Борис Изюмский - Алые погоны
Капитан Беседа, поместив Голикова в госпиталь, дня два не мог решить, кого назначить старшим отделения.
Кошелев исполнителен, но еще не обладает нужными для роли старшего волевыми качествами — его не будут слушать. «Может быть, назначить Каменюку?» — мелькнула мысль, но, усмехнувшись, капитан стал перебирать другие фамилии.
Самсонов? Слишком мал и слишком поглощен своими делами…
Авилкин? Нет, из него сейчас помощника не выйдет. А правда, почему бы не назначить Каменюку? Это поднимет его в собственных глазах. Хотя… прием с назначением дезорганизатора старшим стал в некотором роде воспитательным штампом. Десятки душещипательных статей обыграли его, рассказывая о молниеносном превращении в благолепных агнцев озорников, возведенных на командные высоты.
Но как отнесется к назначению Каменюки отделение, да и сам он? Еще подумав и поколебавшись, капитан Беседа все же решил остановить свой выбор на Артеме.
Все опасения оказались излишними. Каменюка сразу проникся чувством ответственности и принял назначение как должное.
Отделение было теперь всегда первым на построении, в классе стало чисто, а на уроках, стоило только Каменюке грозно посмотреть на нарушителя порядка, как тот затихал. Командирский раж и воинственность Каменюки были столь велики, что их пришлось даже несколько умерять.
Однажды во время игры четвертого отделения в волейбол в зимнем спортивном зале Артем пришел туда в шинели, застегнутой на все пуговицы и туго перетянутой ремнем.
— Авилкин, на развод! — стоя в дверях, крикнул Каменюка и вышел, уверенный, что вызванный немедленно последует за ним. Но Павлик решил доиграть партию и продолжал азартно прыгать у сетки.
Артем, обнаружив через некоторое время, что Авилкин не идет за ним, возвратился, схватил непослушного за шиворот и потащил его с криком:
— Надевай шинель! Ты что, военных порядков не знаешь? Развод — святое дело!
За Авилкина вступился Дадико, началась свалка, прекращенная вовремя подоспевшим Беседой.
Главное, что радовало воспитателя, это появившееся у Артема стремление быть предельно честным. Видно, он считал это неотъемлемой частью своих служебных обязанностей.
Как-то раз капитана вызвали на сутки в военный округ. Возвращался он оттуда с неспокойным сердцем. Не случилось ли чего-нибудь в отделении?
Приведя себя в порядок с дороги, он заторопился в училище. Шла самоподготовка. Открыв дверь класса, Алексей Николаевич увидел Артема, сидящего за столом воспитателя.
— Отделение, смир-рно! — громко скомандовал Каменюка и на высокой ноте доложил: — Товарищ капитан, в ваше отсутствие суворовец Авилкин Павел не вышел на утреннюю зарядку — притворился больным. Суворовец Самсонов Семен получил замечание на уроке английского языка. Никаких других нарушений дисциплины не было. Докладывает старший суворовец отделения Каменюка Артем!
Он сделал шаг в сторону и независимо посмотрел на товарищей, вздернув крутой подбородок с бороздкой посредине.
Когда воспитатель вышел из класса, к Артему подскочил Авилкин, посверкивая зеленоватыми глазами.
— Ябеда, доносчик!
Каменюка хладнокровно оглядел его с головы до ног:
— Если бы я пошел к капитану тайно… А я при всех сказал.
Он подумал и добавил:
— Так комсомольцы делают…
— Фискал! — кричал Авилкин.
— А ты нарушитель дисциплины! Этому тебя Суворов учит?
— А ты, а ты… ворюга! — взвизгнул Авилкин.
Каменюка побледнел. Со сжатыми кулаками бросился он на Авилкина, но остановился, приблизив к его лицу свое.
— Если бы я не был старшим, я б тебе показал!
Но Павлик уже и сам перетрусил.
— Ты чего? Ты чего? — забормотал он и отбежал к своей парте.
Возможно, отделение и не одобрило бы прямолинейности старшего, но Каменюка не щадил и себя, когда дело касалось службы. В прошлое воскресенье, возвратись из городского отпуска, он доложил Беседе:
— Товарищ капитан! Суворовец четвертого отделения пятой роты Каменюка Артем из городского отпуска прибыл. На улице мне было сделано замечание неизвестным лейтенантом, что нельзя держать руку в кармане и щелкать семечки, — виновато добавил он, опуская голову.
Воспитатель пожурил Артема: «Не забывай о чести училища», но на ротном построении похвалил:
— Каменюка поступил так, как полагается военному человеку: правдивость для суворовца прежде всего!
