Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
– Ты что?
Вздохнула:
– Не знаю… что-то кашу не хочется.
Этим «что-то» она как бы смягчает (и довольно часто) недозволенную формулу «не хочу».
24.6.60.
От наших лужанок ни слуху ни духу. Обещали писать и не пишут.
Переписываю – в день по чайной ложке – те записи, которые делал на бумажных клочках…
. . . . .
Сидела за своим столиком, обедала. Рядом на оттоманке развалился наш котище.
Маша:
– Кот, уйди! Ты что не уходишь? Папа, кот на скатерть лег! У него же муравьи и глисты.
– Что у него?!!
Поправилась:
– У него комары и глисты.
Это она комаров и муравьев с блохами спутала. Знает, что и первые, и вторые, и третьи кусаются.
27.6.60.
Первое письмо из Луги. Мама устала, измучилась устройством быта, но при этом не нахвалится тамошней природой, ее красотой, целительностью воздуха и так далее.
Маша блаженствует.
Целый день в саду. Только есть домой приходит.
Подружилась, по словам мамы, с хозяином, отставным полковником, поливает из маленькой лейки грядки, получила «надел» – собственную маленькую грядку, с огурцами, кажется…
. . . . .
Недели две назад – голос за дверью моей комнаты:
– Можна?
Говорю:
– Да, мамочка.
Появляется Машка:
– Ты думал – мама?
– Да, я думал – мама.
Страшно ей понравилось, что ее за маму могут принять.
– Давай еще подумай. Хорошо? – говорит она и быстро выходит из комнаты, чтобы еще раз постучаться и спросить:
– Мож-на?
. . . . .
Скучаю без тебя, Машка. Скоро, надеюсь, увидимся. До свиданья, дружочек. Маруська моя курносая!..
3.7.60. Луга.
Уже четвертый день папа в Луге. Ехал сюда автобусом. После двух с половиной часов качки и тряски вышел, пошатываясь, на привокзальную площадь, огляделся: никого нет, никто не встречает.
И вдруг – где-то далеко-далеко – разглядел голубую мамину кофточку, а рядом с мамой – человечка в белой панамке. Еще издали увидел, как покраснела, залилась румянцем Машутка, когда мама сказала ей:
– Смотри, папа приехал!
Бежала со всех ног. В протянутой ручонке букетик полевых колокольчиков.
Все эти дни не отходила от меня.
К сожалению, погода с моим приездом испортилась – холодно, льет проливной дождь.
Вчера выдался небольшой просвет, и мы с Машей пошли на прогулку, знакомиться с окрестностями. Тут, на берегах Луги, довольно красиво, а местами и очень красиво, но не так дико, безлюдно и пустынно, как нам казалось, когда мы снимали дачу.
Нашли одну большую сыроежину. Машка ликовала, все время заглядывала в свою новую корзиночку и любовалась грибом.
На берегу Луги встретили пятерку больших (лет по восемь-десять) девочек. Все они с кружками и бидончиками в руках. Идут по ягоды. Девочки местные, я разговорился с ними. Они только что видели очень большие желтые лилии (кувшинки), но не могли дотянуться до них. Я отговорил их охотиться за лилиями в глубоких местах. Машка слушала нас, смотрела на девочек, ноздри у нее раздувались. И вдруг она обращается к девочке, которая стоит рядом с ней:
– Тебя как зовут?
– Оля.
Делает шаг к следующей:
– А тебя как зовут?
– Вера.
– А тебя?
– Галя.
Перебегает полянку:
– А тебя? А тебя?
– Наташа.
– Ира. А тебя как?
– Маша.
Одна из девочек показывает мне крохотный грибок с круглой, плотно натянутой шапочкой.
– Дядя! Правда, это белый гриб?
– Нет, – говорю. – Это не белый гриб. Это горькушка.
Другая девочка:
– Ну вот! Я говорила!..
– Тогда я брошу его, – говорит первая.
– Зачем же бросать? – говорю. – Ты лучше его моей дочке отдай.
– На!
Машка замирает от счастья.
Потом поворачивается ко мне, сует руку в корзинку, где лежит большая сыроежка, и говорит:
– Можно, я им гриб отдам?
– Конечно, можно.
– На! – говорит Маша и протягивает сыроежку большой девочке.
Девочки ошарашены.
– Она не жадная, – говорит кто-то из них.
Маша сияет. И папа тоже.
. . . . .
Обратно шли мимо еврейского кладбища. Кладбище маленькое, 30–40 могил, два-три стандартных дачных участка.
– Вот кладбище, – говорю. – Отсюда, говорят, близко наш дом.
– А что такое кладбище? – спрашивает Маша.
Я увожу ее – и от этой темы и от этого места.
