Григорий Федосеев - По Восточному Саяну
Отсюда хорошо был виден горизонт, увенчанный гребнями скалистых гор. Будто строгие стражи, высоко поднимались вершины, оберегая сокровища Саяна. Сколько мыслей, сколько волнений вызывали эти угрюмые горы. В солнечный день они были особенно хороши в своем заснеженном наряде.
Покрывая долину, лес поднимается по склонам хребта примерно до высоты 1400 метров (над уровнем моря). В защищенных от ветра местах и по вершинам ущелий его граница проходит немного выше. Иногда лес достигает цирков, но никогда не растет в них. Там постоянно сыро и холодно.
На обратном пути, не заходя на стоянку, я пошел напрямик, полагая, что тропа должна быть проложена вдоль Кизира по сыролесью. В долине обозначалось русло неизвестного ключа, доверху заполненного снеговой водой. Глубина не позволяла перейти его вброд. В поисках переправы я пошел по ключу вниз, затем вверх, а вода все прибывала и местами вышла из берегов. Размывая почву, она шумно скатывалась вниз к Кизиру. Только через два часа, пробравшись далеко вверх по узкому ущелью, я, наконец, оказался на правом берегу и вышел на прорубленную тропу. Уже темнело. Освобожденный Черня все время шел за мною, но, увидев след каравана, сейчас же пустился вдогонку.
«Идти или заночевать?» — раздумывал я, когда тропа завела меня в густой кедровый лес. Вдруг совсем близко кто-то фыркнул и замер. Повинуясь инстинкту, я мгновенно отскочил в сторону и, встав за дерево, приготовился к защите. Но вокруг стало снова тихо. Я даже усомнился: существовал ли действительно звук, что так внезапно испугал меня, и не является ли он результатом той напряженности, которая охватывает человека, принужденного темной ночью бродить по лесу? Я снова прислушался и, чтобы рассеять сомнение, громко крикнул.
Затрещали кусты, невидимое существо снова фыркнуло, на этот раз более громко. Я сделал еще несколько шагов, намеренно стараясь производить при этом как можно больше шума, и чиркнул спичкой. На миг распахнулась темнота. В пяти метрах от меня стоял привязанный к дереву Рыжка. Рука, державшая готовый к выстрелу штуцер, опустилась, и напряжение, словно тяжелая одежда, свалилось с плеч.
Конь был без вьюка, но заседланный. Его оставили мои спутники, не надеясь, что я скоро их догоню. Я подошел к лошади. Рыжка был самый сильный и рослый конь нашего табуна. Он хорошо ходил по следу, а в данном случае именно эта его способность и пригодилась мне.
Я отвязал повод, вскочил в седло, и Рыжка, получив свободу, торопливо зашагал по тропе.
Мы поднялись на небольшую возвышенность. Вдруг конь остановился и, насторожив уши, замер на месте. Снова непонятная тревога охватила меня. А Рыжка храпел, пятился назад и готов был броситься обратно по тропе.
Соскочив с седла, я с трудом сдерживал разволновавшуюся лошадь. Не было сомнений, что где-то близко впереди притаился зверь и его-то присутствие уловил чутьем Рыжка.
Не успел я принять решение, как Рыжка вырвал повод и, ломая сучьи, с шумом удалился. Снова я остался один, окутанный мраком ночи. Страх охватил меня.
Я держал в руках штуцер, обращенный в сторону невидимого врага, и ждал шороха или малейшего звука.
Прошло немного более минуты, и вдруг совсем близко, в полоске лунного света, блеснули две яркие, пронизывающие «фары». Они направились на меня. Дрожь пробежала по всему телу, руки до боли сжали штуцер. Я впервые почувствовал на себе властный взгляд зверя. Но вот огоньки стали медленно сближаться и, слившись в один, погасли. В долетевшем до слуха шорохе я уловил ленивую поступь медвежьих лап.
Напрягая до предела зрение и слух, я еще долго стоял, охваченный тревогой. Судя по медлительности медведя, он неохотно уступал тропу. Этот зверь не знает достойного себе врага и привык, чтобы при его приближении все улетало, пряталось и бежало. Но человек, всегда несущий с собой какой-то особый запах, пугающий зверей, наводит страх и на медведя.
Я стоял в раздумье, не зная, ушел ли косолапый совсем или, переместившись, снова ждет меня на тропе.
Поднялась луна. В кедровом лесу немного посветлело. Я решил вернуться по тропе к завалу и там ночевать. Каково же было мое удивление, когда метров через триста я увидел Рыжку! Он на бегу захлестнул поводом за кедр и задержался. Спустя несколько минут мы снова вместе пробирались по тропе. Конь шел осторожно, присматриваясь и часто похрапывая. Вдруг, будто ужаленный, он сделал огромный прыжок и бросился вперед. Видимо, на этом месте нас поджидал медведь.
