Петр Капица - Они штурмовали Зимний
— Спасибо, мамаша. Нам бы еще чайку да выспаться.
— Сейчас, сейчас, милый, — засуетилась старуха. Она затопила плиту и пошла наверх за чайником.
Солдаты развязали свои вещевые мешки и выложили на стол селедки, консервы, крупу, хлеб.
Катя в этот день пришла с работы рано. Столкнувшись на лестнице с матерью, у которой по-молодому светились глаза и каким-то необыкновенным румянцем пылало лицо, девушка поняла, что в доме радость.
— Отец приехал, да?
— Здесь, — радостно ответила мать. — Иду хоть пивца достать…
Катя хотела немедля бежать к отцу, но мать остановила ее:
— Не ходи; они намучились в дороге и теперь спят.
Пока мать ходила за пивом, бабушка с дворничихой успели высушить и выгладить солдатские штаны и гимнастерки.
Кате не терпелось скорей увидеть отца. Она тайком спустилась в подвал и, пройдя кухню, постучала в дверь. Из бабушкиной комнаты вышел отец. Лицо его было в мыльной пене.
— Вам кого? — не узнавая ее, спросил он. Но, вглядевшись, вдруг раскинул руки и воскликнул: — Катюшка! Да ты прямо невестой стала... на улице нипочем бы не узнал!
Он обнял ее, поцеловал, а потом распахнул дверь и гордо сказал товарищам:
— Смотрите, какая у меня дочь красавица!
— Да ты мне все лицо мылом измазал! — смеясь, укорила его Катя.
Отец ахнул:
— Ой, прости. Забыл, что намылился…
И он бросился вытирать полотенцем ее щеки и волосы.
— Оплошал! — смеялись солдаты. — Совсем одичал в окопах.
За стол Катя села рядом с отцом. Дмитрий Андреевич почти не изменился за эти годы, только волосы немного поредели, чуть посеребрились виски. Девушка тайком погладила шершавую руку отца и негромко спросила:
— Ты надолго к нам?
— Нет, дня на два, на три, — ответил он. — Мне бы Гурьянова побыстрей увидеть. Жив он?
— Жив, и тетя Феня из ссылки вернулась.
Солдаты, приехавшие с отцом, были уже немолодыми людьми. Рябому пулеметчику шел сороковой год; он то и дело вспоминал свою Феклушу и четверых ребятишек, оставленных в сибирской деревне. А бородатый разведчик Кедрин оказался неразговорчивым. Он отвечал односложно: «эге», «так», «нет», а если фраза была длинней, то обязательно прибавлял слово «однако».
Выпив по стопке пива и водки, солдаты ели густой красно-золотистый борщ и нахваливали бабушку. Катина мать подливала им в тарелки и приговаривала:
— Кушайте, кушайте на здоровье!
После ужина Рыбасов и Кедрин надумали посмотреть город. Кате не хотелось расставаться с отцом; она отправилась вместе с ним показывать сибирякам столицу.
Они пешком перешли через Сампсониевский мост на Петроградскую сторону. Посмотрели на татарскую мечеть, на сверкавший зеркальными стеклами дворец балерины Кшесинской и вышли на Троицкий мост. Отсюда хорошо был виден едва зеленевший Летний сад и набережная, застроенная дворцами.
Задержав сибиряков посреди моста, Катя повернулась к Петропавловской крепости и, глядя на позолоченный шпиль и ангела, видневшегося на вершине, стала рассказывать, когда и зачем Петр Первый воздвиг эти серые стены на островке против излучины реки.
Дмитрий Андреевич внимательно слушал свою дочь и про себя хвалил: «Умница!»
Миновав пустынное, плотно утоптанное солдатскими ногами Марсово поле, они по Миллионной улице вышли к Зимнему дворцу. О царском дворце сибиряки немало слышали. Они помнили песню о порт-артурском солдате-калеке:
«... Толпа изнуренных рабочих
Решила пойти ко дворцу
Защиты искать... с челобитной
К царю, как родному отцу….
Надевши воскресное платье,
С толпою пошла и она,
И… насмерть зарублена шашкой
Твоя молодая жена...
— Но где же остался мой мальчик? Сынок мой?.
— Мужайся, солдат..
Твой сын в Александровском парко
Был пулею с дерева снят».
Солдаты с интересом разглядывали площадь, на которой царь расстрелял рабочих в 1905 году, и Александровский парк.
— А кто теперь во дворце? — спросил Рыбасов.
— Говорят, министры Временного правительства хотят сюда перебраться, — ответила Катя.
— Однако, подходящие хоромы выбрали! — отметил Кедров.
От Дворцовой площади начинался Невский проспект. Он был шумным и людным. Панели занимала разодетая фланирующая публика. По деревянным торцам мостовой проносились лакированные пролетки на дутых шинах, открытые автомобили и позванивающие, наполненные ярким светом трамваи..
