Борис Лапин - Избраное
В Кион-Сане движение началось, когда во всей Корее оно уже кончилось. Четыре тысячи человек с поднятыми на палках знаменами двигались к дому кионсанского губернатора, требуя «донгниб» и «восьми прав гуманности и справедливости». Студенты с национальными флажками в петлицах разъясняли народу, что такое «донгниб».
«Донгниб» — это независимость. «Восемь прав» — это требования национальной свободы и независимости Кореи.
Хо Дзян-хак вышел в этот день в сандалиях и в белой соломенной шляпе погреться теплым полуденным ветром. Была оттепель. Над улицами неслись курчавые тучи.
Попадавшиеся люди громко пели и обнимались. Старик сел на корточки возле ворот храма. Он отдыхал.
Через час он увидел бегущих. Большими прыжками спешили франтоватые мужчины в европейских костюмах, с тростями. За ними с визгом поспевали их женщины, шурша шелком, манерно выворачивая ноги. Потом улица опустела. Потом пробежало несколько студентов, кричавших: «Не бегите, не бегите, будем умирать без сопротивления… за свободу…» Потом опять улица была пуста.
Потом толпа мужчин и женщин, портовая голь, рабочие, грузчики; в руках у них были камни и палки. Потом улица опустела. Вслед бежавшим торопливо шли женщины с младенцами, привязанными за спиной.
Старик встал и пошел по улице.
Из-за угла загорланил рожок.
На велосипедах подкатил отряд японцев. Хо Дзян-хак остановился. Рядом с ним шла студентка-кореянка. За спиной ее был подвязан ребенок, размахивавший флажком, заливаясь мелким смехом. Мать глядела на японский отряд. Забыла о революционном флажке, оставшемся в руках у ребенка.
— Не давай детям игрушек взрослых.
Так сказал философ, но женщина его не поняла.
Жандарм спрыгнул с велосипеда, подбежал, длинным кортикам замахнулся на женщину и ребенка.
— Дурак! Не убивай детей, не ты будешь их рожать! — крикнул тогда старик.
Он был избит жандармами.
После корейского философа на допрос был вызван господин Сен, владелец судоремонтного завода в Кион-Сане.
— К сожалению, господин Сен, у нас имеются сведения о вашем не совсем доброжелательном отношении к доблестному офицерству.
— Что вы?! Вы знаете меня лично, господин следователь. Кто сказал это, господин Момосе?
(«Зачем я выгнал тогда капитана?.. Зачем я выгнал тогда капитана?.. Ходите в кинематографы… Это он мстит… В кинематографы, молодой человек …»)
— Ваш завод — это рассадник профсоюзов, анархизма, национализма, коммунизма и революции.
— Господин следователь, поверьте, — коммунисты мутят.
— Как же вы оправдываете это?
— Арестуйте их! Арестовывайте их как можно больше! Я вам даже дам список самых зловредных. Есть, например, Цой, который недавно уходил в Кентаи. Что он делал в Кентаи? Я дал ему в слепоте отпуск. Мой приказчик дал. Казните его — и дело с концом.
— Мы сами знаем, что нам делать, господин Сен.
В тот же вечер из заводского поселка были изъяты пятьдесят человек.
Увы, увы! К сожалению, кореец Цой скрылся неизвестно куда. Точнее, ему было отказано от места за болтовню о Кентаи два дня назад. Ему удалось поступить кочегаром на китайский пароход.
Теперь он плывет где-нибудь по Желтому морю.
На юг… На острова…
Удивительную тоску испытывает кочегар парохода «Чжу-и» в день полного туманов циклона, проходящего полосой по Тихому океану.
В руках его черная железная лопата. Огромный сквозняк уносится в люки. Из топок пышет горячий ветер, от которого сохнет кожа. В топках со свистом мечется красный огонь.
Машина грубо стучит. Из липких, стекающих каплями стен выходит разболтанный визг железа, опущенного в воду.
— А ну-ка, подавай угля, подавай угля!
Когда глядишь вверх, ты видишь холодную сырость и чувствуешь лестницу, винтом поднятую в темный колодец. Этот колодец качается в глазах вместе с пароходом, пляшущим на мертвой зыби.
В туман качка ужасна. Она сопровождается странной неподвижностью воздуха и безмолвием моря.
А ну-ка, бей лопатой! Вкопайся в уголь, пока не заболит внизу живот, пока не заколет бок.
