Илья Лавров - Девочка и рябина
— Ой, это же наши артисты! Входите скорее!
Она провела друзей в служебное купе, взяла у них билеты. Паровоз загудел, поезд тронулся.
— Куда вы смотрели? — удивилась она. — У одного две купейности, у другого — два билета!
Из соседнего вагона ворвалась Дьячок, ввалилась в купе.
— Вот вам билет! Купила! Еще не родился на свет тот человек, которого я обманула бы!
Северов сразу же понял: она показывала свой билет.
— Не нужно. Все в порядке, — успокаивала проводница.
— Так что вы со мной делаете? — плюхнулась на нижнюю полку Дьячок. — Ведь у меня сердце вот-вот выпрыгнет! Ноги подкашиваются! Дышать нечем! Кислородную подушку нужно! Что вы делаете, спрашиваю я? — склонилась к коленям, вытерла юбкой мокрое лицо. — Чуть в гроб не вогнали! — Она махала подолом, остужая ноги. — А что, что, что мне делать с билетом?! — совала его всем. — Бухгалтерия не примет! На мою шею он! — похлопала звучно по жирной шее. — Бездушие! Платить будете вы и вы! — Ткнула билетом в Касаткина и Северова. Выскочила, побежала, еще раз обернулась, еще раз ткнула в друзей, выглянувших из купе: — Вы! Вы! — Один чулок спустился гармошкой. Фаина скрылась в соседнем вагоне.
— Потрясающая! — засмеялся Алеша.
— Один был человек или сто шумело? — спросила проводница.
Его прииск
На прииске у Осокина общежитие устроили в пустых классах. Школу окружали высокие тополя. Стая листвы порхала у белых стен. Под карнизами жило несметное количество стрижей. Они, взвизгивая, тучами носились вокруг здания.
В одном классе разместились женщины, в другом — мужчины.
Вместо парт стояли кровати, белея простынями.
С весны жизнь Алеши изменилась. Он как-то вдруг потерял интерес к себе и все с большей жадностью присматривался к людям.
Сыграв спектакль в леспромхозе, он остался ночевать у тракториста. Весь день работал с ним на лесосеке в глуши тайги. Утром пошел на драгу.
Налетали бродячие тучки — остатки от большой грозы — и сыпали розовый редкий дождь. На одну сторону улицы лило, а на другой ветерок завихривал пыль.
Прочеркивала тучка через весь город узкую мокрую полосу и уносилась.
За ней появлялась вторая, ледяные капли камешками щелкали по крышам в другом месте.
А то совершали набег сразу три-четыре тучки и развешивали сверкающую пряжу дождя в разных местах.
Алеша, обходя мокрые кварталы, вышел за город.
Бушевала мутная река. Меж сопок, по берегам, драги мыли золото. После них оставались холмы ненужной породы и песка.
Драга, точно трехэтажный корабль, плавала в водоеме на понтонах.
У небольших окошек верхнего этажа, на перилах висели спасательные круги.
Алеша остановился у водоема, огляделся.
На отвалах люди выбирали куски кварца и корзинами, ведрами таскали вниз. На огромной поляне, белой от ромашек, виднелись кучи камней.
Две девушки притащили носилки, с треском высыпали кварц в свою кучу. Девушки были совершенно одинаковые: крупные, круглолицые, в шароварах.
«Близнецы», — подумал Алеша.
— Петр Вавилыч! Скоро у нас заберете?! — крикнула одна из них.
— А на пробу в лабораторию давали?
К ним засеменил старик в черной спецовке, с брезентовой сумкой на боку, с каёлкой в руке. Это был Кудряш, который зимой смотрел премьеру «Оптимистической трагедии».
— Эх вы, девки, скусные девки! — Он ущипнул одну девушку за руку, и глаза его стали сияющими. — Ох, Танюха, ты и тугая же! Резиновая! Ровно накачали тебя, как баллон. Ты ведь черт! Черт!
Близнецы захохотали низкими, одинаковыми голосами.
— Вы, Петр Вавилыч, на женщин облизываетесь, как кот на мышей! — сказала одна.
— Вам уже пора грехи замаливать! — Только по губам Северов определил, что это сказала другая.
— Не замолить, не замолить! — отмахнулся старик. — Этой вот драгой брать из меня грехи, и то за год не выгребешь! Много грехов! Шибко много! А все из-за вашей сестры! Любил я вас, как землянику в сметане! Да и сейчас еще…
Близнецы опять одинаково рассмеялись.
— Бесовки, бесовки! Я ведь и вас люблю, и солнце вот люблю, и водочку, и работенку, и ветер вот… Да чего я только, спросите, не люблю?!
Прямо по ромашкам подкатил грузовик.
— Больно вы уж, сеструхи, красавицы! Так и быть, грузите!
Девушки принялись бросать кварц в грохочущий железный кузов самосвала.
— Как же это, Вавилыч, очередь-то моя! — густым басом проговорил высокий, сутулый старик.
