Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть)
В ординарной и, скорее всего, действительно малозначительной базановской теме заключалась, однако, возможность разностороннего подхода к проблеме. Свобода базановских аспирантских лет обеспечивалась мудрым профессорским опытом, согласно которому не тема формирует ученого, но аспирант по мере превращения в ученого формирует и формулирует тему своих исследований. Ведь аспирантура не канатная дорога, гарантирующая перевоз с подножья на вершину.
Когда доцент Пичугин пристально вглядывался в Базанова, собираясь поставить оценку без экзамена, он, вероятно, уже видел ту высоту, на которую должно было занести талантливого студента. Возглавляемые Январевым сокурсники, предупреждавшие Базанова о нежелательных последствиях его поведения, словно собственной кожей чувствовали нестерпимый холод той высоты.
Бедный Январев! Бедный начальник отдела, которому снова, совсем как в студенческие годы, пришлось проводить кропотливую систематическую воспитательную работу по приведению в чувство о к о н ч а т е л ь н о з а з н а в ш е г о с я г е н и я.
IV
С Ларисой я познакомился в шестьдесят пятом или шестьдесят шестом году у них в доме, куда мы зашли днем после встречи какого-то заморского главы государства, отстояв и отмахав положенное время флажками у закрепленного за нашим институтом пятьдесят шестого столба. Был я, был Рыбочкин, сотрудница Базанова — та самая, имени которой мне не хочется называть, и, кажется, кто-то еще. Незадолго до того родители Базанова купили себе кооперативную квартиру на Юго-Западе, а эту, трехкомнатную, оставили молодым.
Помнится, допотопный дух дома произвел на меня неизгладимое впечатление. Огромный, пахнущий старостью подъезд, широкие ступени пологой лестницы, сумрак и обтянутая металлической сеткой уродливая клеть лифта, занимающего часть пролета. Будто во время войны в дом угодила тяжелая, неразорвавшаяся бомба и пробила его насквозь, от крыши до основания. Квартира находилась на седьмом этаже.
Видно, подъезд, лифт, лестница показались такими еще потому, что служили преддверием встречи с Ларисой, которая в моем представлении была заискивающей перед мужем дурнушкой, пребывающей в постоянном страхе и унижении. Ведь Виктор подчас даже не скрывал от нас, людей посторонних, своих любовных связей, и это, конечно, настраивало на определенный лад. Уже одно присутствие в нашей компании базановской любовницы говорило о многом.
Легко представить мое удивление, когда дверь открыла этакая королева с ниспадающими на плечи вьющимися рыжеватыми волосами и огромным, как на фаюмских портретах, разрезом светло-зеленых глаз. Серый свитер туго облегал ее безупречно стройную, высокую фигуру, меж тонкими, чуткими пальцами дымилась сигарета. Я тотчас отметил, что глаза у нее разные: правый — чуть более темный, печальный, как-то тревожно искрящийся, а левый — совсем светлый. Он излучал нежность, спокойствие, доброту и поистине детскую безмятежность. Лариса просто, дружески и даже несколько покровительственно улыбнулась мне, а могучая рука Базанова подтолкнула к порогу:
— Заходи, Алик.
Мы вошли с какими-то глупыми шуточками. Хлопнула дверь. В глубине квартиры захныкал малыш. Лариса торопливо погасила сигарету, сказала:
— Потише, пожалуйста, — и пошла успокаивать разбуженного Павлика.
Комната, где мы оказались, да и вся квартира, как я убедился позже, носила следы ее неустанных забот. Стол, ваза с единственным цветком, стулья, книжные полки. Ничего лишнего, неестественного, как и в ее, Ларисиной, внешности. Базанов, пожалуй, выглядел здесь в большей степени гостем, нежели любой из нас.
Как-то он сказал:
— Я чувствую себя дома, точно во дворце. А ведь я родился и привык жить в хижине.
Балкон, на который мы вышли, был именно тот, где мальчик Базанов лет десять — пятнадцать назад позировал с духовым ружьем перед объективом фотоаппарата. Позже, сопоставляя первое свое впечатление с той фотографией, я пришел к выводу, что городской пейзаж, на фоне которого запечатлен воинственный мальчик, почти не изменился, но тогда я не знал о существовании фотографии и мое непосредственное впечатление от панорамы, открывавшейся с балкона базановской квартиры, никак не связывалось с пятидесятыми годами, с ароматом тех лет. Овощной лавки во дворе уже не было, хотя сам подвальчик еще существовал. Не было дровяных сараев и ничего другого на их месте, но и без них двор не казался просторным.
