Владимир Орлов - Происшествие в Никольском
– А они-то сами…
– Погодите, Вера, не думайте, что я их адвокат. Нет. Но и их-то показания какие: пьяные были, не помним, вроде так, а вроде не так… К тому же по закону для суда признание обвиняемым своей вины еще ничего не значит. И это справедливо. Потом вам кажется, что происшествие всем видится именно таким, каким оно видится вам. Но при взгляде на него со стороны может показаться и совсем неожиданное для вас. Уж тут обратят внимание и на ваши вольные нравы, и на то, что вы с Сергеем Ржевцевым жили как муж и жена…
– Сергей обещал на мне жениться, – глухо произнесла Вера и тут же пожалела о сказанном. Мало ли что Сергей ей говорил! – Он обещал жениться… И у нас с ним было все хорошо и по-честному!
– Ладно, но это ведь не меняет дела. Мы вот получили письмо, в нем требуют привлечь Сергея за сожительство с несовершеннолетней. Видите, как выходит.
– Сергей ничего плохого мне не сделал.
– Однако могут наказать и Сергея. Вряд ли это вас обрадует. Но вдруг и такой оборот примет дело…
Виктор Сергеевич задумался на мгновение, но тут же сказал быстро, как бы спохватившись:
– Я не хочу запугивать вас, Вера. Упаси бог! Просто я хочу, чтобы вы подумали обо всем… Я прошу вас отнестись ко всей вашей истории не только сердцем, но и разумом. Разумом, Вера. Продумайте все… Прошу вас…
Виктор Сергеевич встал, и Вера невольно встала, но тут же опустилась на стул, ей бы попрощаться и уйти, а она все сидела, растерянная, прибитая, куда девалась вся ее воинственность и бойкость. А Виктор Сергеевич походил в раздумье, присел к Вере и стал говорить ей мягко и терпеливо. В чем-то он ее убеждал, и она кивала ему, все, что она думала и чувствовала раньше, уплыло куда-то, а слова следователя приходили к ней безусловной истиной, обволакивали ее и как бы укачивали. Он пожал ей на прощанье руку, спросил, согласна ли она с ним, и она ответила искренне: «Согласна». На улицу она вышла все же в смятении. А пройдя к вокзалу и повторив про себя разговор с Виктором Сергеевичем, она вдруг взбунтовалась и принялась ругать себя: «Да как же я согласилась с ним! Да это же все неправда! Как он мог! Надо было ему сказать то-то и то-то!» В электричке в мыслях явились к ней такие яростные и правильные слова, что Вера захотела тут же вернуться к следователю. Но где теперь найдешь Виктора Сергеевича? «Ах, голова ты, голова садовая! – корила себя Вера. – Что же ты раньше-то делала!»
А Виктора Сергеевича не то чтобы расстроил разговор с Верой, просто после него ему стало не по себе. Ему вдруг показалось, что никольская история кончится плохо. Предчувствие дурное плеснулось, как рыба в сонном озере, и хотя круги утихли, умерли тут же, на черном песке, в душе Виктора Сергеевича осталось что-то неприятное. И своим разговором с Навашиной Виктор Сергеевич не был доволен, слова являлись ему холодные, вялые, а порой и лукавые. «Насчет Сергея я напрасно, – решил Виктор Сергеевич, – напрасно, это ведь неправда… Никто его не может привлечь… Но она успокоилась и, кажется, сможет все понять как следует… Хорошо бы, хорошо бы…»
15
Отдежурив ночью, Вера из больницы вернулась утром с тяжелой головой и проспала без снов до вечера.
Когда она проснулась, было зябко, шел дождь, и Вера подумала, что, если вскоре растеплит, пойдут белые грибы, колосовики с бледно-коричневыми шляпками, как у подберезовика. От Никольского к Лопасне, к Мелихову и дальше шли знаменитые белым грибом леса, и по воскресным дням московские и местные жители в этих лесах охотничали с ведрами и корзинами, шумели, аукались, гремели транзисторами.
Вера встала, сказала матери:
– Готовь лукошко.
Мать обернулась, заметила:
– И то. Недели на две гриб должен пойти. Потом ему до августа отпуск.
Помолчав, она сказала:
– Я в районе сегодня была. Велели мне послезавтра приходить в больницу. Будет место.
– Да? – растерялась Вера.
– Место, говорят, легкое, счастливое. Женщина, которая с этой койки уходит, старше меня, поправилась, а была опасная.
– Я завтра съезжу к твоим врачам, – сказала Вера, – поговорю, чтоб у тебя все было хорошо.
– Ты уж места моего не меняй.
– Да при чем тут место? – рассердилась Вера.
– Как при чем?.. Да, – вспомнила мать, – тут тебя один человек ждет. Давно уже. Под дождем, на улице…
– Какой еще человек?
– Я не знаю, – сказала мать.
Вера посмотрела на мать с недоверием.
– Кликнуть, что ль, его?