— Потерпи, Митюха, — Петр Вавилыч вытащил из сумки истрепанную тетрадку, сел на траву и принялся записывать какие-то цифры. — Глянь-ка на дорогу! Видишь — пылит? Это еще три самосвала катят. Сегодня все перебросим на фабрику!
На траве лежал охранник Костя Анохин в синей фуражке, сдвинутой на белые брови. Лицо у него было детски-розовое. Сильные плечи распирали выгоревшую гимнастерку. Солдатский ремень был надет наискось через плечо, как надевают окатанную шинель.
Костя смеялся, увлеченно следил за Петром Вавилычем.
Северов поздоровался, сел среди ромашек и почувствовал: уже давно нужно было посидеть на этой полянке.
Смешливый и словоохотливый охранник сразу же доверчиво и восхищенно сообщил скороговоркой:
— Это ведь Кудряшов! Старик-то! Его все зовут Кудряшом! Первый начальник рудника! Приехал почти на голое место, а сейчас вон — город, прииск большущий! Кудряш сотни пудов золота стране дал, огонь его спали! А сколько богатейших залежей открыл в тайге? Беда! Прииски там сейчас. Богато прожил, что и говорить, есть что вспомнить! — Охранник приятельски схватил Алешу за пуговицу на рубашке и зашептал: — А в сумке у него, знаешь, что? Всю жизнь чекушку водки таскает! Ей-богу! И ржаную корочку! — У охранника такой искренний, раскатистый хохоток, что и Северов рассмеялся. — Ей, пожалуй, лет двадцать, корочке-то! Каменная стала. Неугомонный старикан! Его на пенсию, а он шумит: «Я у вас новую Калифорнию открою». И, что ты думаешь, огонь его спали, открыл ведь! Вон, видишь, на отвалах возятся? Это Кудряша команда! Сколько уже лет драги моют золото! Золото берут из песка, а гальку и камни выбрасывают. Вон по всей реке тянутся отвалы. Только это тебе не простой камень, а кварц. Старикан порылся в нем, а потом заявляется к самому Осокину и пушит: вы что это, дескать, богатство бросаете? Оказалось, что в кварце-то беда сколько золота. Сколотил бригаду, назначили его горным мастером — это в семьдесят-то лет! И начал он выуживать этот кварц. Только за лето дал миллион прибыли! Чуешь?! — Охранник теребил пуговицу.
— Смотри-ка! — удивился Алеша. — А тут живешь, живешь и, пожалуй, сплошной убыток приносишь!
— Э, Кудряш — это голова! Золото видит под землей на три аршина, огонь его спали!
Костя Анохин вдруг замолчал, строго хлопнул длиннейшими белыми ресницами.
— А вы куда, гражданин? Ваш пропуск!
Северов подал.
Кудряш проворно перебегал от одной груды кварца к другой, что-то отмечая в тетрадке, балагуря, споря, ругаясь.
Алеша лежал, кусая травинку, и думал, что его прииски везде, где люди. Вот и на поляне, по которой, кланяясь, бегут толпы ромашек, стукают по лицу, оказался его прииск.
«А ведь если б этого Костю раньше встретил, я мог того тракториста таким вот сыграть», — понял он.
— Кудряш побежал «на драгу! — вскочил охранник.
Алеша догнал его. Кудряш быстро окинул его умным взглядом.
— Что-то не пойму… Студент, что ли, на практику?
Северов объяснил, кто он.
— Вон что! Был, был у вас в театре. Про комиссара смотрел! Ну, что же! Теперь вы нас посмотрите! Только дурак живет, зажмурившись на все!
И опять Алеша удивился: какие умные, сияющие глаза у старика.
Трап на плавающую драгу был поднят, как у древней крепости подъемный мост надо рвом. В окошко верхнего этажа виднелся драгер. Костя пронзительно, как голубятник, свистнул, посигналил рукой, и тяжелый, железный трап опустился к ногам Северова.
Алеша и Кудряш вошли на драгу.
На носу ее двигалась цепь больших, грузных черпаков. Они грызли берег, уходя в воду. Полные песка, галек и камней, скрежеща, завывая, взвизгивая на разные голоса, черпаки ползли на восемнадцатиметровую высоту, опрокидывали груз в завалочный люк.
Кудряш кричал в ухо, рассказывал о драге: на ней, как и на пароходе, оказались трапы, корма, нижняя и верхняя палубы. Был даже матрос. А вместо капитана здесь драгер. Это Федька, сын, вся команда подчиняется ему!
Драга сотрясалась, двигалась. Внутри, на ее рубчатой железной палубе, маслянистые лужицы от сотрясения постоянно подергивались сеткой мельчайших морщинок. Грохотало, лязгало, капало, брызгало.
Здесь находилось машинное отделение. Узкие крутые лесенки с поручнями вели на мостик и переходы второго этажа.
Алеша поднялся вслед за Кудряшом.
В длинных и наклонных желобах, с пульсирующими резиновыми днищами, бушевала мутная вода. Шум моторов, скрежет черпаков и рев воды сливались воедино.
