Семен Бабаевский - Сыновний бунт
— Ну, так как же, Иван Лукич, аэродром свой заведем, а? спросил Нечитайлов, любовно глядя на друга.
— Надо подумать, — уклончиво ответил Иван Лукич.
— Ну, ну, подумай, подумай… Когда самолет, взвихривпыль, поднялся и растаял в небе, Иван Лукич ещё долго стоял у ограды, курил. Ему не верилось что такой человек, как Нечитайлов, вообще был тут, что с ним они пили коньяк и что он ему поведал тайну о потолках. Снова сердце сосала странная тревога и. в голову лезли мысли о потолке. «Ничего, мы ещё поднимемся, — думал он, поглядывая в небо. — ещё люди увидят, какой потолок у Ивана Лукича Книги, это ещё не все, не последнее мое слово… Может, этот «мотор» — мой сын Иван? Может, ему суждено подняться выше? И ничего, пусть тот «мотор» нарождается, и пусть это будет Иван — померяемся силами. А что?»
Приземлился самолет, на котором прилетели Алексей и Яков. Иван Лукич обнял подбежавшего к нему сына. Алексей был худощав, чернолиц и строен. Жуковатая, смолистая чуприна жестка, непокорна, она и под ладонями отца топорщилась. «Этот и мастью пошел в мать и ласковостью, не то что Иван и Григорий… Те, видать, и характером и повадками выдались в меня, — думал Иван Лукич, любуясь младшим сыном. — Вот бы только жилка в работе была у него отцовская…» Провожая сына к машине и радуясь встрече, Иван Лукич снова подумал о потолке и как-то по-особенному строго посмотрел на Алексея. «Какой у тебя, Алеша, будет тот потолок, а? — мысленно спрашивал он. — А может, ты тоже есть тот новый «мотор»?..»
Чтобы не думать об этом, Изан Лукич рассказывал Алексею о доме, о том, что вернулся Иван. Алексей обрадованно крикнул:
«— Вернулся? И какой он, батя?
— Скоро будет архитектором! Малость возмужал.
Алексей увидел Яшу с чемоданами и побежал к нему, чтобы помочь. Ксения, укладывая вещи в багажник, сдержанно улыбалась молодым людям, и улыбка её говорила: «Ах, какие славные женихи едут в Журавли!..» И когда Ксения, видя в свое смотровое зеркальце возбужденные лица юношей, выехала на главную дорогу, степь, опаленная зноем и желтеющими хлебами, раскинулась вправо и влево. Иван Лукич смотрел на поля и опять неожиданно стал думать о Нечитайлове, о небесном и земных потолках. «И какая липкая эта штука, не отцепишься!» — подумал он, закуривая. Свободно откинул левую руку на спинку, и всем своим несколько располневшим телом повернулся к Алексею и Якову. Его радовало и то, что эти два молодца едут домой, и то, что молодые их лица светятся тем завидным светом, какой обычно озаряет лица двадцатидвухлетних парней, когда они после долгой разлуки возвращаются в родные края. «Да, славные выросли ребята, — думал Иван Лукич. — И если эти молодцы и есть те новые «моторы», о которых говорил летчик, то это даже хорошо. И пусть они будут и посильнее нас, и попроворнее, и поумнее, и пусть раздвинут тот потолок, что ж тут такого страшного? Это даже радостно. Наши дети обгоняют отцов — хорошо! Значит, в надежные руки передадим все то, что мы сделали и чего достигли. Оба специалиста, с образованием, им-то и надо непременно подняться и взлететь…» От Алексея перешел к Ивану и сразу загрустил. «Нет, не Алексей, а Иван — моя тревога. Этот, чего доброго, может встать поперек дороги и ножку батьке подставить. Да, Иван, Иван…»
ещё там, на аэродроме, Алексей, показывая отцу диплом, сказал, что они с Яковом получили направление в Ставропольский край. Где же будут работать, в каком колхозе или совхозе, юноши ещё не знали. Читая диплом, Иван Лукич одобрительно кивал головой и говорил:
— Это хорошо, что вас потянуло до дому.
В дороге, чтобы избавиться от нерадостных мыслей об Иване, Иван Лукич спросил:
— Ну что, овцеводы, знать, местечко себе ещё не облюбовали?
— ещё успеем, — ответил Яша, пятерней приглаживая растрепанный ветром рыжий чуб. — Сперва отдохнем, оглядимся…
— Батя, — сказал Алексей, — мы тебе сознаемся… У нас с Яшей была думка остаться в «Гвардейце». «Гвардейцу» нужны специалисты?
— А то как же? Нужны, и ещё как нужны!
— Иван Лукич, а сколько у вас сейчас овец? — спросил Яша.
— Много… Доходим до сорока тысяч.
— Вот и нам найдется работа — Яша повязывал голову носовым платком. — Ксения! Тебе бы только летчицей быть. Вихрем летишь!
— Для/вас стараюсь! — И Ксения незаметно подмигнула Яше.
— Похлопочите, батя, — просил Алексей. — : Сразу у вас будут и ветеринарный врач и зоотехник!
— Чего тут хлопотать? — Иван Лукич не отрывал от сына глаз. — Хоть завтра отправлю вас в Сухую Буйволу — в нашу чабанскую столицу. Ну как? Согласны?
