Ольга Гуссаковская - Перевал Подумай
Но Аркадий Викторович не приметил ее наступления, как не замечал и смены других времен года. Поскользнувшись на замерзшей лужице, он чуть не упал и невольно схватился за плечо поравнявшегося с ним прохожего.
— Финансовый кризис, не так ли? — доверительным тоном заговорил прохожий. — Не удивляйтесь и не сердитесь. Я вас знаю, хотя мы и не знакомы. В общем, я близко знаю вашу дочь. Моя фамилия — Вержбловский. Ничего вам не говорит? Я так и думал. Но право же, это не помешает нам выпить за более близкое знакомство.
Синяев и опомниться не успел, как рука этого человека уже властно взяла его под локоть, и они пошли. Со стороны — как давние закадычные друзья. Вержбловский говорил не переставая, как будто всю жизнь ждал этой минуты. Витиевато и туманно. Аркадий Викторович поначалу ворохнулся раз-другой, пытаясь освободиться или хоть вставить слово. Но скоро понял бесполезность сопротивления и целиком отдал себя на волю случая: не ограбит же его этот тип? В конце концов лучше уж пойти с ним, чем «страивать». Кроме того, должен же он знать, с кем его дочь водит знакомство?
Эта мысль окончательно его успокоила, и он даже начал краем уха вслушиваться в то, что говорил его спутник. Сначала о Нинке… Неопределенно, но вроде бы ничего плохого. Потом о его положении в институте, о какой-то срочной командировке на трассу, которую он, Синяев, может попросить, о небольшом поручении, о внезапно заболевшем друге… Чепуха… Но лучше слушать, молчать и соглашаться. Дальше будет видно.
Немеркнущий вечер по-прежнему светил городу и людям, таинственно красил лица девушек, спешащих в парк на каток или на берег моря. Весенними первоцветами вспыхивали то там, то здесь легкие вязаные шапочки, сменившие пуховые серые, как сумерки, шали. И отчаянно весело прозвенели по плитам каблучки девчат, бегущих в одних туфельках на концерт.
Вержбловский с Синяевым свернули с просторной светлой улицы и погрузились в глухой сумрак каменной арки. За нею их поджидала никому не радующаяся распахнутая дверь старого дома. Синяев с удивлением всмотрелся: он даже и не думал, что этот дом жив до сих пор. Когда-то город им гордился, и он сам строил его. Торопливо, но в заданный жесткий срок. «Сегодня мы с тобой равны, — подумал Аркадий Викторович, — обоим нам пришел Конец, хоть мы еще и числимся в живых. Но ты хорошо послужил людям, сделал все, что мог, а я… Ладно. Тяпнуть бы скорее, что ли…»
* * *Труд архитектора сходен с трудом садовника, и там и тут лишь потомки познают истинную цену созданного. Сколько погибает недолговечных хилых саженцев, сколько исчезает и непродуманных, вычурных сооружений, не нужных уже к концу жизни одного поколения. Но как долог век того, чему сейчас отдана твоя душа? Этого не знают ни садовники, ни строители Но сады поднимаются и растут дома. И обо всем судит Время.
Александр Ильич стоял на самой высокой точке склона, возле покосившейся хатки, упрямо не признававшей морских далей. Даже огород возле нее тянулся к городу, а не к морю, внизу на большой расчищенной площади сновали бульдозеры. Огромный морской амфитеатр словно стряхивал с себя надоевшую шелуху временных жилищ и заборов. И оттого еще свободнее и шире просматривалась ослепительно синяя бухта и далекие, замыкающие ее склоны в блестках снега. Природа требовала от людей созидания, равного себе по совершенству.
Эта мысль возникла у него давно, еще зимой, и только теперь окончательно созрела, нашла словесное выражение. Да, это главное: единство природы с тем, что строит человек на земле……..
«Лет через пятнадцать этот склон станет таким, каким он должен стать», — думал Александр Ильич. Пусть почти столько же лет он отдал своему проекту, но он готов отдать всю жизнь, чтобы увидеть свое дело осуществленным.
Непонятно почему вспомнилась болтовня Наташи о том, что «нарисовать — так не поверят». Бедная, она так и не поняла ничего… Кричала о его неудачливости, изо всех своих слабых силенок тащила его к надежному, обжитому берегу. Опять возникло чувство вины перед нею, слишком долго позволял себе не замечать, что берег — чужой. А как-то сложится ее жизнь теперь?
Приземленные, надоедливые заботы нарушили недавний высокий мысленный настрой.
Собственно говоря, ведь еще неизвестно, чей проект утвердит Москва?
