Александр Иванов - Не жди, когда уснут боги
Виктор лежал на тахте и слушал пластинку.
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не поплывет под нашими ногами.
— Вить, я очень злой? — спросил Григорий, как спрашивают невпопад о чем-то таком, что висит на душе и ничем его не снимешь.
Виктор приподнялся на локтях, длинная тонкая шея его еще больше вытянулась, серые глаза изучающе глянули на друга.
— Нет, Гриша, — сказал он, — ты не злой. Ты жесткий, как мясо старого верблюда. Сомневаюсь, что кому-то охота тебя пожевать. Может, я и не прав. Но уж абсолютно точно: углы режешь почем зря. А у нас и земля, и формы ее обитателей, и ракеты — кругом овальным линиям простор. А тебе углы подавай. И самые острые. Я тоже, поверь, ценю прямолинейность, но — прямолинейность течения большой реки, а не комариного полета.
— Но не могу же я совмещать в себе и овальность, и углы! — возразил Григорий.
— Пожалуйста. Только не возмущайся, когда это сочетается в других.
Григорий посидел в кресле, походил по комнате, уселся на край тахты.
— Вить, а если бы ты застал ночью свою Земфиру с цыганом? Что бы ты сделал?
— Уже началось? — Виктор горестно тряхнул волосами. — Рановато для Зои…
— Причем тут Зоя? — с яростью перебил Григорий.
— А, это тест на соблюдение морального кодекса!.. Так знай: я бы предпринял все, чтобы отбить Земфиру у цыгана. Ведь свою жену отбивать гораздо благородней, чем чужую. Но потом, возможно, сам бы оставил ее…
— Все-то ты понимаешь, а не женишься. Отчего?
— Потому и не женюсь, что понимаю. Из теоретиков всегда дрянные практики выходят. Хотя… Пока любой из нас, взяв молоток, не расшибет себе пальцы, он считает, что в нем зарыт талант плотника.
8
Цех выбивался из сил и наращивал показатели, так необходимые заводу. Особенно круто приходилось на участке по выпуску расточных станков, где в свое время работал Григорий. Именно здесь решалась судьба плана, потому что станок — не какие-нибудь плоскогубцы и сборка его сразу заметна на заводском горизонте.
Григорий был откровенен с парнями. Конечно, если б все шло нормально, если б кое-кто не напорол глупостей, вряд ли бы ему пришлось ораторствовать перед ними и призывать к перегрузкам. Уж коли по-честному, то никаких объективных причин нет. Просто многие неполадки свалились разом в одну кучу, и надо поднатужиться, протащить завод на своих плечах, чтобы те, кому следует, успели во всем разобраться, все отладить.
Парни для порядка погудели, но согласились: отступать уже некуда. Тем более что Григорию они верили, знали, что человек он деловой и просить о чем-либо зря не станет. Только Гошка с редкой звериной фамилией Носорогов и тоненьким птичьим носиком буркнул вроде бы недовольно:
— Бывший товарищ в роли кровопийцы. Ай, как нехорошо! Хотя бы постарался, чтобы обстоятельства, которые правят нами, совпадали с нашими интересами.
Улыбнулся Гошка, замолк и пошел к своему станку. Работать пора, а от работы его никакими директивами не оторвешь.
Григорий рассказывал как-то Зое об этих парнях, ну и о Гошке Носорогове тоже. Услышав его фамилию, она долго смеялась, прикладывая пухлые, как оладышки, ладони к повлажневшим глазам.
— Он, видно, живет по соседству со мной, этот Гоша, — отсмеявшись, сказала она. — Утром у нас на остановке обычно толчея. Однажды я вышла пораньше, чтобы не очень спешить, а он, бедняга, вероятно, запаздывал. У автобусных дверей не протолкнуться. Вдруг слышу: «Пропустите, товарищи! Срочный опасный груз! Пропустите, товарищи!..» Люди от неожиданности расступились, и он свободненько, даже не лишившись пуговицы, попал в автобус. Там на него набросились: «Нахал! Обманщик! Все давятся, а он — как чрезвычайный посол…» — «Зачем обманщик? — сказал Гоша. — Я на работу тороплюсь. Не меньше, чем ваш посол. И даже больше. Вы когда-нибудь видели, чтобы носорог торопился, на работу? Нет. Так смотрите! Ибо я есть самый настоящий Носорогов. Желаете убедиться?» И он достал паспорт.
А вот Ануфриева Зоя не помнила. На одном факультете учились, а не помнила. Странная штука — человеческая память. След в ней оставляют не долгожители, а те, кто беспощадно тратит себя на острое словцо или великое открытие.
