Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 3
Петр Семенович показал рукой, что, мол, возьмет безусловно.
Захарьин продолжал:
— Партизанская война — на народе. Там ваш театр войны. Где горе, где беда — там вы нужны более всего. Партизан — общественный деятель, не забывайте. Не только сражаться, но и воспитывать вокруг себя людей политически. И главное — ни одного дня без борьбы!
Командиром коростелевского отряда назначаю вас. Отдохните и возвращайтесь к себе… Сводки посылайте короткие и правильные. Не бойтесь давать нам советы и предложения, делитесь опытом. Война — это все время поиски нового. Кто зевает — проигрывает. Солдат куется в бою, мы, начальники, — тоже. Кто рассчитывает получить все готовое — ошибается… От неудач не расстраивайтесь. У вас еще будут неудачи, но на этом проверится и отберется народ…
Петр Семенович встал и первый протянул руку этому страшному Захарьину и, — как уж вышло, не помнил, — сказал ему:
— Дорогой товарищ комиссар, золотые твои слова. Так, не разжимая рук, вышли они в коридор, как два родных брата.
Сонные порученцы встали при их появлении.
— Проводите к полковнику Богодухову. Он уже знает.
…Светало, когда, получив все нужные ему сведения, Невский возвращался из штаба.
Где-то близко работали зенитки.
В голубом, но уже потускневшем небе слышен был рокот моторов.
На чистом горизонте нежно розовели зарева горящих деревень.
Невский закрыл глаза.
— А у меня сейчас бой!.. Что-то там — увидеть бы!
4Чупров благополучно «отбил» у двух колхозов семьдесят пять коней с санями и держал их наготове в лесу. Набег на коней был первой частью налета на полустанок. Немцы, торопясь разгрузить эшелон, быстро собрали десятка два саней по всем соседним колхозам и с конвоем из четырех солдат направили их к полустанку. Не успели те подойти к месту, как их нагнал другой обоз из двадцати саней, с Коротеевым в немецкой форме.
Стали грузиться сразу сорок саней. Час спустя подошел третий обоз, стали грузить и на него.
С последними пятнадцатью санями прибыл Чупров. Начинало темнеть.
— Наше время подходит, — шепнул Чупров Коротееву, который, поминутно козыряя немцам, спокойно выправлял какие-то бумаги на груз и только едва кивнул головой.
Партизаны таскали кули и ящики из вагонов и укладывали на сани. Те, что погрузились раньше, вытянулись на дороге за полустанком, поджидая остальных.
Два солдата, пританцовывая на морозе, стояли в голове обоза.
Все немцы были на самом полустанке, в комнате, где выписывались документы, или у вагонов, возле которых они велели зажечь костры, чтобы видней было отбирать груз.
Чупров прошел вдоль поезда. Ребята стояли, где надо. Коротеев, выправив документы, шел, чеканя шаг, к обозу. Тогда Чупров быстрым и легким движением вынул из-за пазухи гранату и метнул ее в окно станционного здания.
Разом загрохотало и у эшелона. Полетели вверх поленья из костров, затрещали вагоны, вспыхнуло сено, как бы невзначай наваленное у вагонов, и застучали скороговоркой партизанские автоматы.
Чупров, бросив гранату в станционное здание, увидел, что там сразу погас свет, и, прислонясь к ящику, лежавшему на платформе, внимательно держал здание под контролем.
Он не оглядывался на то, что происходит на путях, а вслушивался. Но когда занялся озорным огнем близко стоящий возле него вагон, оставаться на свету стало рискованно, и он отбежал к киоску.
Положение сразу стало яснее.
Поезд горел уже почти весь. Немцы, успевшие живыми выбраться из вагонов, стреляли, укрывшись за полотно дороги.
Слышны были робкие очереди и на дороге, у обоза.
— Федор! — услышал он крик. — Пора или нет?
— Огня мало. Погасят, сволочи, — ответил Чупров.
— Огонь сейчас будет. Спирт загорится.
— Подождем.
Кривоногий Федорченков пробежал, согнувшись, вдоль поезда, бросая бутылки с бензином в настежь открытые вагоны. Огонь сразу повеселел. Миша Буряев поддал огня в хвосте поезда. Коробейник, любивший делать все медленно и точно нехотя, поджег выход из станционного помещения.
— Ну, теперь пора! — крикнул Чупров. — Все ко мне!
И, хоронясь за каждый выступ стены, припадая к земле, партизаны проскочили освещенную полосу и скрылись за домами железнодорожного поселка.
Выстрелы немцев сразу усилились, охватили полустанок со всех сторон, приближаясь к дороге.
— Бегом! — скомандовал Чупров.
Он сбросил с себя длинную волчью шубу, побежал в одной куртке.
