Александр Лозневой - Крепость Магнитная
— Поспать на помойке! — добавил кто-то.
Раздался хохот и тут же писклявый, почти женский голосок:
— Нагишом ложись, а то опять разденут!
Богобоязный не отозвался.
Кузьмич выждал немного, заговорил тише:
— Конечно, среди нас есть и такие, у которых не осталось на хлеб. Вон когда получка была. Но ведь можно занять у товарища. Не все такие бедные! Подойди, наконец, ко мне: сколько могу, всегда выделю… Но об этом, пожалуй, хватит: утрясется все, уладится. Иная задача перед нами, товарищи, — скорее сдать объект. До пуска цеха остались считанные дни, а мы по-прежнему не укладываемся в график. А тут еще этот хлам: ни подойти, ни подъехать!.. Сегодня цемент подвезли, так вон где машины остановились, аж у домны! Я обращаюсь прежде всего к коммунистам и комсомольцам, поскольку мы уже задержались, то давайте возьмемся и расчистим подъездные пути. Не сделаем этого сегодня, будем маяться завтра. Да вы сами видите, как, к примеру, выгружать смолу или известь? Ни машине, ни трактору не развернуться.
— Так бы сразу и говорил!
— Я так и говорю: сперва очистим пути, поднесем кирпич к подъемнику, а затем…
— Разгрузим цемент!
— Именно так, товарищ Ладейников. Цемент для нас — все. Но где мы его разгрузим, вдруг дождь? Придется заодно и навес сколотить. Вот видите, все цепочкой — одно к одному.
Взяв в руки ломик, Платон начал откатывать бревна, лежавшие на дороге. Порфишка и Глытько стали помогать ему. Остался на субботник и Богобоязный: критика хоть и не понравилась ему, а свое сделала.
— Хлопцы, медведь в лесу сдох. Колька на субботнике!
— Да ну-у?
— Что нукаешь, он парень хоть куда! — нарочно громко произнес Кузьмич, чтоб все слышали.
Платон понял: с другого конца берет — то наказывал, теперь похваливает. Кузьмич, он понимает…
— Колька парень деловой, — вмешался усатый каменщик. — Да вот «змейка с наклейкой» его губит. Смочи нитку в самогоне, дай понюхать — сто верстов за тобой бежать будет.
— Нэ пье вин! — скосил глаза на усатого Глытько. — Геть видциль, кажу — бросыв!
21
Женщина в белом платье, в парусиновых туфлях, начищенных зубным порошком, придерживая за руку девочку лет трех, подошла к стойке, где сидела регистраторша, и сказала, что ей надо записаться к врачу.
— Вы стахановка?
— Да… а разве это нужно?
— Стахановцы проходят без очереди.
Оставив девочку на скамье рядом с тщедушной старухой, женщина велела ей никуда не уходить. «Ты, Алена, не шали!» — добавила она.
— Будь спок, — ответила девочка.
— Что это еще за «будь спок»? Кто тебя научил?
— Так дядя Коля же!.. Смешной такой… Я чихнула, а он: спичка в нос, пара колес и еще паровоз! А я сказала: паровоз большой и в нос не влезет. Правда, мама?
— Правда. Но ты кого зря не слушай.
— Оно само слушается.
— Ладно, сиди, — сказала мать и, повернувшись, пошла по коридору в самый конец, где у кабинета сидело и стояло несколько больных. Потянулась было к двери, но, увидев настороженные взгляды стоявших в очереди, остановилась. Как это она пойдет без очереди, а эти пожилые люди, которые пришли раньше, чем она, будут стоять? И подумала, что звание стахановца присваивается вовсе не для того, чтобы покупать продукты в магазине без очереди или нарушать сложившийся порядок приема больных в поликлинике. Посмотрела на старуху в очках, на давно небритого мужчину, который, хватаясь за грудь, сильно кашлял; повернулась, встала в самый конец очереди.
