Владлен Анчишкин - Арктический роман
— Я стоял в пяти шагах от Цезаря, — сказал я. Корнилов посмотрел на меня, было видно: теперь ему не хочется оскорблять меня, унижать. Но заметно было и другое: презирал он меня и теперь не меньше прежнего. Больше прежнего. Но меня это уже не задевало.
Пуночка залетела в клетку, принялась клевать из коробки, поставленной в угол. Корнилов закрыл дверцу.
Я рассказал о следах Цезаря возле Лонгиербюена, о встрече с ним над скалами Чертовой тропы. Лицо Корнилова менялось, когда я рассказывал: по-детски беззащитная нежность и мягкая уступчивость постепенно уходили, лицо делалось грубым — стало злым. У Корнилова были лучистые глаза — чутко отражали настроение. Их излучение как бы разливалось по лицу…
Я ничего не утаил от Корнилова. А когда закончил рассказ, он грубо потребовал:
— Покажи руки!
Я знал, что он хочет, и показал перчатки. Корнилов снял клетку со стены и посмотрел на меня; смотрел как-то со стороны, издали, будто впервые увидел и пытается узнать: кто это?.. Прищурился. Глаз его не было видно — лишь затененные щелочки под светлыми бровями; в глазах не было холода.
— Не тронул, говоришь… — сказал он, потом предложил: — Пошли.
Он завернул клетку в газету и вышел. Я шел за Корниловым. Мы остановились на крутом и высоком берегу за итээровским домом. Корнилов огляделся и, лишь после того как убедился, что никто не видит нас, снял с клетки газету, отпер дверцу и выпустил пуночку. Птица пискнула и, наслаждаясь свободой, заметалась в воздухе, не зная, куда лететь. Она, как жаворонок, некоторое время стояла на месте, быстро-быстро перебирая крылышками в воздухе, потом юркнула в сторону, вдруг переменила направление — ушла к затянутому льдом фиорду, вернулась и скрылась где-то за домами поселка. Корнилов влажными глазами смотрел на нее.
— Мерзавка, — сказал он. — Видал… мерзавка…
А я столько месяцев знал Юрия Ивановича… и не догадывался, что он может быть таким. Под угрюмой, черствой оболочкой в этом человеке жила, тайно от всех людей, мягкая и чуткая, почти детская душа. Сколько, должно быть, претерпела в жизни эта душа, чтоб забраться в конце концов в такую грубую личину.
Мне уже потом рассказывал Романов. Юрий Иванович женился здесь, на Груманте. У него была жизнерадостная красивая жена — Ирина, — техник-строитель из Ленинграда. Она была большая затейница и дома почти не жила: то за художественную самодеятельность примется — она хорошо пела, то экскурсии устраивает в горы или по фиорду; выращивала в комнате огурцы, редис. Выдумщица необыкновенная. Дома у нее всегда было все вверх тормашками. Безразличной она была к домашнему уюту. Когда у Корниловых появилась девочка, Ирина и с ребенком не засиживалась дома. Юрий Иванович крепко любил ее, во всем потакал ей. Она воду возила на нем, как говорят о любящих, покорных мужьях. А Юрий Иванович молодой был — здоровый, красивый; он уже тогда был хорошим механиком, много работал, но дома не мог отдохнуть. Они ссорились. Юрий Иванович был брезглив. Его мама была врач-эпидемиолог. Она воспитала сына по-своему. А Ирина любила птиц. У нее в комнате в полярку постоянно зимовали пуночки, чистики, полярные ласточки. Птицы пачкали в комнате. Юрий Иванович злился. Они ссорились… А весной вместе выпускали птиц на свободу.
Оленьке исполнилось полтора года, когда Корниловы уезжали с острова. Ирину укачивало на море, — Корниловы пропустили два парохода, ожидая большого, на котором легче преодолеть путь от Груманта до Мурманска. Третий пароход не пришел: началась война.
Советских полярников Западного Шпицбергена снимала эскадра союзных военных кораблей. Англичане увезли полярников не в Мурманск, где и до войны была перевалочная база треста «Арктикуголь», а в Архангельск: Мурманск уже бомбили фашисты.
В Архангельске Юрий Иванович прямо с парохода ушел в военкомат. Ирина с Оленькой уехала к матери, на Неву. С тех пор они не виделись. Уже после войны, после фронта Юрий Иванович разыскал дочь на Урале, в детском доме. Теща, возвратясь из-под Новгорода в Ленинград, жила одиноко в старой квартире. Она потеряла Ирину и внучку под Лугой во время бомбежки, когда они выезжали в тыл. Ирина пропала без вести… Юрий Иванович с Оленькой и тещей жил в Ленинграде. Он не верил в то, что Ирина погибла, продолжал искать ее, ждал ее возвращения. На остров он поехал еще раз лишь с тем, чтобы накопить денег и рассчитаться с долгами за дачу, выстроенную в Комарове — под Ленинградом: девчонка любит солнце и воздух, как любила ее мать…
Я не знал истории Юрия Ивановича, когда разговаривал с ним на берегу возле итээровского дома, — разговаривал смелее, нежели прежде.