— Мы-то согласны, но надо, чтобы согласились в крае, — рассудительно сказал Яша. — Не можем мы самовольно. Захотели — поехали….
«Молодцы, правильно рассуждают, — подумал Иван Лукич. — Видно, жизнь в городе их не избаловала. Так что не печалься, батько, а радуйся: славные прибывают «моторы»». А то, что Иван неласков, чуждается, так это же другое дело…. Ивана жизнь не баловала, не ласкала». У Ивана Лукича затеплилась в глазах улыбка, очень похожая на ту улыбку, которую он заметил в глазах Алексея, и он сказал: — Чудаки вы, ребята! Сухая Буйвола хоть и является столицей, но все же это не Москва. Так что тут никаких возражений не последует, ручаюсь. И если у вас есть желание, а оно у вас есть, вижу, так вы поезжайте в Сухую Буйволу, хоть завтра — милости просим!
Иван Лукич потянулся рукой и ласково потрепал непокорную чуприну сына, и на душе у него стало тепло и спокойно.
Часть вторая
АРХИТЕКТОР В ЖУРАВЛЯХ
I
Как-то под вечер в субботу, когда Григорий и Галина были дома и занимались побелкой комнат, Иван собрал свои пожитки и сказал, что решил переехать жить в отцовский дом.
— Или у нас, братуха, тесно? — спросил Григорий, размешивая в кадке известь. — Или этот наш беспорядок в доме не по душе?
— И не тесно у вас, и беспорядок меня не тревожит, — отвечал Иван, закрывая чемодан. — Но вы знаете, как на меня отец обижается… Даже сердится. Вот и хочу старика порадовать.
— Ой Ваня! И перед кем кривишь душой? — крикнула из соседней комнаты Галина. — Разве мы с Гришей слепые и ничего не видим? Не батька захотел порадовать, а Настеньку Закамышную. — Галина появилась в дверях с ведром и щеткой; красивые её руки, обнаженные выше локтей, были испачканы известью. — Ну чего покраснел, как маковый цвет? Вижу, Ваня, быстро приворожила тебя Настенька… А ты не тушуйся, дивчина она хоть из тех, из самовольных да непокорных, а собой славная, и полюбить её можно…
И откуда Галине известна чужая душевная тайна, о которой, как казалось Ивану, никто в Журавлях и подозревать не мог? И что это за слова: «быстро приворожила»? Ворожбой Haстенька не занимается; встречаясь с Иваном, она никогда и словом не обмолвилась о том, чтобы он перебрался в отцовский дом. И все же Иван, скрывая от других, сердцем понимал, что Настенька звала его поближе к себе, что и самому ему хотелось жить по соседству с её домом, чтобы чаще видеть её. И как он обрадовался, когда в первое же утро, соскочив с постели, из окна своей комнаты увидел не только небогатое подворье Закамышных, сарайчик, погребок и курник, не только огород, засаженный картошкой и помидорами, но и стежечку среди зелени, по которой бежала Настенька к Егорлыку! Увидел он и низенькую, на двух столбиках скамеечку у самого обрыва.
Домик Закамышных, с сенцами и двумя комнатами, был укрыт камышом, уже почерневшим от времени, и по соседству с книгинским домом, стоявшим под цинком, был похож на обыкновенную сельскую хату. На гребешке кровли примостился деревянный петух. Оконца с раскрытыми синими ставнями были закраплены цветами. Выделялись цветы-сережки, такие яркие, что бери их и цепляй к ушам любой красавицы! Смотрели они во двор так ласково, нежно, точно манили к себе и говорили: «Загляни, Ваня, к нам, тут; нас полная хата…» — «А что, и загляну…» Иван улыбнулся. Смешили его и оконца и цветы-сережки, которые вились по лесенкам, липли, как пленники к стеклу. Иван смотрел на них, и ему казалось, что там, за цветами, прячется Настенька и что она тоже зовет его к себе.
Каждое утро Иван покидал постель задолго до восхода солнца. Иной раз, боясь проспать, ставил у изголовья будильник. Но не оконца с синими ставнями и не цветы-серьги поднимали его в такую рань, а Настенька. Ему приятно было наблюдать как девушка уезжала на работу. Она выбегала из сенцев, когда мать её доила корову. В ситцевых, просторно сшитых шароварах, снизу затянутых резинкой, в короткой юбчонке, Настенька была похожа на школьницу. ещё на пороге сладко потягивалась, широко взмахивала тонкими руками, будто собираясь взлететь. Улыбалась чемуто своему и, прыгая через цветущий картофель, мчалась к Егорлыку и, не замедляя бег, с поднятыми руками спускалась к реке.
Иван стоял у окна и терпеливо ждал, пока Настенька искупается. И вот она появлялась над кручей. На ходу причесывая мокрые волосы, весёлая, посвежевшая, с блестящими глазами, она не спеша направлялась к дому, теперь уже по протоптанной дорожке. Из сарая выкатывала велосипед с чернейшим возле педалей моторчиком, примащивала в багажнике узелок с харчами. Мать зачерпывала в дойнице кружку молока и подавала Настеньке. Придерживая одной рукой руль, Настенька выпивала молоко и садилась в седло. Моторчик оживал, глушил утро резкими, как выстрелы, звуками, и Настенька птицей улетала со двора… Только после этого Иван брал полотенце и, довольный тем, что взглядом проводил Настеньку, уходил на Егорлык.
