Ирина Велембовская - Немцы
Саша покорился и стал готовиться к отъезду. Вечером он долго мерз у ворот Черепановых, поджидая Тамару. Василий Петрович выглядел его из окошка и пригласил в избу, но Саша сконфузился и пробормотал:
— Ничего, ничего… Мне только по делу ей два слова сказать…
— По делу, так заходи. Чего мерзнешь? Тамара пришла поздно.
— Это ты, Сашка? — удивилась она, войдя в избу и увидев Звонова, сидящего на краешке лавки. — Что это ты вздумал на ночь глядя?
— Я, Тома, опять уезжаю, — тихо сказал он и моргнул ей на дверь.
Тамара вышла вместе с ним за калитку.
— На какую-то неизвестную Талинку посылает меня Лаптев. Я проститься зашел.
— Жалко как! — искренне огорчилась Тамара. — Думала, в субботу на танцы пойдем с тобой. И концерт должен быть… Нельзя тебе не ездить?
— Нельзя, Тома, — вздохнул Звонов. — Я уж и так Лаптева проклинаю. Хотя он, конечно, не виноват: послать некого. Этот паразит Вольф там такого шурум-бурума наделал… Тома, ты, сволочь, с кем теперь время проводить будешь?
— Ни с кем, — засмеялась Тамара, — с немцами со своими!
Саша хитро сощурил глаза, взял ее руку и снял с нее варежку. Тамара потянула руку к себе, но не вырвала. Оба помолчали.
— До свидания, значит? — многозначительно спросил он.
— Что ж делать… до свидания!
— И больше ничего?
Тамара вопросительно посмотрела на него, хотя отлично понимала, к чему он клонит, а Звонов, расхрабрившись, потянул ее к себе. Тамара отодвинулась, но не достаточно энергично, и он поцеловал ее, но в губы не попал: она успела увернуться.
— Однако, ты смелый стал! — Тамара попыталась выдернуть руку, но он не пустил и обнял ее за шею.
Вырваться она не сумела. Он притиснул ее к забору и прижался своей еще юношески мягкой щекой к ее лицу. От него приятно пахло хорошим табаком и цветочным одеколоном. Тамара как-то онемела, сдалась и больше не отпихивала его.
Стук калитки заставил обоих отскочить в разные стороны. Василий Петрович, выйдя на улицу в наспех накинутой на плечи телогрейке, сердито крикнул:
— Томка, айда в избу! Нечего заборы подпирать! А ты, лейтенант, в другой раз для разговоров домой к нам пожалуй, а на ветру болтать — голос потеряешь!
Тамара, растерянная и пристыженная, пошла за отцом, но у калитки все-таки остановилась и украдкой махнула Звонову рукой. А он зашагал по улице, раздосадованный тем, что встреча их оборвалась слишком уж быстро, но все же счастливый.
— Ох и всолочь эта Тамарка! — возбужденно говорил он сам себе. — Морочит мне голову, будь она неладна!
Утром у ворот лагеря Звонова ждала машина, нагруженная продуктами. В кабине за рулем сидел Ландхарт. Саша залез к нему в кабину, а несколько немцев из второй роты, которых отправляли на Талинку заменить заболевших, вскарабкались в кузов.
— Накрывайтесь теплее! — крикнул им Лаптев. — Саша, гляди, я на тебя надеюсь! Машину берегите, Ландхарт!
Звонов махнул рукой и в последний раз с надеждой поглядел на дорогу. Он все ждал, что Тамара придет проститься. Но ее не было. Саша вздохнул и захлопнул дверцу кабины. Машина зафырчала и тронулась.
Мороз был сильный. После пятнадцати минут езды немцы в кузове начали приплясывать, чтобы согреться. Звонов, приоткрыв дверцу, крикнул:
— Эй, камарады, живы?
— Холёдно, господин лейтенант, — послышались дрожащие голоса.
— Нате тулуп мой, накройтесь! — Звонов швырнул им наверх тулуп и остался в телогрейке. — Ландхарт, жми давай на третьей скорости, а то всех поморозим.
По тракту дорога была ровная, свободная от заносов, и машина ехала быстро, но, когда свернули в лес, вскоре же сорвалась с колеи, врезалась в снег и начала буксовать.
Ландхарт и Звонов выскочили из кабины.
— Слезай, бери лопаты! — скомандовал Звонов. — Ну, кому говорю, сухоногие?
Немцы, озябшие, дрожащие, спрыгнули вниз и, с трудом разгибая замерзшие пальцы, взялись за лопаты. Пока кое-как высвободили машину от снега, заглох мотор. Ландхарт бранился и кусал губы.
Немцев послали за сухими сучьями, и Ландхарт со Звоновым развели огонь под радиатором. Саша сам сильно замерз. Немцы толпились вокруг него, как цыплята вокруг наседки. Мотор отогрели. Машина, наконец, ожила. Ландхарт и Звонов быстро залезли в кабину.
— Очень холёдный ветер прямо на машина, — с досадой сказал Ландхарт. — Мотор скоро опять капут…
— Ты жми, жми, — с тревогой твердил Звонов.
