Владимир Кораблинов - Алые всадники
Далее пришла телеграмма, в которой говорилось о появлении в соседнем с Зареченским – Волоховском – уезде какого-то батьки Шалюты: конная шайка человек полтораста, вооружена чем попало – обрезы, шашки, гранаты. Ограбление совхоза. Налет на отделение банка. Убиты двое совхозных служащих, милиционер.
Замятину доложил о Погостине, о плане разгрома распоповцев. Предгубкома похрипел в трубку.
– Это, конечно, верная мысль – насчет отсечения бандитской головки… и, вероятно, всё у тебя увенчается успехом, но… – многозначительно помедлил, покашлял, – но тщательней подготовься, Алякринский. Извини, брат, но чтоб не получилось, как в прошлый раз…
Таким образом – разговор с вызванными в губком командиром кавалерийского полка и губвоенкомом. На операцию помимо войск Чека решено бросить эскадрон конников и две роты пехотных курсантов. Операцию провести в кратчайший срок, элемент неожиданности должен решить дело.
Проверка личных дел губпродкомовцев показала, что учреждение чуть ли не наполовину укомплектовано «бывшими». Среди начальников продотрядов, действующих в деревне, – того хуже. Один – кулацкий сынок, недоросль из гимназистов, другой – темный делец, авантюрист, не раз судимый в прошлом за мошенничество. Наконец, Попешко, уроженец соседней губернии, оказался бывшим становым приставом… И так далее – вплоть до истопника Расторгуева и делопроизводителя Крицкого.
При ликвидации «хазы» тяжело ранен один из оперативников. Но воровская шайка перестала существовать.
Около шести зазвонил телефон. Это был Илья.
– Слушай! – орал, дул в трубку: фу! фу! – Сказать новость? Фу! Фу! Илюшку Рябова знавал? Что? Ну да, Рябова… фу! фу! Так вот новость: женится! Ей-бог!.. Фу! Не понял? Фу! Фу! Же-нит-ся! На ком? На Софье Ильиничне!.. А, ч-черт! Какой Ильиничне? Ну, на Соньке же! Фу! Фу! Ей-бог… Потеха! Ну, бывай…
Где-то за тридевять земель грохнула телефонная трубка.
Часть шестая
Сон
Приснился атаману нехороший, зловещий сон.
Будто бы не убил он братана Тимоху, а ранил лишь. И лежит Тимоха в Малиевской больнице, а лечит его тамошний лекарь по фамилии Ягуда.
И одно уж это страшно, чудно показалось, что он их обоих, было дело, саморучно прикончил, а они, оказывается, живы.
Но это что!
Шлет будто Ягуда атаману бумагу с печатью, велит прибыть с получением сего.
И будут они с Тимохой его, Распопова. Ивана Павловича, государственного крестьянина, бывшего бойца Красной Армии, а ныне повстанческого атамана, судить жестоким, справедливым судом при неподкупных свидетелях, кои суть убиенные: предкомбеда Шишлянников К. И., секретарь волисполкома товарищ Черных и бойцы Вакуленко, Смирнов, Приходько и Самусенок.
Идти, значит, надо в Малиевку. А уже ночь.
«Не ходи, ох, не ходи, Ваня! – уговаривает атамана какая-то женщина, а кто – не угадывает: не жена, не мать, не Ксюшка-любушка. – Не ходи, миленький, не клади под топор спобедную свою головушку…» – «Как же не иттить, дура? – отмахивается атаман. – Раз бумага с печатью – не миновать иттить. Солдату ослушаться приказа никак не можно. Пойду!»
И пошел.
Только мельницу-ветрянку миновал за селом – закурило. Мгла покрыла степь. Дорога пропала. Редко-редко где ветром поваленная вешка или черные комья лошадьего помета. Страшней всякого суда в этакую пургу блукать по степи.
Версты три отошел. Ветер воет, буран шуршит, свое дыхание делается жарко, тяжко.
Вдруг слышит – в стороне от дороги, недалечко – чак! чак! – косарь косу точит. Ночью? В буран? Что за черт! Ему бы не прислушиваться, идти себе, а он свернул с дороги, пошел на косаря… Десяти шагов не шагнул – вот он… Маты пречиста! Братан! Тимоха! А велик, а страшон!..
– А-а! – громом прогремел. – Пожаловал, с-сукин сын!
Масштаб не позволяет
В страхе проснулся.
За окнами вороньё галдело – к оттепели. В сенях, в каморке, тренькала балалайка: Панас. Он теперь вместо Погостина в кучерах находился при атамане. Работенка – не бей лежачего, раздобыл балалайку, баловался, тренькал:
Грыцю, Грыцю, молотыты!
Грыць нэздужае робыты…
Надоел.
Цыкнул сердито:
– Та заткнись ты, хай тоби…
Замолчал Панас. Обиделся. «Верно, – подумал, – Степан казав – господа…»
Туча тучей ходил Распопов. Что ж, радоваться было нечему. Со вчерашнего дня наглядно понял, в какую кугу залез.
Наглядность произошла от карты Российской империи.
Зачем-то большую школьную карту приволок Валентин.
