Василий Ажаев - Далеко от Москвы
Результат получился неожиданный. Беридзе сразу забраковал сварку в камерах, легко доказал, что она технически и экономически нерентабельна. Соображения Грубского он назвал инженерской заумью, так как сварка зимой, по его мнению, практически не влияла на прочность стыков. В довершение всего он отчитал Ковшова за трату времени на бестолковые проекты. Алексей без огорчения, даже с видимым удовольствием передавал теперь Филимонову свой разговор с главным инженером.
Скрип и содрогания «улитки» прекратились. Инженеры вышли. Блеск солнца на снегу, нестерпимый после полутьмы, заставил их зажмуриться.
Подошел Силин, ждал оценки. Алексей сказал:
— «Улитка» хороша. Готовьтесь к отъезду.
На технической базе шла погрузка труб. Они лежали штабелями на приподнятых над землей стеллажах, протянувшихся на километр вдоль берега. Автомашины с санными прицепами подкатывали к стеллажам и становились под погрузку. Двое рабочих откидывали толстые стойки прицепа. Двое других, зацепив трубу с обеих сторон крючьями, тащили ее по наклонным рельсам к спуску. Похожая на дуло большого орудия труба со скрежетом и визгом скользила по рельсам и плавно скатывалась на раму прицепа. На каждую машину нагружали до четырех труб.
— Теперь другое дело: три минуты — и готово, — сказал Алексей, следя по часам за погрузкой. — И совсем легко, а то на горбу таскали этакую тяжесть!..
— Пойдем к Сморчкову, он здесь, — предложил Филимонов.
Шофер, с озабоченным лицом, обстоятельно и, видимо, не в первый раз осматривал прицеп, стойки, удерживающие груз пяти труб, сцепление прицепа с автомашиной.
Вокруг стояли в ожидании другие шоферы — товарищи Сморчкова. Они переговаривались.
— Ехать ему до самого пролива. Туда и дороги нет.
— Неужели трубы до конца потащит?
— Нет, зачем же! Трубы он разгрузит на седьмом участке и там возьмет в кузов обычный груз.
— Рискованное дело!
— «Рискованное»! У нас среди шоферов есть такие орлы, что боятся на две сотни километров в рейс идти. Разные предлоги выдумывают, чтобы только не ехать. Пусть попробуют отказаться, когда Сморчков сделает свой прогон по всей трассе!
— Ну как, товарищ Сморчков? — спросил Филимонов, подойдя к машине.
— Готов, жду вашей команды, — ответил шофер.
— Если готовы — отправляйтесь.
— Желаю удачи, от всей души! — Алексей протянул шоферу руку. — Надеюсь встретиться на проливе.
Сморчков распрощался с инженерами и с товарищами, забрался в кабину, подозвал напарника и мягко нажал на рычаг. Машина мгновение преодолевала тяжесть прицепа, потом с заметным усилием стронула его с места. Перед инженерами проплыл профиль Сморчкова, смотревшего прямо перед собой. В своей шапке-ушанке он походил на пилота.
Ближайший путь по Адуну, как и говорили на Старте, был вполне проходим. Машины с колонной Гончарука к ночи добрались до третьего участка, куда ехал Залкинд. В дороге парторг не терял времени даром: пересаживаясь на машины в машину, он знакомился с попутчиками, рассказывал о строительстве, отвечал им на бесчисленные вопросы.
Люди держали себя, как одна семья, перебиравшаяся со старого места жительства на новое, — их сроднила тревога за Москву и сознание того, что они в этот суровый час объединились для общей задачи. Недаром они с такой надеждой ждали ответов парторга, каждый из них и личной судьбой был связан с боями, что шли на Западе. Сын старика Зятькова сражался под Ленинградом, младший брат — на Черном море. У Гончарука на Украине остались под немцами родители и сестры. Тракторист Ремнев рассказывал, что недавно проводил на фронт закадычных дружков. Два брата сварщика Умары Магомета проделали тяжкий путь отступления от белорусских границ до Москвы...
Временное бездействие томило новых строителей нефтепровода, не терпелось поскорее добраться до пролива и взяться за работу. Людей подбодрило беспрепятственное движение по ледовой магистрали, они заметно повеселели.
— Зря, выходит, настраивали нас на трудную дорогу, — говорил Ремнев, осторожно поворачиваясь в кузове машины, чтобы огромным своим телом не потеснить лежавших рядом товарищей. — Быстренько доедем.
Из темноты фургона снова прозвучал голос Залкинда:
— Не обольщайтесь, товарищи. Впереди долгий путь и тяжелый. Еще придется помучиться.
