Николай Наумов - Полковник Горин
— Если полковник продолжит свои приятные улыбки и в будущем, акции Вадима упадут до катастрофического уровня.
— У Вадима одно существенное преимущество — он намного моложе. И потом, друг Сережа, надо развивать наблюдательность, иначе на всю жизнь останешься верхоглядом. Рыба такая есть, — возразил ему с насмешкой другой офицер.
— Посмотрим.
— А я уж дважды подмечал, с каким томительным волнением сей рыцарь даму пожирал, — продекламировал офицер.
Второй офицер оказался прав — поговорив с Галей, Сердич повернулся к Ларисе Константиновне.
— Шевельнулся, значит, скоро начало, — кивнул он на занавес.
— У вас какое-то необычное настроение. Возможно, хотите петь?
— Не на публике.
— Да, уже не те годы, когда хочется ее шумного внимания, — сказала Лариса Константиновна про себя.
— Но сегодня вам этого не избежать.
— Вернее, вам. Аккомпаниатор всегда в тени. Положение обязывает вас спеть хорошо.
Внимание Ларисы Константиновны тронуло Сердича, и он, сдержав волнение, ответил:
— Спасибо за заботу. Нам скоро выступать, пройдемте к роялю.
После исполнения номера, шумно одобренного залом, настроение Сердича приподнялось. Но когда, направляясь в зал на свое место, он подумал, что Лариса Константиновна скоро уйдет домой, сердце его томительно сжалось. Лариса Константиновна, заметив в нем перемену, спросила:
— Вам не слишком одиноко, когда вы возвращаетесь с работы домой?
— Одиноко.
— Почему же… — не договорила Лариса Константиновна.
— Один академический товарищ… Вы не знали подполковника Кучара?.. Такой огромный?
— Чуть-чуть помню. Кажется, принимала у него кандидатский по языку.
— Значит, он. Уже доктор, профессор, скоро генерал. Так вот, он посоветовал мне: не женись на красивой, женись на любимой.
Стесненный голос больше, чем слова, открыл Ларисе Константиновне состояние Георгия Ивановича. Какое-то время на душе было тепло и грустно. А когда уселась на место, мысли отлетели к Горину. Вспомнилось волнение, которое охватывало его при встречах с нею здесь, в городке. Но почему за все это время он ни разу не попытался увидеться с ней наедине, по-дружески поговорить, погрустить о давно минувшем? Не хочет себя тревожить? Или боится разговоров? Или настолько увлечен службой, что иного счастья и не ищет? Или вполне доволен семьей? Лариса Константиновна задавала вопросы и не находила на них ответа. Она посмотрела на Милу и вдруг заметила, что лицо ее иссечено мелкими морщинками, которые несомненно были следами нелегко прожитой жизни. И снова побежали вопросы: «Неужели во многих из них виноват Михаил? Нет, едва ли. Видимо, работа, тревоги за судьбу женщин и детей, которых она лечила, невзгоды семьи постепенно исписали ее доброе лицо. Вот, теперь что-то случилось с дочерью. И как это сблизило мать и дочь! И Михаил Сергеевич, наверное, знает о новой беде: расспросил, высказал свое мнение, что-то посоветовал. А потом случившееся обсудили всей семьей».
От доброй зависти учащенно забилось сердце. Как ей хотелось делить с семьей любое горе! Поровну между всеми. Пусть даже ей достанется больше…
Раздались аплодисменты. Лариса Константиновна не слушала исполнителя, но все же несколько раз беззвучно похлопала ладонями.
— Вы о чем-то думали, и, кажется, о невеселом? — спросил предупредительно Сердич.
— У женщин всегда больше невеселых дум.
— Согласен. — Сердичу захотелось добавить что-нибудь такое, что заставило бы ее подумать о нем. Но он лишь осторожно вздохнул.
В перерыве Горины начали собираться домой. Лариса Константиновна тоже решила уйти из клуба. На секунду ее потянуло к себе, но, вспомнив, что по комнатам бродит злой Геннадий, она с отвращением вздрогнула. Знобин попробовал их удержать, но женщины настояли на своем, и тогда он шутливо приказал Сердичу:
— Георгий Иванович, доставить в полной безопасности.
По дороге Мила пригласила всех к себе на чай. Ларисе Константиновне и хотелось увидеть семью Гориных дома, и было боязно неожиданно встретиться с Михаилом Сергеевичем. Тем более в сопровождении полковника Сердича. И она уклонилась, сославшись на позднее время и усталость хозяина.