Солдат то обдавало запахом дорогих духов и пудры, то винным перегаром, то прогорклым чадом шашлычных, от которого першило в горле. И всюду, куда ни падал взгляд, они видели хлыщеватых, напомаженных и откормленных офицеров, одетых в хромовые сапоги, отутюженные галифе и ловко сшитые мундиры, френчи.
Фронтовиков раздражал беспечный смех, доносившийся со всех сторон. Смеялись пышно разодетые женщины, усаживаясь с офицерами в открытый автомобиль; хихикали девицы, оглядываясь на юнкеров; гоготали извозчики, потешаясь над пьяной продавщицей цветных воздушных шаров. Смех то возникал на мостовых, то переносился на панели, то забивался в подвалы пивных баров и грохотал снизу, как из бочки, то вместе с музыкой вырывался из открытых окон увеселительных заведений. Слишком много смеха в дни войны!
— Эх, пулемет бы сюда! Почистил бы я эти панели, — сказал Рыбасов. — Тошно смотреть на эту шушеру.
У Фонтанки они свернули влево и пошли по набережной; Катя с отцом шагали впереди, а сибиряки, закурив трубки, — позади.
Дмитрий Андреевич, обняв дочь за плечи, сказал:
— Ну, рассказывай, как жила без меня.
Катя стала вспоминать все то, о чем не могла написать в письмах. Отец слушал внимательно, лишь изредка задавал вопросы либо покачивал головой и вздыхал. Правда, за годы разлуки Катя несколько отвыкла от него, но с ним легче было делиться мыслями, чем с матерью, — отец понимал ее лучше.
— А какие друзья у тебя? — спросил он.
Катя рассказала о Наташе, о тете Фене, но о Васе почему-то умолчала. И отец это почувствовал.
— Ну, а кавалер… или, как вы теперь называете, друг, что ли… есть у тебя?
— Как тебе объяснить… мне нравится один… но мы редко с ним видимся.
— Кто он такой?
— Работает на «Путиловце» в кузнице, живет за Нарвской заставой.
— Ида-а, далековато ходить! Познакомишь?
— Обязательно, если увидимся. Только ты не смей ни о чем таком с ним говорить.
— Замётано, ни слова, — пообещал Дмитрий Андреевич.
* * *
По случаю приезда отца Катя получила трехдневный отпуск. Она побывала с солдатами на «Айвазе», а на другой день, по рекомендации Гурьянова, поехала с ними на «Путиловец».
В завкоме их встретили хорошо. Это уже была не первая делегация с фронта. Путиловцев не удивило, что солдаты во всем хотят убедиться сами. Они охотно повели их по цехам.
Огромные задымленные мастерские, наполненные грохотом железа, жужжанием моторов, скрежетом пил и полыханием огней, потрясли сибиряков. Они тревожно озирались по сторонам.
— Не пошел бы я и за десятку в день в таком аду работать, — признался Рыбасов.
— Однако, да-а, — бормотал Кедрин.
— Вам, наверное, уши прожужжали, что мы тут шкуродерничаем, сотнями огребаем? — спрашивали путиловцы. — Так вот поглядите, как оно на самом деле.
Они показывали свои расчетные книжки.
— Нас хотят натравить друг на друга, — говорили путиловцы. — Буржуи ждут, чтобы мы меж собой передрались. Это они кричат: «Солдаты — в окопы, рабочие — к станкам», а сами куда же? К сундукам да ресторанам?
— Точно, — соглашались солдаты. — Осточертело окопный песок хрустать. Весна вокруг, пахать время…
Пока фронтовики разговаривали со сборщиками, Катя отыскала старокузнечный цех.
Заглянув в широкие двери, она не решилась войти в задымленную мастерскую и попросила одного из кузнецов вызвать Кокорева.
— Да вот он… Видите? Воду пьет, — сказал тот, указывая на парней, подошедших к медному баку.
Но тут и Василий заметил Катю. Он торопливо сбросил с себя кожаный передник и побежал к ней. Лицо его было влажным от пота.
— Как ты сюда попала? — спросил он, пожимая обе ее руки.
— Я с отцом, — лукаво ответила девушка. — Он просит познакомить с кавалером. А где я его найду? Решила тебя показать.
— Правда? — растерянно спросил он и покраснел.
— Ну да, — серьезно ответила Катя, но, не удержавшись, рассмеялась. — Не бойся, Я сказала, что У меня нет кавалера и не будет.
— Да я и не боюсь... с чего ты взяла?
— По глазам вижу. В общем, мы здесь до конца дня пробудем. Разыщи нас.
— Хорошо, найду.
Заводской митинг происходил на площади между мартеновской и прокатной мастерскими, где переплетались железнодорожные пути. На нем сошлись более двадцати тысяч путиловцев. Люди густо облепили крыши цехов, штабеля чугунных и стальных болванок, заняли все возвышения и плотной толпой стояли вокруг деревянной трибуны.