– Вот, – сказал, прибивая к стене сапожными шпильками трехаршинную, наклеенную на полотно карту, – вот, голуба, Иван Палыч, карта. Тут тебе вся Россия и даже кой-чего из других заграничных земель прихвачено. А вот – Крутогорск… – потыкал пальцем в крохотный кружочек. – Тут где-то, значит, и мы с тобой… Вот тут, по всей вероятности.
Иван глянул, куда показывал Валентин. Прочел: Крутогорск. Чуток пониже – Зареченск.
– А Комариха дэ? Дэ Малиевка?
– Тю! Комариха… Чего захотел! Масштаб не позволяет.
Осерчал Распопов на карту.
– Так на якого ж биса вона здалась!
– Ну… все ж таки – штаб. Как же штабу без карты?
Закрутил усики в колечки, пошел на село баб щупать.
Нехорошее словцо кинул ему вслед атаман и принялся разглядывать карту. Велика, необхватна простиралась Россия. Моря. Горы – кавказские, уральские, алтайские. Леса. Реки… А городов!
Сотни. А может, и тысячи.
И лишь Комарихи не было: масштаб не позволял.
«Куда ж мы, к чертовой матери, полезли!» – с тоской подумал атаман.
Мысли навалились – одна другой чернее.
Ах, обидно…
Первое – что таяла повстанческая армия.
Таяла.
Как грязный ноздреватый мартовский снег под весенним солнышком. Как воск от огня.
Сделали свое дело окаянные разноцветные бумажки, рассыпанные аэропланом. Сладкие речи листовок нашли отзвук в сердцах многих и многих мужиков. Погостин первой ласточкой был, за ним и другие подались до родной хаты.
Уходили. Смывались. В одиночку, артелями – всяко. Становилось похоже, что ежели и дальше так пойдет, как бы не оказались одни: атаман да Валентин с Соколовым.
Вот те и Крутогорск. Вот те Москва…
Зареченск – и то не осилили.
Соколов в губернию уехал, сулился чемодан золота привезть, сто тысяч. А что оно, золото, когда люди разбегаются? Да и нету его, Соколова-то. Когда бы уж быть надо, а нету. Может, давно в Чеке сидит… По нынешнему времени – почему бы и нет? Очень даже просто.
И выходит – один свет в окне: с Антиповым соединиться, пока еще тысчонки-то полторы мужиков держатся верно, не идут на попятный. Обходя города, пробиться к чернораменскому атаману, поклониться: принимай, братан, будем тебе служить верой-правдой…
Обидно только все ж таки: бывший офицер Антипов, ваше благородие. Интеллигенция. Скажет: «А-а, сволочь сиволапая, так вашу перетак… Расчухали, гужееды, что́ вы есть без нашего брата!»
Ах, обидно…
Да ведь что ж сделаешь-то?
Шалюта
День померкал скучно.
И ничего не хотелось – ни боя, ни удалого разгула, ни кромешного пьянства, ни любовной утехи.
Ни-че-го.
Пустотой зияла душа. Двумя нулями зияла, как на сортирной дверке.
Камин дымил, сырые дрова сочились, сипели, воняли сладковато, трупно.
И этот распросукин сын всё бренькал там на балалайке, словно буравчиком сверлил голову:
Грыцю, Грыцю, молотыты…
Лампу-молнию зажег атаман. Уставился на яркие злые язычки круглого, короной полыхающего фитиля. И вдруг оборвалось треньканье. Шум в сенях, тяжело топают, сбивают с валенок снег. Голоса. Один Валентинов, другой – незнакомый.
– Принимай гостя! – входя, сказал Валентин. – Вот, Иван Павлыч, будь знаком – атаман Шалюта…
Обалдело глядел Распопов на вошедшего. Какой атаман? Какой Шалюта?
Попешкин же!
Той, хай ему бис у глотку, Попешкин, шо родителя, царство ему небесное, загубыв!
– Весьма приятно, – осклабился Попешко-Шалюта, суя Ивану огромную, как лопата, ладонь. – Трошки повоювалы мы с вами тогда… ну, тэ ж дило прошлое. Кто старое помянет…
А Валентин – уже и бутылку на стол.
– Горит! – причмокнул. – Ну, чистый спиртяга, ей-бо!
– Ни-ни! – крохотной ужачиной головенкой замотал Попешко. – Подобного средствия душа не принимает, извиняйте. У меня – вот… чем в храме причащают, кагорчик…
Вынул бутылку, взболтнул. Темно-красным кровяным рубином сверкнуло бутылочное стекло.
– О-го-го! – заржал Валентин. – Где ж это ты, пан?
Шалюта-Попешко поднял рубиновый стаканчик.
– Так я ж, Валентин Христофорыч, ни у бога, ни у черта!
– Ну, будемо! – сказал Валентин. – Давай, Ваня…
Шалюта-Попешко поднял рубиновый стаканчик.
– Для знакомству, – вежливо поклонился.
Суть дела
Выпили хорошо. В меру.
– Теперь, уважаемый Иван Павлыч, – сказал Попешко, – позвольте изложить суть дела.
– Ну? – не без любопытства поглядел Распопов на бывшего начальника продотряда, на изверга, черта, вовкулака, которого еще так недавно кляла вся округа.