— Замерзнешь, Федор, подними шубу! — кричали ему.
— Ничего!.. Хоть на час, да вскачь!
За последним бараком стояли розвальни, запряженные парой коней.
— Груня?
— Я, дядя.
— Сбрось наши лыжи и гони вовсю! Обоз далеко?
— Обоз хорош! — просмеялась Груня, племянница Чупрова, и щелкнула языком. — Ну, родные!..
Кони уже неслись.
Партизаны быстро порасхватали лыжи.
— Целиной!
— Есть целиной!
— А, может, ну их к чертям, пойдем трактом?.. На чем они будут догонять?
— Тихо. Не разговаривать. Пошли целиной.
Когда отошли километра за три, Чупров спросил:
— А что грузили-то, известно?
— «Тринкен» главным образом, выпивку, — не без удовольствия сообщил Федорченков.
— И газеты есть и консервы. Зачем же! Умно подобрано.
— Будет теперь Наталье работеха, — засмеялся Чупров. — Сейчас она это в двадцать пять ящиков позароет, потом не допросишься. Я у нее недавно муки просил, ну, дала она, как говорится, адрес, нашел я то место, копаю — спирт. Я к ней. Ошибка, говорю. Покраснела, бедная. «Извините, говорит, дядя Федор», — и дает мне другое место. Что за чорт! Опять спирт.
— Везет тебе! — сказал Федорченков. — Со мной вот таких чудес никогда не бывает. Хоть бы разок ошиблась.
Выстрелы давно замолкли за спинами партизан, а зарево сильными рывками поднималось, подпрыгивало все выше и выше, часто вздрагивало и темнело.
Точно сговорясь, партизаны не поминали о набеге. Поговорив о том, о сем, о пустяках, они замолчали, потому что итти было трудно, а они устали и были голодны. Но, не глядя на их усталость, Чупров упрямо вел группу по целине.
5Был вечер. Наталья не зажигала огня. Прислонясь спиною к печи, сидела она на низенькой табуретке и, закутавшись в шаль, громко разучивала наизусть:
— Картошки двенадцать мер на Иваньковском кладбище… двенадцать мер под могилой с чугунным крестом… У колодца на тракте патроны… патроны у колодца на тракте… Керосину пять бочек…
Дверь в сенях шумно раскрылась, вбежал возбужденный Павел.
— Где лыжи?
— Где-то отец схоронил, не знаю. Куда собрался?
— Сбегаю к большой сторожке. Слышно — саней пятнадцать туда прошло, голоса слышны, песни.
— На полатях лыжи. Да и мои сними, вместе сходим, одна боюсь оставаться.
— Боюсь, боюсь, — недовольно проворчал Павел. — Я же говорил, как тебе поступать. Вышла б за Сухова и горя не знала. Да и сейчас в общем не поздно. Вернется он из штаба, отряд наверняка распустит, в Москву поедет. Вот и я бы с тобой.
— Молчал бы уж со своими советами, — сказала Наталья.
Лес был подернут вечернею мглою, все таяло в нем, все терялось, и даже голос падал у самых губ, не распространяясь в воздухе.
Шли осторожно, боязливо. Не доходя версты до старой поляны, где стояла их большая изба, почувствовали запах дыма, и мгла впереди пожелтела.
Пять или шесть костров трещали на поляне, и черные силуэты людей со светящимися головами качались вокруг них.
— Поди-ка, разнюхай, — сказал Павел сестре. — Смотри, только к мужикам особо не суйся, а то дадут тебе пряника.
Но тут же усовестился и, остановив сестру, вышел из леса сам.
Наталья подумала и двинулась следом за ним. И только вышла на поляну, поняла — Сухов здесь.
Он — Наталья увидела сразу — стоял на крылечке, в новом черном полушубке и серой барашковой папахе, и держал речь. Наталья оглянулась — Павла нигде не было, и она одна подошла к последнему костру и стала в сторонке, за чьими-то санями, груженными мясом.
Поляна напоминала колхозный рынок в канун базарного дня. Тесными рядами стояли розвальни, груженные мясом и мукою. Мычали телята. Попискивали в лукошках куры. Из раскрытых кадушек розово-белыми комьями выглядывала мороженая клюква. В пахнущих сушками рогожных кулях поблескивала рыба. На кулях лежали завернутые в тряпье винтовки, а у двух саней торчало по станковому пулемету. Коростелевские партизаны и приехавшие с ними вступать в отряд новички набивали патронами пулеметные ленты и сушили у костров валенки. Мальчишки, приехавшие со старшими, возбужденно носили воду, наливали ее в черные, прокопченные на кострах ведра, набрасывали тулупы и одеяла на прозябших коней и, перекликаясь друг с другом, помогали отцам стряпать ужин.
