Виктор Зиновьев - Нижний горизонт
Посредине комнаты стоял Романтик с красными пятнами на лице, остальные сидели вокруг на стульях. Петрович кивнул Коляю — мол, устраивайся как можешь. Романтик оглянулся и продолжил:
— …из часов сутки. А на собрании выступаем, других ругаем.
Колбасин, не вставая с места, сказал:
— Как бы он вещи перевез? Бюро услуг нету, здесь же дикий край, приспосабливаться надо! — И добавил кому-то в угол: — Пацан, будто только родился…
Романтик хотел что-то ответить, но его опередил завскладом Егоров:
— Карбюратор новый не ему, а Федору достался, вот и выступает! А что Федор помог сервант из Магадана перевезти — так его там не загрузили, он сам скажет!
Петрович длинно посмотрел на Колбасина.
— Мне звонили, что ты на базе даже не появлялся…
Тут из дальнего угла вылез Полтора Оклада и громко, будто у него наконец прорвался нарыв, начал:
— Раз уж мы здесь собрались, я начальству прямо в глаза скажу! Надо помещение подготовить! Это ваша недоработка — стульев мало, один вообще сломан, — он махнул рукой, будто рубил воздух, — форточка не открывается! Я сам… в участкоме состою. Мы знаем, кто в канистру бензин отливает, кто пассажиров берет, да пока молчим!
И он сел.
До сих пор сидевшие спокойно шоферы зашевелились и загудели: «А ты видел?», «Они двое честные, остальные дураки…», «С вами и работать никто не пойдет!» Трофимов, который ни разу в жизни не словчил — это знал каждый в гараже, — и тот заволновался. Когда на него сваливали всю грязную работу, он кряхтел, но молчал, а тут вставил:
— Не надо, на всех-то…
Если бы не вылез Полтора Оклада, мужики за Колбасина не заступились бы. Он ударил по живому, по тому, о чем все знают, да не говорят.
Теперь появилась возможность сказать. В самом деле, как же быть, — на моторной лодке ездить надо? А бензин где брать, если его не продают? Надо и вещи перевезти — на чем? А как зимой пассажира не посадить, если он чуть не закоченел на дороге? Некоторые за это рубли берут — что правда, то правда…
С завскладом подружиться был самый удобный момент — стоило присоединить голос к общему хору. Но Коляй посмотрел, как Романтик вжимает голову в плечи после каждого возгласа, и промолчал.
Петрович широкой ладонью посадил Романтика на стул. Он посмотрел на не сводящих с него глаз Колбасина и Егорова и сказал:
— Всем идти на рабочие места. Вы оба останьтесь.
Петрович был справедливым. Если нужно было поругаться с начальством — из-за запчастей, квартиры для шофера или другого, — не по телефону это делал, а говорил в глаза. Не помогало, не боялся на собрании с места подняться. Каждый в гараже знал, что завгар за него стеной, если тот прав. Если виноват, тут потачки не жди.
Его уважали и те, кого он в слесари перевел, и даже те, которым пришлось уйти «по истечении договора». Потому что в душе они признавали: наказаны правильно — не левачь, не выпивай. Строже всех Петрович относился к себе. При жене, бухгалтере торговой конторы, квартира его походила на полупустую комнату общежития.
Сейчас все понимали: что-то будет. Сами камешки со скал не падают — это или начало обвала, или свежий ветер. Петрович умный. Он так сделает, что шоферы сами поймут — обвал это или ветерок дунул.
Когда выходили из дверей, Полтора Оклада широко улыбнулся, похлопал Романтика по плечу:
— Так с людьми нельзя — бывает, что ж, выручаем друг друга. Ты себя выше нас никогда не ставь!
И заоглядывался вокруг, ища одобрения. Ему никто не ответил, каждый глядел в сторону. Трофимов, который готов был улыбнуться любому остановившему на нем взгляд, сделал вид, что выщипывает катышек из шапки.
Коляй пришел домой один, открыл ключом дверь, потом почитал свежие газеты, погрыз кедровых орехов. Романтик не появлялся. Кулек конфет из его тумбочки исчез: видно, пошел какой-то зазнобе. Зато скоро вернулся с работы Пронькин.
— Знаю, знаю, — сказал он. — На какого человека руку поднял — ведь он полстройки деталями обеспечивает! Ну, писатель, он меня доведет…
Коляй ничуть не удивился, что Пронькин об этом знает, но рассказывать подробности не стал. Буркнул под нос, взялся зашивать протершийся носок.
Пронькин выглянул в форточку, спрыгнул с подоконника на пол и предложил:
— Пошли в тридцать вторую! Кое-что предусмотрительно имеется, — он щелкнул по оттопыренному карману.
— Больше не ходок, — сказал Коляй.
— Сопротивление женщины волнует мужчину, — обнял его за плечи Пронькин. — Думаешь, меня бабы по морде не били? Ей гордость показать надо, пусть! Зато потом — эх!..