Молча дошла с Сердичем до своего дома. Надо было расставаться. Лариса Константиновна украдкой посмотрела на окна квартиры — они светились полным светом. Стало быть, Геннадий не спит, и незаметно пройти в свою комнату не удастся, а выслушивать его вопросы, упреки, подозрения ей было тяжко.
Наклонив голову, она попросила:
— Пройдемтесь еще немного.
Неожиданность предложения всполошила мысли Сердича, и он никак не мог найти тему, чтобы занять Ларису Константиновну. Лишь через несколько шагов вспомнил прерванный началом концерта разговор об академии и подумал, что ей будет приятно услышать о том, что там произошло после ее отъезда из Москвы.
Действительно, рассказ заинтересовал ее. Она и сама вспомнила некоторых преподавателей. Незаметно для себя они оказались в небольшом сквере. Сели на скамью.
Сердич поднял взгляд на Ларису Константиновну, и на мгновение перед ним встало худое печальное лицо жены, ее глаза, уставшие от боли, в которых уже виднелось вымученное желание: скорее бы… чтобы не мучить и вас. От сурового укора себе не то что говорить, думать сейчас о своих чувствах ему казалось невозможным.
— Теперь о чем-то невеселом задумались вы, — сказала Лариса Константиновна.
— Установленные людьми сроки траура по близким… иногда оказываются короткими, — взглянув на едва мерцающую звезду, сознался Сердич. Но, подумав, что когда-то же образ жены отойдет в даль, и, возможно, это время совпадет с решением Ларисы Константиновны изменить свою жизнь, он продолжил: — Воспоминания порой делают тебя в чем-то виноватым перед ушедшими. Но жизнь продолжается. Рядом, в самом себе. Остановить ее невозможно и противоестественно. Как бы ни затасканно выглядели слова романса, но мне хочется сказать вам: «Я встретил вас, и все былое…»
— Не нужно, Георгий Иванович.
— Понимаю. Мне известно, что происходит в вашей семье. И если что случится, я повторю вам эти слова.
Лариса Константиновна наклонила голову, как бы подтверждая, что услышанное ей совсем не безразлично. Но сегодня она решилась использовать последнюю возможность сохранить семью и потому не может и не хочет слушать никаких признаний.
18
Горин подъехал к дому глубокой ночью. Расписавшись в путевом листе, спросил шофера:
— Не проголодался?
— Нет, товарищ полковник. Как-никак были на свадьбе. Сама невеста накормила. На три дня, не меньше.
— Тогда поезжай отдыхать.
Едва машина сделала разворот, к Горину подошли два офицера.
— Разрешите, товарищ полковник? По личному вопросу.
— Сразу двое и в такой поздний час?
— Один. Наш товарищ…
— Если он не трус, о личном должен просить сам.
— Сейчас он будет здесь.
Офицеры скрылись, за деревьями и минуты через две из-за них показался Светланов. Его походка, весь вид подсказали полковнику, что произошло что-то тяжелое, значит, и разговор будет, видно, долгий. Не дожидаясь приветствия, Горин, скрывая плохое предчувствие, предложил:
— Давайте поищем, где можно сесть и видеть друг друга.
Они вошли во двор, уселись на скамейку под фонарем. Лицо Светланова было измученно-хмурым. Офицер чувствовал это и пытался хоть немного изменить его выражение. Но попытки приводили лишь к гримасам, он чувствовал это, и ему становилось еще более совестно и тошно. Смотреть на Светланова Горину было неприятно, слушать его мрачную исповедь — тоже, тем более что она могла касаться дочери. Но отказать офицеру в разговоре он не мог.
— Говорите, слушаю вас.
— Я… — трудно, словно из последних сил удерживая огромную тяжесть, проговорил Светланов, — …сегодня я совершил низость.
Горин не сдержал возникший в душе гнев и резко проговорил:
— Именно?
— За то… За то, что у меня случилось во взводе, полковник Аркадьев пообещал не выпускать меня с гауптвахты. Пока я не научусь уважать полк. И я опять решил уйти из армии. Но без Гали… не мог. Для храбрости выпил, сделал предложение. Потом… вот здесь она назвала меня подлецом. Вам неприятно меня слушать?
— Я тоже человек, для которого существуют пределы терпения.
— Разнос так меня потряс, что я не подумал, к чему может привести выпивка.
— Вы даже не понимаете, чем вы меня оскорбили. Вместе с Галей.
Горин поморщился, потер ладонью лоб, глубоко задумался, будто забыл о собеседнике. «А если расскажу все? — подумал Светланов в страхе. — Я просто покажусь ему паршивцем, с которым не то что жить, сидеть рядом противно!»
Светланов поднялся, блуждающим взглядом окинул звездную глубину и сдавленным голосом попросил:
