Алексей Мусатов - Клава Назарова
— Я вам помогу.
— Нет, нет, — запротестовала Анна Павловна. — Тебе сейчас на улице лучше не показываться. Ты комсомолка, была в истребительном батальоне. А люди в городе могут быть всякие…
— Какие всякие? — не поняла Клава.
Анна Павловна оглянулась по сторонам.
— Ты про Дембовского слышала? Немцы его бургомистром назначили. Главой города.
— Константина Владиславовича? — вскрикнула Клава.
— Был вроде человек, учитель, коллега, а стал фашистский холуй, — продолжала Анна Павловна. — И ещё бы по принуждению, а то добровольно пошёл, с охотой, со рвением. Встречаю его сегодня, а он сияет весь, надулся, как павлин. С новым порядком поздравляет. Думала, меня кондрашка хватит.
Прижав руку к сердцу, она болезненно поморщилась и тяжело перевела дыхание.
— В школе у нас уже двух учителей забрали: Сидоркина и Хайкина. Не иначе, по доносу нового бургомистра. Смотр Клаша, он и до тебя доберётся.
Из-за угла с пустыми мешками в руках выскочили трое мальчишек во главе с Петькой Свищёвым.
— Анна Павловна, книги отнесли в вашу комнату, — доложил Петька. — И стопками сложили, как вы велели… Можно ещё набирать?
— Можно, — кивнула учительница. — Видала, Клава, к помощники объявились? Решили библиотеку ко мне в комнату перенести.
— Клава Ивановна! — Петька подскочил к вожатой. — Вот хорошо, что вы не дра… не уехали, я хотел сказать.
— Что ж тут хорошего? — покосилась на него учительница.
— А как же… Знаете, сколько мальчишек в городе осталось! Вот Клава Ивановна и будет нам разные поручения давать… — Петька оглянулся по сторонам и перешёл на шёпот — Мы им сегодня двенадцать скатов проткнули. У нас и шило такое есть. — Он порылся в кармане и показал Клаве остро заточенный толстый гвоздь.
— А ну, убери сейчас же, — рассердилась Анна Павловна. — Нашёл тоже место, где показывать, под носом у немцев. — Она обратилась к Клаве — А ты не увлекайся. Подумай лучше, как из города выбраться. К своим подавайся… А то, не ровен час, схватят тебя здесь.
Клава задумчиво смотрела на ребят. Что-то будет с ними при немцах?
— А Варя Филатова тоже никуда не уехала, — заметил Петька, запихивая в мешок книги.
— Варя?! Когда ты её видел?
— Мы ей утром воды принесли. Она всё про вас спрашивала…
Сказав Анне Павловне, что она заглянет к ней вечером на квартиру, Клава заторопилась к подруге.
Опять вместе
Варя Филатова была дома и нянчилась с дочкой. Подруги обнялись.
— Куда же мне с таким хозяйством с места двинуться! — показывая на старую мать и дочку, ответила Варя, почувствовав немой вопрос Клавы. — Такая суматоха вчера началась, едва маму с Олечкой не потеряла.
— А что теперь делать думаешь?
— Будем наших ждать. Не век же они отступать будут. А ты, Клаша, что решила?
— Ждать, конечно, будем, — задумчиво ответила подруга. — Только ожиданием делу не поможешь. Тут что-то другое надо. Вот если бы ребят побольше в городе осталось…
Не успели подруги обо всём поговорить, как в дом без стука вошли два немецких офицера. Бесцеремонно оглядев комнату, они игриво подмигнули девушкам. Потом один из офицеров наклонился над детской кроваткой и, чмокая толстыми губами и шевеля пальцами, принялся рассматривать Олечку.
Побледнев, Варя метнулась к коляске, выхватила дочку и прижимая её к себе, отошла в угол.
— Вы есть юнге муттер? — заговорил офицер. — Чудесный, чудесный ребёнок. Смотри, Карл, как действует инстинкт материнства. Эта молодая муттер готова ринуться в бой. — И о благодушно обернулся к Клаве: — Вы тоже есть юнге муттер? Дейтшлянд нужны такие матери. Здоровье и красота! Фюрер очень любит детей.
Сузив глаза, Клава подалась к офицерам.
— Вы зачем? Что надо? — глухо выговорила она.
— Смотри, Карл, она очаровательна, — улыбнулся офицер. — Сколько огня в этих глазах! Не надо гневаться, мадам. Нам надо иметь хороший дружба… Мы пришли к вам надолго.
Он заметил на стене школьную карту Европы и, взяв со стола карандаш, очертил кружками Москву и Ленинград.
— Москва, Ленинград будут окружён! Голод. Капут! Драй недель — война конец. Вы понимайт меня?
И без того тёмные глаза Клавы потемнели ещё больше Она стремительно подошла к офицеру, выхватила у него и рук карандаш и широкой чертой обвела на карте Берлин.
