованных в доме картинах я ничего не сказал Ивану Павловичу, чтобы не соблазнять его на поиски. Мне одному хотелось найти это, просмотреть без свидетелей. Еще в детстве моей мечтой было найти на чьем-нибудь огороде или на гумне в поле скрытый клад с деньгами.
А чем не клад для меня то, о чем говорил Тарасов? Поищу, осмотрю все стены в доме, обстучу их. Недаром я увлекался когда-то работой знаменитых сыщиков.
— Сильно ты, Петр, спать хочешь? — прервал мои мысли о кладах Иван Павлович.
— Очень даже, Ваня. А ты как?
— Конечно. Только потерпим. Спать нам нельзя.
— Отоспимся потом, — согласился я, зевая, — раз такие дела. И нам не привыкать к бессонным ночам.
— Да, дело такое… — задумчиво протянул Иван Павлович. — Значит, говоришь, Жильцев?
— Он самый, желтоглазый шельма. Недаром Шугаев Степан Иванович прямо в глаза обзывал его врагом Советской власти. Будто чуял. И вот поди, словно в воду глядел.
Вдруг Иван Павлович предложил:
— А что, друг ситный, не вредно нам для бодрости искупаться.
— В этом болоте, друг пшеничный? — удивился я. Найдем, где поглубже.
Мы спустились к речушке. Невольно я взглянул за реку, на огороды, видневшиеся сквозь прогалы в ветлах. Глаза мои начали искать ту самую избу со знакомой трубой, на которой поставлен молочный горшок без дна для тяги дыма. Я увидел ее, эту избу. Из трубы лениво поднимался дымок, курчавясь вверху, словно хорошо встрепанная седая кудель.
Значит, нареченная теща — чья она теперь будет теща? — Арина топит печь. А что сейчас делает Лена? Вероятно, спит с сестрой Белянкой на той же знакомой мне кровати с зелеными спинками? Спит с распущенными по подушке русыми волнистыми волосами, как спала тогда, когда я был у них и утром сидел возле нее, любовался ею — розовыми щеками, еле заметным золотистым пушком на верхней губе, серебряными с дешевыми камешками серьгами в маленьких ушах…
Впрочем, зачем эти воспоминания? Вырвано из сердца — и хорошо.
Вспомнил и о своем бородатом друге — подводчике Андрее. Он, наверное, уже встал, огляделся, а меня все нет и нет. Моя мать ему наказала: «Гляди, чтобы Петьку где не кокнули. Тогда и домой не приезжай!»
И Андрей глядел — и вот проглядел. И теперь, вероятно, встревожился. Хорошо, если Федя сходил к нему, шепнул, что я жив. Что, если бы он знал, какие события произошли за это время здесь, в имении, и еще какие произойдут? Широко открыл бы он свои большие глаза из-под мохнатых бровей, разные мысли забродили бы в его голове.
— Если тут? — остановился Иван Павлович. — Лучшего места нам не сыскать.
Между густыми ветлами с нависшими ветвями над водой оказался бочажок. Он был совершенно чист от зеленой, цветущей плесени. Видимо, женщины, полоская белье, разогнали зеленую плесень по сторонам.
С нашей стороны зайти сюда некому, посторонних глаз не будет.
Раздевшись, мы поплыли к подмосткам. В середине, где вода была чистая, нырнули. На дне вода ключевая. Будто там текла другая река, низом. Значит, где-то тут недалеко, по опыту догадываюсь, бьют родники. Возможно, на самом дне.
Едва мы очутились в этой незавидной речушке, как озорство охватило нас.
Забравшись на подмостки, мы уговорились прыгать — кто дальше нырнет.
Прыгнули вместе, подняв шум и взбаламутив воду. Дно, вот оно! Я цепляюсь за него руками, не боясь, что снова разбережу раненую руку, отталкиваюсь ногами, упираясь о глинистое, вязкое дно. Стараюсь сберечь в груди воздух, чтобы пробыть под водой дольше, чем Иван Павлович. Но вода все-таки меня выпирает, отрывает ото дна. Открываю глаза, но тут же закрываю. Никак не могу научиться смотреть в воде, как это удается иным.
Я вынырнул на середине речушки. А Вани что-то не видно. Где он? Не утоп ли в этом корыте?
— Ваня-а! — возопил я испуганно, еле переведя дух.
Около берега, где мы разделись, показалась голова предчека.
Иван Павлович вынырнул и расхохотался.
— Э-эй, нырок! Плыви сюда! — позвал он, шлепая по воде руками.
Сконфуженный, я подчинился и проплыл к нему, уже не ныряя. Иван Павлович сидел на берегу и смеялся. Еще бы! Он всю речушку перенырнул, а я только половину.
— Сдаюсь, Ваня. На этот раз ты победил меня. Тут ты вышел силен. Ведь ты на год старше меня. И образование у тебя без малого губернаторское.
— Это верно, — согласился Иван Павлович, — чуть- чуть не архиерейское. — И он прыгнул ко мне.
Мы принялись бороться в воде. Мы, такие серьезные люди! Хорошо, что никто нас не видит. Он несколько раз толкал меня в воду, я хватал его за ноги, потом окунались, а вода была уже совершенно мутной, в пузырях.
— Сдаюсь, — обессилев, еле выговорил я. — Дай передохнуть.
Он дал мне передохнуть. Потом я предложил ему свой коронный номер: доплыть на спинке — кто раньше? — на ту сторону, где подмостки. Он принял мой вызов. Я скомандовал, и мы вместе тронулись. Сначала плыли вровень, посматривая друг на друга, затем с половины речушки я обогнал его и доплыл до берега раньше. Теперь уже я подшучивал над ним:
— Куда тебе, Ваня, до меня! Плаваешь, как мешок с горохом.
— Почему с горохом? — заинтересовался он.