— Не, — отказался Коляй.
Он снова вспомнил, как ходил в гости в тридцать вторую, там каждый день справляли чей-нибудь день рождения. Когда Пронькин брякнул, что Коляй впервые в жизни ест песочный торт, все уставились на него. Он глазом не моргнул. Сначала будто цементной крошкой рог набил, а потом даже понравилось. По хмельному делу Коляй наклонился что-то сказать тершейся об него соседке и получил по щеке; потом в кухне он долго объяснялся, они помирились и целовались. Теперь Коляю было стыдно — как сопляк вывернулся наизнанку перед первой встречной.
Пронькин ушел один. Вернулся он минут через десять и с порога понес околесицу:
— Амазонки, суки, они же всех мужиков поубивали! У тебя металл штампованный — не лезь электродом, расползается, — шпарь автогеном! Кто же от бесплатной откажется, да еще на родное Черное море…
Коляй никогда не подозревал, что человек может напиться так быстро. Пронькин привязался к нему:
— Ты на Черном море был? Лучше всего, говорят, в Туапсе. Шашлыки, бабы, дороги — во! Берем отпуск вместе!
— Чего я там не видел, здесь поохочусь. Ложись спать.
Но Пронькин бормотал про загубленную жизнь, плакал, потом начал хвастать, что свинцовку в миллиметр положит на стык ощупью. Он тащил Коляя на улицу доказать это, махал руками и рвал пуговицы. Тогда Коляй насильно раздел его, положил в постель и сел сверху.
— Все, сплю! — дал слово Пронькин и захрапел.
Коляй видел, что тот храпит нарочно, а сам исподтишка косит глазом, слез с него и сел на стул. Пьяный что сумасшедший, его переубедить нельзя, можно только в лучшем случае успокоить.
Хлопнула дверь, и вошел Романтик, отряхивая с куртки снег. Коляй хотел пошутить, мол, когда свою невесту покажешь? Но тот серьезно кашлянул в кулак, сел за стол, как в президиум, и пригладил волосы.
— Был сейчас в комитете комсомола, — оказал он и сделал паузу. — Ты, оказывается, бессоюзный?
— И что? — спросил Коляй.
— Надо вступать, — строго продолжал Романтик. — И года у тебя, и стройка наша — Всесоюзная комсомольская!
— Неохота, — сказал Коляй. — На словах-то все сознательные, а копнешь… Да и принимаете кучей.
— А как Магнитка, Олег Кошевой, целина? — перебил Романтик. — Конечно, встречаются, которые…
Он не успел ничего добавить, только повел носом в сторону Пронькина. Тот вылетел из постели и подскочил к нему:
— Не нравлюсь, книжек не читаю? Читай, а на стройке тебе не жить! Правильно назвали — Романтик! Недокормыш, папа — профессор…
Романтик поднялся и ударил Пронькина. Тот, ойкнув, рухнул обратно в кровать.
Коляй не вмешивался в чужие отношения. Тем более что Пронькин как ни в чем не бывало встал утром и отправился на работу, весело насвистывая. Пусть считает, что Колыма Вилюю в подметки не годится, но крепкие ребята и здесь есть.
* * *Коляй никого никогда в своей жизни не любил так, как пишут писатели. Положенное выполнял: уважал мать, долго переписывался с Васькой, бывало, конечно, и насчет женщин. Если б спросили, может, не ответил бы, но про себя подумал бы: «Верю, любовь есть». А как иначе людям, всем людям вокруг жить? Пусть соврет один, другой, но не может быть, чтобы все врали. Другое дело, что не у каждого получается…
Разные дороги были у них с Людмилой-смуглянкой, пересеклись, но не слились, а разошлись. Если вспомнить по пороку, было так.
Сначала пришел страх, а потом радость, будто знаешь, что где-то далеко тебя ждет огромное счастье. Дни тоскливой горячки схлынули, он уже не считал себя зачуханным хиляком, но твердости и уверенности в себе по-прежнему не чувствовал. И чтобы понять, что Людмила и есть смысл его жизни, чтобы не бояться, что ошибешься, он решил сближаться с ней медленно. Боялся поспешить — ведь нет ничего больнее, когда ты откроешься, а в тебя сигарету стряхнут. И пока он медлил, смуглянка успела выйти замуж, родить ребенка и развестись. Может, он просто не умеет сходиться с людьми? Ведь полжизни один в кабине проводит…
На глазах у него рушилась мечта, а он был бессилен. Будто ткнулся задним бортом в замерзшую лиственницу: сначала вершинка обломилась, потом по стволу сверху донизу щель ударила, и вот глядишь — лежат в снегу искореженные обломки. Дрова не дрова, и дерева нет уже… А что тут поделаешь? Не та уж смуглянка, и Коляй другой, и воздух, и все вокруг изменилось.