…Чуть ли не ежедневно, завершая свой марафон по заводу, Симонов задерживался в механическом. Ах, до чего прекрасные настали времена в поставке материалов из других цехов! Прямо молочная река и кисельные берега. Только сам успевай поворачиваться да поживей, поживей, чтобы время, коснувшись твоего станка, дымилось и отступало прочь.
Будь Григорий начальником цеха, он бы спросил Симонова: «Уважаемый Валерий Павлович, вы мне доверяете?» — «О, да!» — ответил бы тот. — «В таком случае, простите, не совсем понятны ваши затяжные визиты в механический. Или они продиктованы личной симпатией к моей персоне?» Директор бы, разумеется, смутился, пробормотал бы что-нибудь несущественное о своем долге находиться в гуще масс, на трудном участке. Но Григорий бы остановил его оправдательную речь и выдал под занавес: «За доверие — спасибо! Позвольте же мне работать без мелкого опекунства. Оно, простите, для меня оскорбительно».
Но Григорий не был начальником цеха, и потому директор продолжал свои затяжные визиты в механический. Ануфриев, казалось, лоснится от счастья, мелкой рысцой бежит ему навстречу, сопровождает его, ловит каждое его слово и делает пометки в блокноте с неизменными красными корочками.
Чаще всего они простаивали на участке расточных станков. Хотя этот участок, по мнению Григория, не нуждался в повышенном к себе внимании. Уж больно хорошие здесь парни, один Гошка Носорогов чего стоит. А Рысбек Качкеев, а Левка Халдеев?.. Как тосковал Григории по своему прежнему рабочему месту, потому что находилось оно среди них, этих парней. Когда цех был пуст, его туда не тянуло, но стоило бригаде встать к станкам, и сердце начинало ныть, звать, проситься. Бывало, он не выдерживал, шел на участок, и кто-нибудь из ребят уступал ему на пяток минут свое рабочее место. После этого им с новой силой овладевало великолепное ощущение свежести и крепости бытия.
Нет, на таком участке директор простаивал совершенно зря.
Другое дело линия по изготовлению инструмента для сельхозмашин. Григорий нутром чуял: вот где темный лес, вот где надо копнуть поглубже. Первое, что он предложил: навести порядок в технологическом процессе, чтобы получаемая из кузнечного цеха штамповка, скажем, для разводного ключа не перетаскивалась в ящиках взад-вперед, а двигалась в одном направлении соответственно очередности операций. Ничего сверхъестественного в этом не было. Ануфриев поохал, согласился, но, как всегда, стал оттягивать. А теперь и вовсе перемонтаж фрезерных станков застрял на неопределенное время.
Ладно, думал Григорий, горячка малость спадет, и я своего добьюсь. Он уже радовался тому, что способен не лезть напролом, выжидать, чтобы потом бить наверняка, когда все вдруг завертелось, полетело вверх тормашками и от этой его трезвой расчетливости остались рожки да ножки.
Действие развернулось на участке по сборке разводных ключей. На том самом, о котором давно ходили разные слухи. Как только появлялись в цехе мужички поизворотливее да похитрее, сразу, едва принюхавшись, норовили попасть туда.
В свое время передовой бригадир Григорий Панкратов особенно не вникал, какими сказочными плодами манит их участок сборки. Передовой бригадир висел на заводской доске Почета и был выше всяких непроверенных слухов.
Став нормировщиком-экономистом, Григорий Панкратов пересмотрел свои старые взгляды и всерьез заинтересовался этим участком. На размышления его натолкнула бригада слесарей Федора Чередниченко. Ни с того, ни с сего в ней возникла узенькая и плоская фигура небезызвестного Останкова или попросту дяди Мити. А рыжий, с веселым роем веснушек на щеках Павлик Нефедов оказался перебазированным на сверлильный станок, откуда даже женщины бегут, по причине скуки и малого заработка.
Над кадрами властен начальник цеха, и Григорий спросил его, из каких соображений произведена эта перестановка. Ануфриев похлопал белесыми ресницами, что означало усиленную работу мысли, и ответил, что такова была просьба бригадира.
— Но почему? Хоть маломальские мотивы есть? — недоумевал Григорий.
— Как же, как же… — Обычно многословный Ануфриев попал в тупик, только бекал и мекал, пока, наконец, не сообразил воспользоваться общими фразами-ярлыками: — Нефедов вроде бы того, зазнался, перестал бригадира слушать, не реагировал на его замечания…
— Но замечания замечаниям рознь…
Ануфриев развел руками и глубоко вздохнул, как бы сожалея, что по таким вот пустякам вынужден тратить время. Бригадир предложил, Нефедов жаловаться не стал — зачем же вести об этом речь и морочить друг другу голову?