Командирские обязанности вызвали у Артема стремление подражать старшим в подаче команд и даже выработать свой «стиль».
Беседа с изумлением заметил, что Каменюка вместо «смирно» стал устрашающе выкрикивать: «Фыр-рна!», а а коридоре приветствовал старшину небрежным прикосновением руки к шапке — точь-в-точь, как Стрепух, и так же, как тот, цедил сквозь зубы: «Здрам-желам!»
Пришлось увести «новатора» в пустой класс и там потребовать объяснения: что означают эти нарушения строевого устава.
Артем стал было пояснять, что хочет покрасивее приветствовать: «В первой роте один офицер так руку прикладывает, будто в висок себя бьет, — ну, это некрасиво; другой будто горсточкой воду хлюпает, — тоже некрасиво, или ладошкой глаза заслоняет, как от солнца, а я…»
Капитан Беседа показал, как следует подавать команду, отдавать честь, и повторять эти уроки больше не пришлось.
Словом, к старшему трудно было придраться, и товарищи подчинялись ему почти безропотно. Только Авилкин пытался временами сопротивляться, но, как правило, безуспешно. После одного бурного столкновения с Авилкиным Каменюка с горечью сказал Алексею Николаевичу:
— Теперь я понимаю, товарищ капитан, как неприятно командиру, когда его приказ не выполняют…
— Ничего, не унывай, — подбодрил капитан Беседа. — Капля камень точит.
За последний месяц даже лицо, даже внешний вид Каменюки изменились. Он старался не давать повода для замечаний, поэтому исчез лихой залом шапки, цыганский напуск брюк на голенища, а ремень занял на талии надлежащее место.
Было бы преувеличением сказать, что Артем стал неузнаваемым, превратился в «пай-мальчика». Это был все тот же Каменюка — ершистый, задиристый, своевольный — и в то же время не тот: какая-то внутренняя сила сдерживала его. Синие глаза Артема стали чище, в них исчезло выражение недоверчивости к людям, и они по-детски, открыто и ясно начинали смотреть на мир.
Капитану Беседе не раз хотелось спросить Каменюку о часах. Он чувствовал, что сейчас Артем будет откровенен. Но осторожность и боязнь неудачным движением разрушить все то новое, что с великим трудом создавал он в характере Артема, останавливали воспитателя.
Однажды Каменюка, оставшись наедине с офицером, начал было:
— Я хотел вам сказать, товарищ капитан… — но не докончил, запнулся от волнения.
И Алексей Николаевич поспешил ему на выручку:
— Да, да, Артем, и я хотел сказать, что у нас в отделении еще плохо проходят дежурства.
ГЛАВА XIX
С военных занятий ребята пришли изрядно усталыми. Они «штурмовали» полосу препятствий: с карабином в руках перелезали через забор, по тонкой жердочке пробегали над «пропастью», проползали на животе сквозь узкий тоннель, в который с трудом можно было втиснуть свое тело, прыгали в глубокую яму и быстро выбирались из нее.
При разборе «операции» Боканов похвалил Ковалева за ловкость и сметку. Сейчас, вспоминая об этом, Володя с особым усердием чистил карабин. Капитан сказал, что летом, в лагерях, они будут ходить в ночную разведку, устраивать походы в лес и горы.
«Надо сегодня же, — решил Ковалев, — взять справочник по топографии и сделать выписки. Есть ли в нашей библиотеке что-нибудь о режиме бойца в походе?»
В прошлое воскресенье первая и вторая роты участвовали в пятнадцатикилометровом походе.
Володя плохо подогнал обувь и через час натер ногу в подъеме. Нога нестерпимо горела и, казалось, опухла.
На обратном пути от контрольного пункта он едва шел. Присел, перемотал портянку. Боль на время утихла, но через несколько минут портянка сбилась, и боль возобновилась с новой силой. До училища оставалось километра три. Показалась грузовая машина, — она подбирала отставших.
— Подвезти? — выглянув из окна кабины, спросил подполковник Русанов.
— Нет! — с напускной бодростью ответил Ковалев и быстро зашагал, стараясь не хромать.
Машина скрылась за поворотом дороги.
«Все же до училища дошел сам!» — удовлетворенно подумал Ковалев.
Он еще раз проверил действие затвора, поставил карабин на место и пошел в роту приводить себя в порядок.
Подполковник Русанов как-то сказал: «Кавалерист, не почистив коня, не ляжет спать даже после самого тяжелого перехода; пехотинец сначала почистит оружие, а потом подумает о себе. Не нарушайте этот армейский закон».