Под топками стоит высокий куб с кипяченой водой. Выпей из кружки! Вода пахнет углем и жестью. Как называется гнутая железная палка, брошенная на угольный сор? Хватай ее, шуруй уголь в топках.
Огонь кидается в глаза. Глаза высыхают. Попробовал бы ты сейчас заплакать!
* * *В истории капитана Аратоки как будто действуют два человека — так резко отличаются его слова и поступки до и после «апофеоза». Ни одно из свидетельств, имеющихся у вас о школьной и служебной жизни капитана, ничего не говорит о его особой любви к изречениям, о страсти к сочинительству или глубоких познаниях, доставивших ему впоследствии место военно-воздушного эксперта в Женеве.
Однако уже через несколько дней после чуда в Кентаи японские репортеры опубликовывают из номера в номер различные глубокомысленные и плоские его афоризмы.
Он проявляет любовь к цитатам.
«Война есть создатель, голод — разрушитель всего великого», — говорит он.
Он пишет в книгах автографов ряд небольших стихотворений, которые я имел случай несколько раз приводить в этой повести — в конце глав..
Заинтересованный этим, я отправил письмо в Токио, в газетный концерн, как мне казалось, способный дать мне ценные сведения…
А где госпожа Гинко?
Где милая госпожа Гинко?
Где завязывающая бант на животе,
Опытная госпожа Гинко?
Не могу вам это рассказать.
Спросите у того боцмана,
Спросите у того сифилитика,
Спросите у того конторщика,
Улыбающегося самому себе.
О великое слово долг,
О великое слово месть,
О великое слово полк,
О великое слово честь.
Вы хотите знать, отчего
Я геройски мог поступить?
Нужно вам узнать для того,
Как помножить СМЕТЬ на УБИТЬ.
Глава двадцать первая
ПИСЬМО
«Милостивый государь, гражданин Лапин! Благодарю Вас за Ваше любезное письмо. Чиф-эдитор нашего газетного предприятия, несмотря на чрезвычайное свое перегружение текущей работой злобы дня, внимательно ознакомился с Вашими пожеланиями и поручил мне сообщить Вам следующее: Принося Вам поздравления за Вашего лестного для нас внимания, выразившееся в лестном намерении написать книгу посвящении нашему герою национальности г. кап. Аратоки Шокаи, кавалера ордена Золотой ястреба, г. Чиф-эдитор, однако, выражает свое незначительное сомнение, для того, что ваше намерение иметь не истинно ориентировочный ондерграунд.
Мы, к сожалению, не имеем физической возможности выслать Вам тот материал и документации, которыми пользовался г. Куропи С., составивший отпечатанную нашим предприятием брошюру о чуде в Кентаи, имевшем акцидент с нашим героем национальности г. кап. Аратоки Ш., кав. орд. Зол. ястреб. Упомянутая документация есть собственность Военного Министерства и в настоящее время, к сожалению, не имеет возможности быть Вам представленным, как мы того бы имели пожелание.
Тем не менее, спеша поспешествованию осуществления Вашего желания, г. Чиф-эдитор просил передать Вам следующие ноты, коими по нашего мнения следовало бы иметь в виду для Вашей прекрасной будущей книги.
На первое: так называемое чудо спасения живой мишени в Кентаи надо рассматривать в конвергенции со всем нашим развитием исторического пути, имеющим по мнению известного писателя г. Леруа-Болье особые пути, на эра за 2500 лет нашей истории, как то — глубокий патриотизм японского народа, под покровительством мудрой проницательности нашего Императора и властей.
На второе: основной афоризм наших войск есть мнение: «Смерть на войне не несчастье, но неприятный инцидент». Примером этого следует отметить правило нашего великого героя национальности генерала Ноги, что «не следует спешить на помощь раненым товарищам — лучше продолжать сражение: ты больше принесешь пользы родине».
Таким образом, ваши поиски ондерграунда не требуют документации, но исключительно познания моральной сущности нашего офицера, всегда жертвующего собой.
В написании Вашей книги мы предлагаем Вам держаться такого метода, но не другого, ибо всякий другой приведет Вас к неприятностям.
Ваш доверенно всегда готовый к услугам
и уважающий Вас
Манаджер Токио-концерна (подпись)».ИЗ КНИГИ «ЛЕТО В МОНГОЛИИ»
За холмами
