Дмитрий Фурманов - Том 5. Путь к большевизму
Третий раз переживаю я это состояние военной горячки, тревоги, нервного подъема. Первый раз — в конце августа, в корниловщину, во второй раз — в Октябрьский переворот, во дни керенщины и третий раз — теперь.
Экстренно собрался Исполнительный комитет.
Спешно надо мобилизовать силы, учиться стрельбе, организовываться самим.
Германия продвигает свои полчища все дальше и дальше. Есть сведения, что взят Минск. Имеются сведения об угрозе Красному Петербургу. В Москве пальба. Кто стреляет, в кого, по какому поводу, точно пока неизвестно. Бологое захвачено пленными немцами и австрийскими офицерами.
В Москве пленные офицеры посажены под арест; у нас они также содержатся под стражей. Черная сотня поднимает голову. Эсеры и меньшевики еще пуще кричат про Учредительное собрание; директора фабрик, спекулянты и разная иная прелесть все увереннее заявляют: а вот погодите еще несколько дней… Больше недели не процарствуете…
Много тут лжи, провокации, отголоски перепуга и воображения. Все есть, но основа дела несомненно такова, что опасаться есть чего, — гроза надвигается. И эта гроза как-то гуще, чернее тех, что встречали мы раньше.
Вчера рабочие Полушина и Бурылина (а по слухам и Куваева) настойчиво — вплоть до угрозы разгромом — требовали разрешения на коллективную закупку хлеба и на вывоз мануфактуры со своих фабрик как компенсацию за хлеб. Фабричные комитеты не только не оказывают должного сопротивления, а, наоборот, потакают массе и ничуть не пытаются поднять или удержать престиж Совета. Рабочие угрожали подойти к продуправе, а в случае неудовлетворения требований, остановить работу всех фабрик. Смягчающим для комитетов является то обстоятельство, что у местного Совета имеется неотмененным постановление (недели три назад) о разрешении свободных коллективных закупок отдельным фабрикам. Комитетские делегаты и упирали на это постановление. А некоторые члены фабричного комитета даже заявили, что не стали бы и требовать, если бы весь Совет (а не Исполнительный комитет) отменил это постановление. Но факт остается фактом. Больших трудов стоило уговорить рабочих обождать до 10 час. утра следующего дня, ибо на сегодня созывается экстренное совещание специально по вопросу о коллективных закупках. На совещание явились: представитель райпродуправы (ныне продовольственного отдела при Губисполкоме), сам Губисполком, самоуправление, местный Исполком.
Сидели часов пять, до глубокой ночи. Говорили коротко, болтовни не было. Все пять часов шел исключительно деловой, практический разговор (вообще болтовни за последнее время стало меньше). Были высказаны взгляды и соображения pro и contro. В конце концов, как на компромиссе, остановились на решении выдать соответствующее разрешение от местного Исполкома, обходя губернскую власть.
Только-что покончили с этим делом, как наутро одна за другою стали поступать тревожные вести. Экстренно собрались. Выяснилось, что к бою мы не готовы. Лучше сказать, — готовы. только наполовину; выяснилось, что члены Исполнительного комитета не умеют взять в руки винтовку, что надо срочно обучаться, не откладывая ни единого дня; что милиция совершенно не доверяет своему начальнику. Имеющийся отряд конной милиции надежнее. Красноармейцев всего человек пятьдесят. Красногвардейцев — около двухсот пятидесяти. Остатков гарнизона — около восьмисот человек. Решили создать коллегию из представителей этих четырех отрядов, плюс четыре члена местного Исполкома, плюс председатель коллегии, выбираемый Исполкомом. Коллегия находится в распоряжении Исполкома. Создали коллегию и стало как-то легче.
Завтра выйдет составленное мною воззвание, где выясняется сущность переживаемого момента. Снова знакомая тревога… Только и слышно: арест, револьверы, оружие, патроны, репрессии, автомобиль, захват…
Лица вокруг — все те же, с которыми работал в предыдущих революционных комитетах. Ждем грозу готовые к бою. Духом бодры, сильны и тверды. Опасность сплотила нас еще теснее.
28 февраля 1918 г.
25-го было экстренное, внеочередное заседание Совета. Обсуждался вопрос о войне и мире. Собрание было закрытое, публику удалили. Два эсера, заядлые оборонцы, внезапно высунулись из толпы рабочих и предъявили какие-то удостоверения.
