Юрий Рытхэу - Магические числа
— Надо же! Палец не липнет! Весь жировой слой смыли. Как интересно! Значит, они утверждают, что это грязь?
— Грязь, говорят, — кивнул Кагот. — Оттирали меня так, что я боялся совсем без кожи остаться…
— Алексей говорит, что и нас скоро будут мыть, — подала голос Умкэнеу. — Построят здесь деревянный дом — баню…
— Разве и женщин моют? — с сомнением спросил Гаймисин.
— Про женщин ничего не могу сказать, — ответил Кагот. — На корабле нет женщин.
— Женщин тоже будут мыть! — настаивала на своем Умкэнеу. — Алексей так говорил, потому что при новой жизни мужчина и женщина равны.
Кагот с удивлением посмотрел на Першина и спросил:
— Это правда?
— Да, — кивнул Першин. — Большевики считают, что женщины должны быть равными с мужчинами.
— Нехорошо, однако, будет, — покачал головой Гаймисин. — Да и сами женщины не захотят этого…
— Почему не захотят? — с вызовом спросила Умкэнеу.
— А ты вообще молчи! — прикрикнул на нее отец. — Уж больно разговорчива стала! Смотри, не пущу больше на учение!
Умкэнеу умоляюще посмотрела на Першина. Но учитель был в растерянности и, чтобы отвести разговор от опасной темы, предложил:
— Давайте слушать Кагота.
— Верно! — поддержал его Амос. — Мы пришли слушать рассказ Кагота!
Кагот отпил из чашки, вытер аккуратно подстриженные Сундбеком усы и продолжал:
— После мытья меня обрядили во все матерчатое. Потому что внутри корабля тепло, и в меховой кухлянке можно сопреть от жары. Поначалу жестко и неудобно было в матерчатой, но потом привык. Главная работа на корабле — приготовление еды. Большое умение надо, чтобы правильно приготовить тангитанскую еду! Учил меня сам Амундсен, большой знаток в этом деле. Так я научился печь булочки, белый тангитанский хлеб. Вот он. Можете попробовать. Потом — жарить олений бифштекс, варить супы, овсяную кашу. У них продуктов — полные трюмы. Войдешь туда — можно заблудиться среди ящиков, мешков в бочонков. На несколько лет хватит им этой еды!
— Зачем им столько? — спросил Гаймисин.
— Они собираются плыть к вершине Земли, — ответил Кагот. — А путь туда долгий, несколько лет может занять.
— А что им там надо, на этой вершине? — поинтересовался Гаймисин.
— Толком не сказал Амундсен, — ответил Кагот. — Но думаю, что он оттуда хочет поглядеть на всю нашу Землю.
— Иногда тангитаны тоже любят приврать, — тихо заметил Гаймисин, сожалея о том, что Кагот портит свой интересный рассказ явными небылицами. — Ты лучше рассказывай о жизни на корабле…
— Кроме забот о еде, они еще много занимаются разными измерениями, — повествовал дальше Кагот. — Мерят толщину льда, глубину воды в разных местах, мерят силу ветра, мороза и многое-многое другое.
— Зачем все мерить? — спросил Гаймисин. — Какая от этого польза?
— Этого я не знаю, — сознался Кагот.
— Может, мерят для того, чтобы делить? — высказал предположение Амос и обратился к Першину: — Большевики тоже мерят?
Першин на всякий случай ответил утвердительно, но Гаймисин засомневался:
— Какой смысл делить морскую глубину и толщину льда? Наверное, совсем для другого мерят, а не для дележа.
— Вроде бы не для дележа, — согласился Кагот. — И все же измерения у тангитанов занимают большое место в жизни. Для проживания они выделили мне деревянный полог с подставкой для сна, сколоченной из дерева. На такой же подставке я спал, когда плавал на «Белинде». Но вот что меня удивило: прямо на мягкую матерчатую постель поверх настлан еще кусок белой материи.
— Какомэй! — чуть ли не в один голос воскликнули Амос и Гаймисин. — Для чего это?
— Я потом проверил у других, — продолжал Кагот, — у всех так: и у Амундсена, и у Сундбека, и у Олонкина. Материя чистая, белая, жалко на нее ложиться. Из нее вполне можно сшить зимнюю охотничью камлейку. Да не одну, потому что куска материи два-один сверху, а другой снизу…
— И ты лег? — с каким-то отчаянным сожалением спросил Гаймисин.
— Нет, — ответил Кагот, — не лег…
— Ну и хорошо сделал, — с облегчением заметил Амос, напряженно следивший за рассказом Кагота.