С трудом проехали километров пять лесом. Ландхарт, как клещами, сжимал руками руль. Звонов с беспокойством поглядывал вперед. Когда выехали снова на тракт, Ландхарт спросил:
— Господин лейтенант не есть шофер?
— Прав нет, но понимаю. В танковых служил.
— Вы садиться за руль, — нерешительно сказал Ландхарт, — я ложиться на радиатор. Мотор — нет ветра, тепле, пошёль. Плёхо ветер, мотор капут видер.
Звонов сразу сообразил. Он сделал Ландхарту знак остановиться, выскочил из кабины и, взобравшись на буфер, лег на радиатор.
— Гони! — крикнул он.
Машина рванулась вперед. Морозный ветер волной обдал Звонова. Он крепко вцепился руками в холодное железо и спрятал голову в плечи. Минут через пятнадцать вдали показалась строящаяся драга. Ландхарт затормозил, и закоченевший Саша забрался обратно в кабину.
— Спасибо, господин лейтенант, — с чувством сказал немец. — Ваш горячий сердце делал тепле мой мотор!
Вольф встретил Звонова с угрюмой любезностью:
— Сами сможете убедиться, какие здесь условия для работы. Глушь, тоска… Волком завоешь.
— Ладно, не пугай, как-нибудь, — буркнул Звонов. — Показывай давай, чего тут у тебя.
В бараке лежал ничком на нарах отставной обер-лейтенант Отто Бернард. Он не вставал уже третий день. Звонову стало жалко больного, беспомощного старика, хотя он отлично помнил, какой отъявленный лодырь был этот самый Бернард.
— Ландхарт, посадишь его с собой в кабину, — велел он шоферу.
— А господин официр?
— В кузове поедет, не велика птица. Нельзя же больного деда в кузове морозить, и так чуть живой. Эй, камарад, собирай манатки! Подымай его, Ландхарт.
Узнав, что место рядом с шофером занято, Вольф рассвирепел, но возражать не решился. Он лишь окинул Звонова презрительным взглядом и, не попрощавшись, ушел на прииск пешком.
— Афидерзейн, — проворчал ему вслед Звонов. — Скатертью дорожка, колбаса немецкая!
Он прошел в комнату, где раньше помещался Вольф. Хотя здесь было очень чисто, он поморщился, велел проветрить, все обмести и даже выбить матрац, на котором спал Вольф. После этого достал из мешка хлеб и сел пить чай. Вахтер принес жестяной чайник и положил перед Звоновым два больших комка сахару.
— Откуда сахар-то? — спросил Саша, посыпая черный хлеб солью.
— Немецкий. Им сахару, почесть, не выдавали. Лейтенант целый мешочек насбирал, да, видно, забыл с собой прихватить. Пейте, товарищ младший лейтенант.
— Пошел ты! — прошипел Звонов. — Ты тоже, видать, хорош гусь: видел, чего делается, а не мог в штаб батальона сообщить? Кабы ты мне раньше этот сахар показал, я бы в рыло Вольфу этим мешком натыкал. Унеси, отдай повару или старосте.
Позавтракав, Звонов отправился на реку, где немцы валили лес. С высокого гористого берега скатывались на лед толстые, шестиметровые бревна. «Эх, хороши деревца! — подумал он, задрав голову и любуясь слегка колеблющимися вершинами огромных стройных сосен. — Нам бы на Тамбовщину такого леску! А тут переводят, переводят лес, а все конца нет». Наверху с шумом упало дерево, завихрилась снежная метель. Потом очищенный от сучьев ствол пополз вниз, глубоко бороздя снег.
— А ничего работают! — сказал сам себе Саша, глядя, как на высоком берегу копошатся немцы. — Работенка-то ведь не из легких.
Он, увязая в снегу, стал карабкаться на крутой берег. Немцы заметили его, и несколько человек побежали навстречу.
— Гутен таг, данке зеер, — Звонов улыбался, отряхивая снег. — Вам рабочая сила не требуется? Поработать охота, а то уши мерзнут.
— Пожалуйста, на наша бригада, — весело ответил Вебер.
25
Ничего нет хуже мартовских снегопадов в лесу, когда сутками, не переставая, лепит сырой, густой снег. Одежда лесорубов, промокшая до нитки, не успевает просохнуть за ночь даже в горячей сушилке. Валенки, набухшие сыростью, становятся непомерно тяжелыми. А снег все идет и идет, и сугробы вырастают до полутора метров. Страшно шагнуть в сторону с протоптанной в снегу тропинки: сразу же по пояс проваливаешься в снег.
Штребль с досадой глядел на белые, крупные хлопья, медленно и красиво падающие сверху. День ото дня тяжелее становилось работать в этой мокрой, снежной каше. Рукавицы, которые Роза только вчера починила, сразу же намокли, и Штребль отшвырнул их в сторону.
— Нас самих скоро занесет снегом, — мрачно изрек он. — Еще две недели таких снегопадов, и в лес попасть будет нельзя.