Наши эсеры до сих пор галдят за Учредительное собрание, за Керенского, за свое излюбленное примирение и соглашение. Советы они ненавидят, хотя и притворяются иногда непротивленцами. Народных комиссаров считают — как и вся мещанская тина — захватчиками и разбойниками. В Советах они с нами не работают уже в течение многих месяцев. Кажется, все с ними было порвано, а тут, вдруг — пожалуйте бриться. Свалились, как снег на голову. Меня возмутила эта подлость и лицемерие. Когда мы изнывали от непосильной работы, когда мы готовы были перестреляться от переутомления, они стояли сложа руки в стороне, смеялись, глумились, проклинали, плевали на нас. Теперь же, когда мы, усталые, собрались, быть может, в предпоследний раз, чтоб решить, которая смерть славнее и нужнее великому делу — на фронте или здесь, — когда мы, еще теснее объединенные грозной опасностью, хотим, быть может, в последний раз поговорить о своих победах, о своих завоеваниях, а на завтра выступить в неравный, опасный бой с полчищами германских белогвардейцев, — теперь они, как крысы, прокрались к нам сюда, в наше святилище, прокрались, чтобы подслушать, подсмотреть, «собрать материал», чтобы потом бросить нам в лицо неизбежные ошибки и на этих ошибках утверждать свою подлую клевету. Я первый восстал против присутствия этих лицемеров в нашем святилище — Совете.
Поднялись горячие прения. Соглашатели поднялись за эсеров. Но ясно уже было, что живая речь проникла глубоко в душу рабочим Совета и решение их можно было предусмотреть. Эсеры заметались, зашуршали бумажками, что-то пытались доказать, в чем-то хотели убедить. Все было тщетно: рабочие с позором прогнали их с советского заседания, заявив, что здесь им не место, что мы принимаем в свою среду и критиков, но критиков, способствующих советской работе.
* * *«Социал-демократ» сообщил, что в первый же день, лишь только кликнули клич, в Петербурге записалось красноармейцев свыше пятидесяти тысяч человек. Я очень высоко ставлю отвагу и беззаветную преданность революции петербургского пролетариата, но все-таки на сей раз усумнился, да и по сие время не могу никак поверить сообщенному сведению. Я сужу по тому, что перед глазами, сужу то аналогии. Я удваиваю, утраиваю, удесятеряю цифры в пользу петербургского пролетариата, и все-таки ничего не получается. В Родниках, где слушали меня тысячи и тысячи рабочих, где работает свыше одиннадцати тысяч человек, в Красную армию пока записалось всего шесть человек, да и те были отосланы записываться кто в Иваново, кто в Кинешму. У нас в Иванове, в революционном гнезде, насчитывающем свыше сорока тысяч рабочих, пока записалось всего… семьдесят человек. Сознайтесь, что это мало, даже очень и очень мало. Так сказать «несоответственно».
А при том:
1) У Маракушева рабочие покрикивают за Учредительное собрание.
2) У Фокина, Грязнова и на заводе механических изделий (а вероятно и всюду) пришедшие с фронта солдаты (кстати сказать, элемент крайне ненадежный), заявляют, что никуда дальше своего города не пойдут, что мотаться по белу свету им надоело, что здесь, на месте, они будут с оружием в руках отстаивать свои завоевания.
3) На остальных фабриках рабочие отнеслись к призыву пассивно.
Все утомились, изголодались, обессилили.
Совет принял постановление:
«Весь совет без исключения, в том числе и Исполнительный комитет, становится под ружье и с завтрашнего дня начинает военное обучение».
На «завтра», т. е. на 28-ое, было назначено первое заседание Революционного трибунала, так что обучение не состоялось. К слову сказать, уличенного спекулянта Кузнецова присудили к 100 000 руб. штрафа и к шести месяцам принудительных работ.
* * *На прошлом собрании максималистской группы мы закончили политическую экономию. Она как-то склеивала наши собрания, нашу работу. Надо было чем-нибудь ее заменить. Сегодня приняли такой план дальнейших работ:
Изучить народнические партии: эсеровскую, максималистскую, потом эсдековскую, кадетскую, правые партии. Читать об анархизме. Беседовать по текущему моменту, не говоря уже о текущих комитетских делах и вопросах.
Наши газеты из Питера приходят к нам с большим опозданием. С громадным трудом приходится распространять их среди рабочих, никто не берет, говорят — слишком стары. И все-таки ежедневно распространяли до двухсот штук, а иногда и больше. Каждый из нас берет по десять-двадцать штук и во что бы то ни стало обязывается их распространить. Денег теперь у нас имеется около 3 500 рублей. От последнего вечера осталось свыше 1 500 рублей, благо не отдали мы никаких налогов — ни городских, ни военных.