Тема эта (смерть) по-прежнему занимает и волнует ее.
Часто вспоминает тетю Машу.
Сегодня сказала мне:
– Знаешь, когда мы пойдем встречать мамочку, ты напиши письмо тете Маше… Она больная, у нее Вася… брат, что ли… Она к нему уехала.
Уже год прошел с тех пор, как тетя Маша уехала в Новгород к сыну Васе и умерла там, у этого непутевого сына.
Я молчу.
. . . . .
Вчера, перед тем как идти на прогулку, показал ей компас. Объяснил, зачем он и что он показывает. После этого отбоя не было.
– Папа, а где Тбилиси? А где Комарово? Юг там? Когда я в Тбилиси к бабушке поеду, ты мне эту стрелочку дашь?
– Дам, конечно.
– И ты поедешь! Хорошо?
3 ГОДА 11 МЕСЯЦЕВ
4.7.60.
Погода как будто разгуливается. Дождит помаленьку, но все-таки и просветы бывают: нет-нет и солнышко выглянет.
. . . . .
Вечером ходили втроем на прогулку, в места, которые показала нам мама. Нашли 5–6 маслят, один моховичок. Земляника не в счет, ее тут очень много.
Маша превращается в обжору. Все время просит «добавочки». Только утром, за завтраком, ест похуже.
Когда собирали грибы, она заранее смаковала и предвкушала удовольствие:
– Ох, как вкусно будет! Грибы – их знаешь как надо? С картошечкой зажарить, сметанки туда положить… еще огурчика, лука зеленого, укропчика… хлебца…
Это она мне подражает. А я – каким-то чеховским героям.
5.7.60.
Вчера вечером после проливного дождя ходил с Машей в лесок. Нашли 7–8 маленьких белячков. Правда, наша мама, весьма опытная грибница, не всех их признала за белые. Тут много ложных. А хозяева наши их едят, разницы не видят.
Машка наша пошла в родителей. Человек она азартный, за грибами охотится страстно. Может быть, поэтому с трех часов дня до половины седьмого вечера не могла уснуть. А вечером опять, уже с мамой, пошли в лес.
. . . . .
Сегодня меня разбудил ее голос за окном. Отдернул занавеску, вижу – голенькая бегает спортивным шагом по саду.
В двенадцатом часу мама и тетя Минзамал уехали в Лугу на рынок. Машку оставили на моем попечении. Я работал, а она лепила куличики под моим окном. Для этого мы натаскали с нею с берега Луги ведерок сорок хорошего желтого песка.
. . . . .
Приходит давеча к мамочке голая, с растопыренными руками и с выражением крайнего ужаса на лице.
– Мама! Мама!
– Что?
– Сними!
– Что снять?
– По мне комар ходит!
– Где? Маша! Это же не комар.
– А кто?
– Это маленький паучок. Это дочка паука.
Почти рыдая:
– А чего ж она ко мне ходит, чего она к своей маме не идет?
6.7.60.
Ходили вчера встречать маму. Впрочем, «ходили» – это не очень честно по отношению к Маше. Я ехал на велосипеде, стараясь ехать как можно медленнее, а она бежала по тропинке сзади и кричала:
– Папа! Папычка! Не уезжай! Боюсь! Петуха боюсь.
Маму и тетю Минзамал мы встретили на полпути к автобусной остановке. Я погрузил корзину с продуктами на велосипед, отвез ее быстро домой, вернулся и посадил на багажник Машу.
Вечером вчетвером ходили на прогулку. Спускались вниз, к роднику, где необыкновенно вкусная вода. Собирали какие-то небывалые, огромные колокольчики.
. . . . .
Сегодня ночью я несколько раз просыпался: за окном стоял тот самый туман, что называется молочным. А утром – яркое солнце.
Нашли в саду два гриба: моховик и белый!
День летний, солнечный. Обидно уезжать. А в 13. 10 должны – все трое – автобусом выехать в Ленинград.
9.7.60.
Вечером вчера вместо прогулки в лес ходили в соседнюю деревню, к медицинской сестре, которая уже несколько дней делает папе уколы.
В деревне много детей и очень почему-то много маленьких, двух-трехлетних, очень разбитных, очень живых и самостоятельных. Девочки пяти и шести лет везли нарядную немецкую кукольную коляску, в которой спала большая и нарядная немецкая кукла. Не успели мы к ним приблизиться, Маша – с очень серьезным и даже деловым видом – к девочкам:
– Тебя как зовут? А сколько тебе лет? А тебя как зовут? А сколько тебе лет?
Девочки дали ей покатать коляску, и Машка ее катала, пока папа не сказал «довольно».
. . . . .
Перед сном ходили ненадолго за калитку и в соснячке у дороги нашли два моховичка и одну горькушу.