На участке парторг поручил Темкину устроить на отдых уставших за дорогу людей. Распрощавшись с ними, он отправился в контору, жалея, что в ночное время нельзя сразу же посмотреть хозяйство участка. Слова Темкина подтверждались: Ефимов нарушил приказ управления — до сих пор он оставался со штабом на правом берегу.
Освещая путь фонарем, Залкинд шагал по торосистому льду Адуна и раздумывал о Ефимове. Михаил Борисович помнил его: Ефимов прибыл в Новинск среди первых комсомольцев. Он хорошо работал и выдвинулся из рядовых плотников на руководящую работу. Его приняли в партию. Незадолго до войны Ефимова послали на строительство нефтепровода.
Участок стоял на месте покинутого три года назад нанайцами небольшого стойбища Гирчин. Залкинд однажды приезжал сюда в связи с тем, что жители Гирчина перебрались на левый берег, слившись в один колхоз с другим стойбищем. Низенькие круглые фанзы стояли вперемежку с одноэтажными широкими домами, построенными участком. Контора участка, должно быть, жила привольно — Ефимов один занимал целый дом.
Залкинд заметил скопление грузовых машин возле этого дома и вступил в разговор с шоферами, толпившимися у крыльца.
— Вы у Ефимова спросите, почему мы торчим тут! — ответили они. — С одного берега на другой гоняет, ничего не поймешь.
— С утра еще сказали, что начальник участка новый приказ нам будет объявлять — вот и ждем.
У Ефимова все было заведено как в крупном учреждении — кабинет, большая приемная, секретарь. В приемной теснились люди — сидели, стояли, переговаривались между собой, спорили с рыхлой флегматичной женщиной, сидевшей за секретарским столом. Несколько человек стояли возле Сморчкова. Шофер рассказывал о партийной конференции. Увидев Залкинда, он поспешил к нему.
— Сморчков? Ты уже здесь?
— Что же получается, товарищ Залкинд? — взволнованно заговорил Сморчков. — Мне ведь снарядиться надо, я спозаранок дальше ехать должен. А здесь ни черта не добьешься. Горючего на заправку не дают, и покормить не догадались. Один начальник участка власть имеет, остальные у него пешки. И попасть к нему труднее, чем к наркому. Вы уж помогайте...
— Ничего, Сморчков, все получишь, немножко потерпи.
Залкинд присел, закурил и завел беседу с ожидавшими приема. Они, не стесняясь, ругали Ефимова. Десятники ждали весь вечер, пока начальник участка лично посмотрит и. утвердит расстановку бригад на завтра. Экспедитор возмущался тем, что Ефимов не подписывает какую-то бумажку на получение хлеба для рабочих левого берега: пекарня, как и все бытовые предприятия, оставалась еще на правом берегу. Комендант рабочего поселка нервничал: нужно было к утру успеть подвезти дрова из лесного склада, однако Ефимов почему-то не давал разрешение на транспорт.
— Своими двумя руками и дурной головой хочет заменить тысячу рук и пятьсот хороших голов, — проговорил Сморчков.
В кабинете Ефимова, как и в приемной, скучали несколько посетителей, и, судя по ожесточенным лицам, уже давно. Внимание Залкинда привлекла стоявшая у печки небрежно заправленная кровать. Странно было видеть ее в служебном кабинете. Ефимов громко кричал в трубку телефона. Он не оставил ее и при появлении Залкинда, только привстал, чтобы с ним поздороваться. Из выкриков Ефимова можно было понять: он разговаривает с председателем рыболовецкого колхоза, требует вернуть данные взаймы пятьдесят килограммов гвоздей. Со своим измученным, небритым, казалось неумытым лицом, седыми волосами и воспаленными глазами, он выглядел больным.
Наговорившись досыта, Ефимов отпустил ожидавших его работников и с усталой улыбкой посмотрел на Залкинда.
— Давненько не видел тебя, Михаил Борисович. В гости пожаловал ко мне? Раздевайся, у меня тепло.
— Сколько тебе лет, товарищ Ефимов? — спросил парторг.
— Тридцать три. Почему заинтересовался?
— Помнишь Терехова? Ты ровесник ему, а по виду годишься в деды и уж наверняка в папаши. Седой, страшный, форменный старик. Болеешь, что ли?
— Не болею — измотался с участком. Трудно работать в военное время. Людей толковых нехватает, то того, то другого нет. Управление не пойму — зачем-то на левый берег надо перескакивать. Только устроились — и все снова налаживай. Круглые сутки нервничаешь, кричишь. Нет покоя ни на минуту. К вечеру голова разрывается, только и выезжаю на пирамидоне.
Как бы в доказательство, Ефимов достал из ящика стола пакетик пирамидона, вытряхнул порошок на язык и запил его водой. Залкинд наблюдал за ним, с трудом сдерживая раздражение.