Тропа, виляя между старыми кедрами, уходила все глубже в тайгу. Местами она исчезала, и тогда конь нагибал голову, как бы проверяя, не сбился ли с пути. Но вот совсем неожиданно послышалось ржание отбившейся от табуна лошади, и сейчас же Рыжка несмело ответил ей.
Через десять минут мы были на биваке. Дежурил Лебедев. Он крайне удивился, увидев меня.
— Разве это не ваш костер горит ниже по реке? — спросил он, отходя от огня и всматриваясь в темноту. Я подошел к нему. Километра два ниже лагеря, на берегу Кизира, сквозь ночную темноту ясно виднелся огонь.
— Неужели Кудрявцев вернулся с Кинзилюка? — удивился я.
— Не может быть. Мы остановились еще засветло, он не проплывал, к тому же огонь всего часа два как появился, — ответил Кирилл.
Этот разговор услышали остальные, и лагерь проснулся.
— Кто же это может быть? — спрашиваем мы друг друга, не переставая посматривать на загадочный огонек.
Сомнений не было — там ночевали люди или по крайней мере один человек. Но кто именно? Своих мы не ждали.
Наскоро утолив голод, мы с Прокопием, захватив винтовки и Черню, направились на огонь.
В заводях притихшей реки отражался щербатый месяц. На тайгу оседал прозрачный туман. Под темным сводом кедрового леса тускло белели березы. Прокопий, держа на поводу Черню, уверенно отмерял чащу крупными шагами. Шли вдоль берега, обходя невысокие скалы, нависшие над рекой, а огонек, не угасая, маячил впереди. То он казался совсем близко, и мы, убавив шаг, передвигались с большой осторожностью, то вдруг он исчезал и появлялся где-то далеко в пространстве. На небольшой возвышенности, узким языком спускавшейся к Кизиру, мы притаились. Совсем неожиданно костер оказался метрах в полутораста от нас.
Бинокль помог кое-что разглядеть. У костра, прикрываясь телогрейками и скорчившись от холода, спали двое. Тощие котомки, ружье, ведро висели на сучке ближнего дерева. Ни лошадей, ни седел не было видно. «Может быть, это промышленники? Но где же лодка?» — думал я. Все это было загадочно.
Крадучись мы подошли еще метров на тридцать. У того же дерева, где висела котомка, стояло два посоха, люди шли пешком. По реке пробежал холодный ветерок. Вздрогнули и закачались ночные тени лохматых кедров. Один из спавших встал, поправил огонь, погрелся и снова улегся.
Идти прямо к костру мы не решались. Черня тоже, как и мы, пристально следил за костром. Прокопий отстегнул поводок, и умная собака бесшумно проскользнула чащу, но, выскочив на поляну, на мгновенье замерла. Потянув воздух, она обошла спящих справа, еще потянула, но более продолжительно, и, вытянувшись, почти ползком стала приближаться к костру. У изголовья одного из спящих Черня остановился и к нашему великому удивлению завилял хвостом. Разбуженный шорохом человек проснулся, вскочил, стал дико оглядываться и, наконец, обнял Черню.
Изумленные всем случившимся, мы с Прокопием спустились к костру. Когда обнимавший Черню человек обернулся в нашу сторону, мы узнали Мошкова, которого уж никак не ожидали здесь встретить. Проснулся и его спутник, Степан Козлов. На их лицах лежало спокойствие уже пережитых волнений. Наши взгляды с Мошковым сошлись, и страшная догадка пронзила меня. Ноги отяжелели, отказались передвигаться, из памяти выпали слова приветствия. Мы даже не поздоровались.
Я ни о чем не спрашивал, боясь услышать из уст Мошкова ту страшную весть, которую он действительно принес нам. Мошков, полураздетый, измученный, стоял перед нами, безвольно опустив забинтованную грязной тряпкой руку. Его изорванная, покрытая латками одежда, носила отпечаток тяжелого и длительного пути. Из пасти разорванного сапога выглядывали пальцы. Но обросшее густой щетиной и почти почерневшее от ветра лицо Мошкова было спокойным, казалось, он готов выслушать любой приговор.
Степан Козлов, накинув на плечи потрепанную телогрейку, стоял рядом с Мошковым такой же усталый, почерневший, подавшись несколько вперед, он упрямо смотрел мне в глаза, как бы пытаясь разгадать мои мысли.
— Вы почему здесь? — вырвалось у меня.
Мошков, не глядя, подсунул ногою головешку в костер и, приподняв брови, посмотрел куда-то мимо меня.
— Не смогли забросить груз, вот и решили догонять, — ответил он, растягивая слова и не зная, куда девать свой взгляд.
Я присел на бревно, конец которого бесшумно тлел, охваченный огнем. Луна бесследно исчезла. В просветах облаков резко чернело темное небо, крапленное тусклыми звездами. Из тьмы доносилось влажное свободное дыхание — отрывки глухого рокота реки. Перед глазами, как на экране, со свежестью сегодняшнего дня, возник весь пройденный путь: завалы, кровавые рубцы на плечах от нартовых лямок, переправы, гибель лошадей, бессонные ночи.