На солнце набежало быстрое весеннее облако, и бухта померкла; стали видны мелкое ледяное крошево возле берегов и куча хлама, натасканная прибоем и людьми. И домики портового поселка смотрели на мир с непобедимой уверенностью, что сегодняшний день принадлежит им наверняка, а там еще посмотрим…
Александр Ильич повернулся и пошел к институту. Перед ним лежали две дороги: магистраль главной улицы и неприметная тропка через парк. Он выбрал вторую, потому что она вела мимо строящегося нового Дворца спорта. Там Валина бригада. Он знал, что Валю не увидит, она работает внутри здания, и все-таки хотелось пройти хотя бы поблизости.
Который уж раз, проходя мимо стройки, Александр Ильич думал, что зданию чего-то не хватает, чтобы быть современным, чем-то поразить воображение и привлечь сердца молодых. Валя, наверное, тоже понимает это и, может быть, как-то постарается восполнить этот просчет внутри здания? Впрочем, и от нее тут не все зависит, да и неизвестно, чувствует ли она то же, что и он? Александр Ильич не знал, на чем основывается его убеждение, что она смотрит на мир его глазами, и в то же время верил в это.
…В институтском коридоре к Александру Ильичу всегдашней деловитой походкой подошел Гольцев. Александр Ильич весь внутренне подобрался, ожидая очередного язвительного выпада. Узкие губы Гольцева раздвинула совсем не идущая к ним улыбка.
— Поздравляю, коллега! От души поздравляю! А кто старое помянет, тому и глаз вон, не так ли?
— С чем же вы поздравляете меня? Не понимаю…
— Ну как же! В центральной прессе получил одобрение Вильнюсский проект. Вы не читали сегодня «Правду»? А ведь это значит, что и вы со своим решением попали в точку. Принцип тот же… Теперь уж Москва наверняка одобрит ваш вариант. Да я так и говорил Синяеву, он совершенно напрасно втравил меня в эту авантюру. К сожалению, я был новичком в ваших краях и недостаточно ясно представлял местные условия, иначе…
— Разрешите пройти, — сказал Ремезов ледяным тоном. — Я не заменю вам Синяева.
Гольцев молча посторонился.
Глава X
Город будет жить, пока он — чья-то непокидаемая родина, пока он нужен и дорог людям, пока в его домах одно поколение сменяет другое, а деревья, высаженные на его улицах отцами, поднимают сыновья. И Валя уже знала, что такое право на жизнь у этого города есть. Неожиданные среди лиственниц тополя высажены еще первооткрывателями края. Они до сих пор радуют людей живым шелестом своей листвы. Есть в городе и династии старожилов — геологов, горняков, шоферов, строителей, рыбаков. А сколько в нем молодежи!
Вале особенно хотелось, чтобы этот, полюбившийся ей город был не только по-весеннему молод, но и радостен, светел, красив. Уже около месяца ее комсомольско-молодежная бригада занималась «косметикой» — красила наружные стены домов. Из-за огромного объема работ частенько приходилось оставаться на сверхурочные часы. Но против этого никто не возражал. Даже сама Валя, для которой во-вот должна была начаться весенняя экзаменационная страда. Для девчат было радостью видеть, как поблекшие от тумана дома расцветают один за другим, словно высаженные вдоль улицы гигантские цветы. День за днем эти дома-цветы все выше поднимались по склону, туда, где на самой вершине уже вовсю хозяйничали экскаваторы и бульдозеры.
И пусть по-прежнему хозяйственно суетился под сопкой старый поселок, дни его были сочтены. Уже бродили по улочкам и огородам землемеры с рейками, то там, то тут городские новоселы крест-накрест заколачивали досками отсмотревшие окна мазанок. И даже шерсть на собаках поседела от мелкой известковой пыли, летевшей с новостройки.
Валя только спустилась с лесов, как увидела Машу Большую. Та подошла, весело поздоровалась, как обычно, спросила про жизнь. Но Валя сразу поняла, что за всем этим прячется какой-то важный для Маши разговор. Слишком хорошо она знала подругу.
— Ты парком пойдешь? — спросила Маша.
— Да, так ближе.
— Ну и я с тобой пройдусь…
— А не застесняешься, вон ты какая стала модная. — пошутила Валя.
— Что ты, Валюша. Ты и в робе все равно красивее меня!
Они прошли по чуть тронутой первой зеленью аллее парка, свернули на боковую дорожку, где не бегали даже вездесущие мальчишки с самокатами.
— Посидим немного, — предложила Маша, показывая на скамейку под лиственницей.
Валя внимательно посмотрела на нее, садясь с краю, и спросила откровенно:
— Уж не с Николаем ли поссорилась?
— Нет, что ты. У нас с ним все хорошо. Просто скучно мне стало. Сижу дома, все одна да одна, когда, еще он с работы вернется? Раз вымою пол, посмотрю, вроде в углу еще пыль осталась — и снова вымою. Пробовала шитью учиться, да все это не то. Мне самой работать нужно, не могу я без этого.