Минут пять стояла, поглядывая на Аленку. Дочка о чем-то говорила со старушкой. Молодец, малышка!.. Женщина вынула из сумочки книжку стихов, которую купила в киоске, направляясь сюда, и, не обратив внимания на ее автора, принялась читать. Она любила поэзию, особенно сельскую. Прочитала одно, второе стихотворение и вдруг зашептала по памяти слова третьего. Это же песня! Сколько раз по радио слышала, да и девчата пели:
Полушалок твой да малиновый
Вижу каждый день за овинами…
Шептала слова, а в голове звучала знакомая, давно полюбившаяся мелодия. Звенела, переливалась, звала куда-то в степь, на простор. И странно: луг, речка и этот старый, покрытый соломой, овин — все так похоже на окраину ее маленького городка, где воспитывалась у деда с бабкой, не терявших связи с землей. Кроме лошади, у них была коза Зойка… И еще вспомнилось, как играла с девчонками в классы, плескалась на речке, ходила за грибами в лес, который начинался сразу за поскотиной. А зимой, когда ложился снег, взбиралась на гору, казавшуюся тогда очень высокой, и вихрем летела вниз на своей ледянке. Давно нет в живых деда с бабкой, никого из родных не осталось. И все же хотелось побывать там, где родилась и выросла, постоять у могилы предков… Это стихи навели на раздумье. Простые, незатейливые, а вот взяли за душу, задели за живое. Кто же их написал?.. Доронин, оказывается. Иван Доронин! Выходит, она давно знает этого поэта, много о нем слыхала. Еще у Маяковского прочла, будто он, Доронин, пишет «утомительно и длинно». Может, и так, но критика порой не совпадает с мнением, а тем более, с настроением читателя. Бывает, разнесут писателя в пух и прах, а народ еще более хватается за него, скупает книги, читает, как никого другого. Доронин сегодня растрогал ее душу. Может, она, простая работница, не разбирается в поэзии, но читать нудные стихи про железо и бетон, какие стряпает Гастев, ей не хочется. А вот за Доронина ухватилась: у него все как-то просто, по-человечески. Читая его, живо представила деда, идущего за сохой. Уставший, но деловой, топает он по борозде в больших сыромятных броднях, в теплой безрукавке, а вслед за ним — стая грачей…
И еще всплыл в памяти друг детства Ванька Дрон. Жили рядом, учились в одном классе. Ванька нередко дергал ее за косу и всякий раз делал вид, будто он к этому не причастен. А играя на выгоне в лапту, всегда старался поймать ее, и она, убегая, показывала ему язык.
— Входите, что же вы!..
Женщина подняла глаза и залилась краской: никакой очереди уже не было, все успели пройти.
— Садитесь, — сказала врач, делая запись в карточке И не глядя на пациентку. — Говорите, простудились. Ничего удивительного — и в жару бывает. Наверное, искупались в Урале? Я так и подумала. Вспотели — и в воду… — Врач подождала, когда больная снимет кофточку и принялась осматривать коричневое, тугое, почти девичье тело. Приложила ладонь к спине, стала выстукивать пальцем. Затем, приставив трубку к груди, попросила не дышать.
Больная вздрогнула и в эту же минуту почувствовала навалившуюся на нее Аленку.
— Ты с ума сошла! Разве так можно? — сердилась мать.
— Кто же так врывается в комнату? — беря девочку за руку, сказала врач. — Сперва спросить надо, можно ли войти?.. Не маленькая, должна знать. — И, увидя, что девочка напугалась, сменила тон: — Ладно, первый раз прощается, а придешь еще, обязательно спроси: можно?
Девочка закивала головой: да, она так и сделает.
— Ты — Наташа? — улыбнулась врач. — Ах, Валя…
Прижимаясь к матери, девочка мотала головой: нет.
— А как же?
— Аленка, вот как! А фамилия — Са-ла-вье-ва!
— Соловьева? — почему-то удивилась врач. Пристально посмотрела на девочку, на маму, развела руками:
— Вот так встреча! Ну, здравствуйте, Галя!
Пациентка осветилась улыбкой. Встала:
— Вы… Роза Павловна?
— Мы, оказывается, заочно давно знаем друг дружку. Я даже видела вас мельком в кинотеатре. Муж показал: смотри, говорит, Платошкина любовь! Мне так хотелось тогда подойти к вам, поговорить… Но тут начался фильм, а когда кончился, вы исчезли. Как плохо, что мы с вами до сих пор не могли встретиться! Но вот видите, желание сбылось. Я очень рада. Давайте сразу договоримся о новой встрече. Приходите ко мне в субботу, а? Только обязательно! Галочка, мы с вами, можно сказать… да вы понимаете меня… А заболеваний у вас пока никаких. Организм здоров. Вот разве что кашель, но это пройдет.
Вдруг притянула к себе Аленку:
— Придешь ко мне?
— Угу, — согласилась девочка. — Я сперва постучу пальчиком в дверь, потом скажу: можно?
— Молодец. Ну вот и договорились. Значит, с мамой в субботу…
— Мы так мало знакомы, неудобно как-то, — застеснялась Галина.
— И слушать не хочу. Мы с вами старые знакомые! Обязательно, к десяти… не забудьте. Я ведь теперь одна. Янка второй месяц в Оренбурге на переподготовке. Летчик он… Бывает так скучно, приходите…
Невысокая, прямая, в аккуратном белом халате, Роза Павловна стояла на крыльце и ласково поглядывала на Аленку. Вот она сбежала вниз по ступенькам, взяла девочку на руки. И Галина все поняла: томится по детям, своих пока нет.
— Пусть мама уезжает, а ты останешься со мной, — сказала Роза Павловна. — Согласна?
— Да, — шепнула девочка и обняла Розу Павловну за шею.