— Я эти куски снял с постели и сложил в укромное место. Когда буду совсем уходить с корабля, возьму с собой.
— Как интересно! — заметила Каляна, явно подобревшая к Каготу.
— Да, интересно, — кивнул в знак согласия Кагот. — Но привыкать трудно.
— А у большевиков как? — Гаймисин повернул лицо к Першину. — Они тоже спят на белой материи?
— Да, — ответил Першин.
— Где же они берут столько белой материи? — удивилась Умкэнеу. — Они же бедные!
— И некоторые бедные люди так спят, — ответил Першин.
— Это значит, — заключил Амос, — и мы в будущем должны будем на белой материи спать.
— Мне ни за что не уснуть, если лягу на такое, — сказала Умкэнеу.
— Снег будет сниться, — добавила Каляна.
— А какие разговоры ведут? — спросил Гаймисин. — По вечерам о чем толкуют?
— По вечерам они больше читают, — ответил Кагот.
— Читают? — удивленно переспросил Гаймисин. — И наш учитель тоже читает, верно, Умкэнеу?
— Читает, — подтвердила Умкэнеу, ласково взглянув на Першина. — Такие красивые разговоры, как шаманские заклинания.
— И еще он поет песни, призывающие людей быть вместе, не унывать, соединить свои усилия… Вроде как мы, когда собираемся убивать кита или идем на моржовое лежбище, — добавил Гаймисин.
Похоже на то, подумал Кагот, что, пока он жил среди корабельных тангитанов, здешняя жизнь шла своим чередом, заполняясь новым содержанием, и русский учитель зря времени не терял…
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
Гаймисин спел это громко, с чувством, под конец в его низкий, глубокий голос вплелся высокий девичий голосок Умкэнеу.
— Какомэй! — только и мог вымолвить пораженный до глубины души Кагот. — Здешние новости тоже интересны!
— Алексей нас учит, — с благодарностью произнесла Умкэнеу. — Мы от него много переняли.
— Расскажи про зимнюю дорогу, — попросил учителя Гаймисин. — Пусть Кагот тоже услышит.
— Это стихи, — откашлявшись, объяснил Першин. — А сочинил их великий русский поэт Александр Пушкин, Он умер давно, а вот его слова остались не только в книгах, но и в памяти людей. Вот слушайте:
Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печально свет она.
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит…
— Ты слышишь, Кагот? — взволнованно спросил Гаймисин. — Хотя я давным-давно не смотрел на зимнюю дорогу, но как сейчас вижу: бегут собаки, перебирают лапами, оглядывается вожак, а по снегу волочатся стекающие с их длинных красных языков замерзающие слюни. Шуршат полозья по снегу, шуршит снег по твердым, словно оструганным сугробам, а кругом тишина… Сверху звезды смотрят на тебя, по краям неба встает полярное сияние, и луна как будто прокрадывается… Хорошо!
Кагот сидел, оглушенный услышанным, хотя не понял ни единого слова. Это было, несомненно, то, что он в душе называл голосом Внешних сил, разговором богов через человека. Оказывается, это существует и в другом — в русском языке. Только там это совсем иное — описание своего чувства, впечатления, переданное потом другому человеку. О том ли это действительно, о чем толкует Гаймисин?
— Это о зимней дороге? — переспросил Кагот.
— Да, — ответил Першин. — Это стихотворение о зимней дороге. — О нарте и собаках?
— Не о чукотской нарте, но о санях. Это как большие нарты, в которые запрягают больших животных, называемых конями…
— Коней я видел, — кивнул Кагот, — на американском берегу. Они больше самого крупного оленя и очень сильные. Я их боялся… И про сугробы тоже сказано?
— Да, — ответил Першин, — про снег, про то, что дорога длинная и холодная…
— А кто едет?
— Едет тот, который эти слова сочинил, и еще возница, каюр…
— Каюр не чукча?
— Скорее всего нет, — ответил Перший. — Тоже русский.
— Как Анемподист Парфентьев, — вспомнил проезжавшего чуванца Амос. — Он хоть и не совсем русский, но ведет происхождение от них.
— А есть у этого Пушкина и другие красивые сочетания слов, подобные «Зимней дороге»? — спросил Кагот.
— Есть, — ответил Першин, удивленный необычным интересом шамана к поэтическому творчеству. — У русского народа много таких людей, которые сочиняли стихи. Пушкин — самый главный…
— Как Ленин! — подсказал внимательно прислушивающийся к беседе Гаймисин.
— А Ленин тоже сочиняет стихи? — спросил Амос.
— Не знаю, по-моему, нет, — неуверенно ответил Першин.