– Да на кой он нужен-то! – раздраженно сказала Вера, но на всякий случай глянула в окно. И никого не увидела.
– Сейчас кликну…
– Да постой! – бросила ей Вера вдогонку, но было поздно.
Хотя она уже и свыклась с мыслью о том, что матери надо в больницу и что чем скорее сделают операцию, тем лучше, хотя, вольно или невольно, она смотрела на беду матери еще и глазами медика, новость Веру расстроила и даже испугала. Раньше матери вообще надо было ложиться в больницу, теперь все становилось срочным и определенным, а слово «послезавтра» приобретало жестокий, быть может и трагический смысл. «Эх, жизнь! – тоскливо думала Вера. – Вот везет нашей семье! Уж точно: бьет ключом – и все по голове…» Сидит где-нибудь в тихом и сухом месте заведующий судьбой навашинского семейства и ключ зловредный держит наготове, как хозяин дома большую ложку за столом, чуть что – хвать по лбу. Но мать-то в чем провинилась? «Надо завтра ехать в ту больницу, опять говорить с врачами и просить похлопотать Тамару Федоровну – в районе у нее есть знакомые…»
Но и эта мысль о завтрашних непременных действиях не прибавила Вере сейчас ни сил, ни оптимизма» опять тяжесть безысходности придавила Веру, словно бы ее в колодец бросили, а крышку замуровали на совесть. И оттого не выгнала она вон, не вытолкала с шумом гостя, тихонечко направленного матерью в комнату. Она не только не выгнала гостя, но и сама не смогла подняться да, взглянув на него презрительно, уйти прочь. К тому же в глазах матери Вера уловила робкое желание спокойствия, ей показалось, что своей тихой улыбкой мать просит ее не устраивать скандала, быть терпимой или хотя бы терпеливой, а любую просьбу матери она готова была выполнить сейчас как ее последнюю просьбу.
Гостем был Леша Турчков.
– Здравствуй, Вера, – сказал Турчков.
– Здравствуй, – сказала Вера вяло.
– Садись, садись, Леша, – озаботилась мать.
– Спасибо… Я так… Вот сейчас…
– И плащ-то сними, а то течет с него.
Плащ Турчков стал тут же послушно снимать, энергично, словно спохватившись, извинялся сокрушенно. Потом отправился в коридор, к вешалке, делал при этом движения неловкие и просто лишние, покачнулся дважды. Он сейчас выглядел человеком с нарушенной координацией движений, но не оттого, что выпил, а оттого, что его чем-то огорошили и он был не в себе. В коридоре Турчков долго вытирал ноги о половик, а затем появился в комнате и, пока шел к столу, останавливался, жался, смотрел на Веру виновато и как бы с опаской. Она показала ему на стул, он сел. Ковбойка его потемнела на плечах и рукавах – болонья пропустила воду. Лицо Леши было мокрое, а волосы тем более, белые кудряшки жалкими косичками прилипли ко лбу. Поймав Верин взгляд, Турчков быстро вытащил расческу, принялся было убирать ею локоны, но без толку, смутившись, он сунул расческу в карман. А Вера вспомнила, что и она нехороша, со сна не умывалась и не поправляла волосы, хотела подняться и подойти к зеркалу, но тут же подумала, что это ни к чему.
– Ну что? – спросила Вера.
– Я хотел поговорить с тобой… – сказал Турчков и поглядел на Настасью Степановну.
Настасья Степановна поднялась и вышла.
– Я понимаю, – сказал Турчков, – ты меня ненавидишь, тебе противно видеть меня…
– Оставь, – сказала Вера. – Если есть дело, так о нем и говори.
– Нет у меня никакого дела, – опустив голову, пробормотал Турчков.
– А маму мою зачем выставил?
– Не знаю, – сказал Турчков. – Стыдно мне.
– Твоя забота.
– Ты пойми… Я не оправдываться к тебе пришел, – заговорил Турчков быстро, с жадностью, будто сегодняшние слова долго стерег в себе, запирал на замок с секретом, терпел, а они мучили его, жгли, и теперь, выпуская их на волю, он чувствовал облегчение. – А если и оправдываться, то не за то, главное, а за другое… Ты не думай – вот вчера приходила моя мать, у нее ничего не вышло, и вот теперь явился я со второй атакой… Ты, наверное, так подумала?
– Мне-то не все ли равно…
– Нет, ты поверь, я не знал, что мать пошла к вам… Я бы ее не пустил… Уж совсем мерзко было… – Тут Турчков осекся, какое-то соображение, видимо, остановило его. – Не мне, конечно, говорить так! Совсем мерзко было раньше. И матери наши все из-за нас… Из-за меня…
– Еще что-нибудь скажешь?
– Я и не знаю, что мне сказать… Я просто так пришел, потому что я уже не мог не прийти… Ты пойми меня… Нет, я знаю, что я хотел бы тебе сказать, но я не могу этого сказать.
– Ну и хорошо, – кивнула Вера.