— Будет окружён Берлин. Вот так. Гитлеру по шее. Войне конец. Понятно?
Офицеры переглянулись, один из них шагнул к Клаве. Девушка распахнула дверь, выскочила на улицу и юркнула в переулок.
Позади послышались отрывистые голоса офицеров, сухо хлопнул пистолетный выстрел.
Но недаром на спортивных состязаниях Клава Назаров брала первые места по бегу, да и проходные дворы Острова ей были хорошо знакомы.
Пробежав через несколько проходных дворов и изрядно запутав следы, Клава оказалась на заросшей ивами и липами Горной улице. Переводя дыхание, она прислонилась к дуплистой иве и прислушалась — на улице было тихо, её никто не преследовал. Клава прижала к щекам ладони — лицо горело, словно при высокой температуре.
Мысленно она обозвала себя глупой и сумасшедшей девчонкой. Ну зачем ей было схватываться с фашистскими офицерами, вызывать их ярость, доводить дело до погони? Всё это могло для неё плохо кончиться. Да и о подруге надо было подумать. И когда только ты научишься держать себя в руках, действовать разумно и осмотрительно?
Но как тут быть сдержанной, если от одного только вида фашистского офицера или солдата у неё темнеет в глазах, мутится в голове и хочется плюнуть в ненавистное лицо или запустить камнем! Вот если бы извлечь на свет божий те винтовки, что она спрятала на кладбище… Но что можно сделать с двумя винтовками, когда кругом вооружённые враги?
Одолеваемая тяжким раздумьем, Клава спустилась к реке, вышла на Набережную улицу к своему дому и осторожно пробралась в комнату.
Свет не горел: ещё третьего дня городская электростанция пострадала от бомбёжки. Клава зажгла старенькую семилинейную лампу и вспомнила, что она с утра ничего не ела. Решила сварить картошку. Едва разожгла примус и поставила на оранжевый венчик огня кастрюльку, как на лестнице послышались тяжёлые шаги.
«Выследили!» — мелькнуло в голове. Клава подбежала к двери, чтобы набросить крючок, — и не успела. Дверь распахнулась. На пороге стоял Дима Петровский, запылённый, грязный, в порыжевших башмаках, без фуражки.
— Откуда? Что с тобой? — вскрикнула Клава.
— Евдокию Фёдоровну привёл… — хрипло выговорил Дима. — Она там, внизу.
— Мама?! — Клава быстро сбежала на крыльцо.
На ступеньках, привалясь к перилам, сидела Евдокия Фёдоровна. Заметив дочь, она сделала попытку подняться, но только болезненно вскрикнула и вновь грузно осела на ступеньку.
— Отходилась, Клашенька… Ноги не держат. И как только меня Дима дотащил. — Она заплакала. — Ох, и насмотрелась я всякого! Лучше бы из города не уезжала…
Вместе с Димой Клава помогла матери подняться по лестнице в комнату и уложила её в постель.
Жадно напившись из ведра, Дима рассказал, что произошло за эти дни. Выйдя из-под миномётного обстрела, бойцы истребительного батальона получили приказ срочно оставить город. Они выбрались на Порховское шоссе. Но было уже поздно. К утру стали встречаться беженцы: немцы далеко впереди перерезали шоссе и возвращали всех беженцев обратно в Остров.
Командир батальона Важин отдал приказ закопать винтовки в лесу, а бойцам — теперь уже бывшим — смешаться с беженцами и действовать по своему усмотрению.
Дима всё же решил пробиваться на восток. Он свернул с шоссе на полевую дорогу и целый день шёл пешком, пока не добрался до переправы у реки. Здесь сгрудились сотни подвод и машин. К вечеру началась бомбёжка, и народ хлынул обратно: дорога на восток была отрезана. В суматохе Дима неожиданно встретил Клашину мать. Старуха еле брела и толком ничего не могла рассказать. Она помнила только, что недалеко от подводы, на которой ехала вместе с Иваном Сергеевичем Бондариным и его женой, разорвалась бомба. Взрывной волной Евдокию Фёдоровну отбросило в сторону и оглушило. Когда она пришла в себя, уже не было ни подводы, ни Ивана Сергеевича с женой.
— Что же с ними стало? — похолодев, спросила Клава.
— Неизвестно… — хмуро ответил Дима. — Евдокия Федоровна ничего не помнит. Она как маленькая стала… Сто шагов пройдёт и падает. И всё бормочет что-то. С тобой прощается, с Лёлей. Двое суток её тащил. А нас немец ещё из пулемётов поливал. — Он вновь припал к ведру с водой.
Клава с нежностью посмотрела на взлохмаченного, в побелевшей от соли рубахе Диму.
Кто бы мог подумать, что этот самовлюблённый, капризный, балованный родителями юноша, всегда чуть снисходительно относящийся к товарищам, способен не бросить в пути контуженую старуху.