Поначалу я решил, что базановское высказывание о хижине и дворце объясняется как бы принадлежностью их с Ларисой к разным эпохам, мирам.
Скоро она вернулась от Павлика и, увидев извлеченные Рыбочкиным из портфеля бутылки, тотчас отправилась на кухню готовить еду.
Вряд ли Базанов предупредил ее о нашем приходе. Мы были не те гости, с которыми церемонятся. К тому же предупреждать о чем-либо Базанов не умел и не любил. Еще час назад он сам не знал, где окажется.
Виктор пригласил всех на кухню, но Лариса то ли показала, то ли приказала едва заметным движением: здесь. Она накроет стол в столовой. И суетящийся Базанов разом успокоился, угомонился, уселся в кресло, будто одного ее легкого жеста было достаточно, чтобы выпустить из него весь избыточный пар.
Я пытался понять, как воспринимает Лариса базановскую сотрудницу, ибо, по всем признакам, она, как и мы с Рыбочкиным, впервые посещала этот дом. Даже если Лариса ни о чем не догадывалась, простое женское любопытство, чутье жены должно было насторожить ее. Ничего похожего! Или эта женщина так уверена в себе, подумал я, так самонадеянна, что и мысли не допускает о возможности существования соперницы?
Их дом казался обителью благополучия. Обеспеченный муж, квартира, красавица жена, прехорошенький сын (в тот же день мы получили возможность познакомиться с Павликом, когда он проснулся). Базанов сидел рядом со своей пассией, иногда, забываясь, клал руку ей на плечо, что не выходило, впрочем, из рамок его обычного, всегда свободного поведения. Ничто не менялось при этом в лице Ларисы. У них, видно, каждый жил своей жизнью. У него любовницы — у нее любовники. Они давно играют в эту игру, научившись не испытывать ни угрызений совести, ни стыда. Во всяком случае, такое объяснение выглядело наиболее правдоподобным.
Выяснилось, что она работает книжным редактором. Я всегда трепетал перед людьми, причастными к печатному слову. Разгоряченное вином воображение позволяло уже по-новому истолковать благосклонность, с которой Лариса взглянула на меня при встрече. Предложу-ка я ей сделать портрет, подумал я, тем более, что Базанов со свойственной ему восторженностью уже пропел за столом хвалу моим способностям фотографа. Воспрянув духом, я ждал только момента, чтобы очутиться с Ларисой наедине.
Встали из-за стола, включили музыку, и я первый пригласил ее танцевать. Вот тогда-то, пожалуй, и началось сумасшествие, которое, наподобие лихорадки, било меня в течение многих лет. Я понял, что погиб, в тот самый миг, когда она положила руку мне на плечо, а я коснулся ее тонкой, послушной талии.
Музыка кончилась. Я не успел сказать ей ни слова.
Потом танцевал с базановской любовницей, равнодушно льнувшей ко мне во время танца. В общем-то она никогда мне не нравилась. И что в ней Виктор нашел? Двигался я, как заводная игрушка, но все-таки сумел взять себя в руки, усилием воли выйти из состояния столбняка и вновь с самым беззаботным видом, хотя и несколько поспешно, направился к Ларисе, чтобы пригласить ее танцевать. На этот раз она не могла не почувствовать, что нравится мне. Слова, с помощью которых я расставлял свой нехитрый силок, находились сами собой. Она тотчас согласилась на мое предложение, чуть, впрочем, откорректировав его. Дело в том, что ей очень хотелось иметь снимки сына. Профессиональные фотографы в фотоателье снимают, как правило, бездарно, а ей обидно, что Павлик вырастет и у нее не будет ни одной его детской фотокарточки.
— Конечно, Лариса, что за разговор. Конечно, сниму Павлика. Выберем светлый, солнечный день, я приеду к вам, и целую пленку — на одного Павлика. Чудесный мальчик. Уверен, он хорошо получится… Но вторую пленку, Лариса, мне бы хотелось потратить на вас. Все-таки я немного художник, хотя такое утверждение может показаться вам самонадеянным, даже смешным. Вы — замечательная модель. Мне непременно хочется сделать ваш портрет. И вам, думаю, будет приятно иметь хорошую фотографию…
Так пел я, пока самым что ни на есть старомодным образом, с отведенными в сторону руками, мы толклись на одном месте.
Она согласно кивала:
— Конечно, приятно.
— Только, пожалуйста, чтобы никого больше — только мы. Каждый лишний человек отвлекает, мешает сосредоточиться. Я имею в виду Виктора. Пусть его в это время не будет дома.