— Вот так, Афанасьев, — сказал Юрий Иванович: подняв клетку, рассматривал на дне ее баночку с водой и влажные крестики от лап, оставленные пуночкой. — Будто ничего и не было, — сказал он, размахнулся клеткой и бросил ее с обрыва: клетка, пролетев несколько, покатилась по снегу, оставляя след, застряла в сугробе на берегу.
В трещине между припаем и береговым льдом хлюпали волны прилива; над льдом взлетали фонтанчики зеленоватой воды, брызги падали на голубой, влажный возле трещины снег.
Здесь же, на берегу Айс-фиорда, Юрий Иванович пообещал мне показать «одно гусиное место», если я не проболтаюсь о нем до отъезда Юрия Ивановича на материк; срок его пребывания на острове заканчивался в августе.
Из портового поселка мы вышли в обход Колбухты. Шли по берегу, в сторону мыса Пайла с норвежским охотничьим домиком на нем. Юрий Иванович молчал. Он нес большую авоську, туго набитую чем-то, завернутым в грубую бумагу. Я вызвался помочь: он отказался, заметив:
— Нельзя… тобой вонять будет.
За пресным озером, против ущелья Лайнадаль, он велел мне остановиться на берегу и ушел в ущелье. Его не было около часа. Возвратился он с пустой авоськой, веселый.
— А правда, — сказал он. — С ним еще какая-то собака. А я все смотрю: что такое?.. Вроде его следы и не его?.. Вдвоем опять, значит. Вот мерзавец, а?
Мы пошли дальше. Юрий Иванович, оказывается, и в прошлом году носил еду для Цезаря в это ущелье. А последние полгода, когда я таскался с ведром к Большому камню, он каждое воскресенье приходил сюда. Цезарь не боялся его, лишь не допускал близко и сам не не подходил.
Мы минули мыс Пайла, шли по берегу Айс-фиорда. Слева от нас были горы Груди Венеры с отрогами, справа — тихие воды фиорда с бродячими ледяными полями. Юрий Иванович рассказывал о Цезаре.
На остров его привезла Ирина, когда он был щенком. Она выменяла его в Мурманске у матросов с ледокола за бутылку коньяка. Моряки говорили, что собака волчьих кровей, особой породы; называли щенка Качадалом. Ирина дала ему свое имя — Цезарь.
Пес рос обласканный Ириной, за год вырос в телка.
Над Цезарем издевались дворняжки. Стоило ему отть от Ирины или отойти, свалка образовывалась мгновенно. Ирина носила с собой палку, защищала Цезаря. Цезарь с дворняжками не дружил, убегал от них. Юрий Иванович брал его с собой на охоту. Пес был молодой, глупый. Но Юрий Иванович приучил его выслеживать куропаток. Потом Цезарь научился выискивать и песцов; сам начал ловить.
Ирина легла в больницу; дворняжки издевались над псом. Цезарь разодрал одну на глазах у Юрия Ивановича. Не покусал, не помял, а разодрал в клочья. Собаки начали нападать на Цезаря стаей, он отбивался. Когда Ирина вышла из больницы с девочкой, Цезарь на ее глазах распотрошил и стаю.
На руднике стали замечать: когда Ирина выходила из дому, дворняжкам лучше было не лаять, — пес не щадил их в такие минуты. А кошек Цезарь не трогал. Кошки чутьем улавливали это, что ли, не боялись его, хотя от других собак убегали как бешеные, прыгали, спасаясь, на плечи полярникам.
Заметной стала еще одна перемена: при Цезаре нельзя было даже шутя пригрозить Ирине, накричать на нее. Пес рычал, шерсть становилась дыбом — и готов был наброситься на «обидчика».
Ирина часто укладывала Оленьку в коляску, приучала спать на дворе. Она оставляла Цезаря возле коляски, приказав караулить. Пес не подпускал никого, кроме Юрия Ивановича. Он не лаял — лишь выл и рычал.
Удивительно было то, что никто не обучал Цезаря специально. Он оказался сообразительным, умным псом.
Однажды Юрий Иванович взял его с собой в Баренцбург; шел на лыжах один и прихватил на случай встречи с белым медведем. Все сорок километров пес не пробежал и минуты спокойно, рядом. Он носился как оголтелый, обнюхивая берега Колбухты и фиорда, каньоны, склоны гор, оставляя на камнях собачьи меты. А потом Цезаря видели в Баренцбурге одного. Ирина возила к детскому врачу на консультацию Оленьку. Цезарь вдруг появился на руднике: обнюхивая тротуары и лестницы, разыскивал Ирину. Он сопровождал ее из Баренцбурга… Ирина шла на катере по фиорду, Цезарь бежал по берегу, прислушиваясь к знакомому рокоту мотора.
