Николай Дементьев - 3амужество Татьяны Беловой
Я терпеливо ждала, кивала в такт его словам, будто что-то понимаю, и мне было очень приятно вот так рядом сидеть с ним. Ведь Анатолий почти никогда не говорил со мной о своей работе, да еще как с равной. Олег весело заключил:
— Бились, бились мы с ним почти три года, и все-таки заработал он у нас, голубчик!.. — Он отложил листок, повернулся ко мне.
— Это что же… — спросила я, — под землей тебе пришлось работать?
— Ага.
— Ну, а результат?..
— И сейчас работает как миленький!
У меня хватило ума не переспрашивать, какой же все-таки получился от этого результат для него самого, для Олега.
— Познакомился ты с этим человеком из Кузбасса у Локотовых, значит, и Анатолий его знал?
— Ну?
— Почему же поехал ты, а не он?
— Анатолия как-то не заинтересовал этот комбайн…
— А как он в наше КБ попал?
— Мое-то место освободилось.
— Слушай, а может, Локотовы все это специально подстроили? Ну, зная тебя!
— Что ты!..
— Нет, ты не понял! Понимаешь, не прямо подстроили, а косвенно?.. Ну не знаю, как лучше сказать… Не мешали, чтобы это случилось, что ли?..
И тут я впервые заметила, что очень уж многое в жизни Олег считал мелочью…
— Слушай, — опять спросила я, — а почему Снигирев на тебя все время сердится?
— Он не сердится… То есть немного недоволен, конечно, что я держусь как-то так… С диссертацией — это уже второй случай, я ведь у него и диплом готовил, он мне предложил место в КБ, а я в Кузбасс сбежал. Ну старик и ворчит. Он замечательный человек! — с восхищением уже закончил Олег, — Настоящий ученый.
Анатолий тоже считал Снигирева настоящим ученым, а отношения у них другие…
— А как ты снова в Ленинграде оказался?
— Очень просто. Снигирев был в командировке у нас в Кузбассе, а мы с комбайном уже все кончили, и у Филиппыча как раз появилась идея насчет элеваторного ковша. Он и добился моего перевода.
— А может, тебе все-таки защитить диссертацию?
— Зачем? Никуда она от меня не уйдет.
— Вы ведь с Анатолием на пару работали? — Ага. С ним очень приятно: как будто все время тебя кто-то уздой придерживает. Я бы с ним всю жизнь проработал! Мне не хватает его обстоятельности, дотошности. Он идеальный исполнитель. Творческий исполнитель. А насчет диссертации… Отрицательный результат тоже результат.
Этого я не поняла, но спросить не решилась. Если Анатолий иногда говорил со мной о работе, все было понятно: он говорил популярным языком, языком для постороннего. А Олег, казалось, считал, что я и так должна все понимать. Или работа Олега была более сложной и трудной?.. Но, странное дело, он как будто совсем не занимался ею. Я, правда, теперь не бывала в лаборатории, но и вечерами Олег не упоминал о новом варианте машины. Только иногда посредине разговора вдруг задумывался, потирал пальцем нос, вздыхал, но, заметив мой взгляд, тотчас улыбался. И Ксения Захаровна ничего не говорила ему, это уж мне было совсем непонятно. Человек, который дорог ей как сын, запутался с работой, отказался от готовой диссертации, и она молчит, будто ее это не касается. Больше того, она видела, конечно, что мы с Олегом любим друг друга, собираемся пожениться, но ее совсем не интересовало, где мы будем жить, что и как изменит это в ее собственной жизни. Бывая у них, я почти всегда видела Ксению Захаровну за книгой. Как-то, вынув изо рта папиросу, она подняла на нас свои широко поставленные глаза и сказала:
— Противно, когда писатель умничает! Сиди и решай его ребусы. Голова отваливается.
Олег засмеялся:
— А разве лучше, если он тебе все разжевывает и в рот кладет, да еще боится, чтобы ты не подавился? Конечно, кое-кому это нравится. Думать не надо, на боку можно лежать.
Они заспорили — сначала о писателях, потом на тему о добре и зле. Олегу словно нравилось поддразнивать тетку, хотя — я это чувствовала — никаких разногласий с ней у него не было. Ксения Захаровна долго сдерживалась, но вдруг щеки ее покраснели, она стала все чаще и чаще затягиваться папироской, голос ее обиженно зазвенел. Тогда Олег подошел к ней и ласково обнял за плечи:
— Ну, шучу, шучу, тетка!.. После я спросила его:
— Зачем ты Ксению Захаровну дразнишь? — Дразню? — удивился он. — Чересчур уж она добрая.
— Разве это плохо? Тебя вон вырастила… — Доброта должна быть умной, понимаешь?
Иначе она просто лень и слабость. — И непонятно закончил: — Доброта — это одно из ценнейших качеств человека, и растрачивать попусту ее нельзя.
— И к нам с тобой Ксения Захаровна добра.
— Ага.
И тут я подумала, что вот Анатолий совсем не добрый…
— А я мешаю тебе работать. Болтаемся целыми вечерами и болтаемся!
— А может, наоборот, помогаешь?
— Ты же ничего не делаешь…
— Это тебе только кажется. — Он озорно подмигнул мне.
— А если у тебя ничего не получится?
— Что-нибудь полечится. — Он засмеялся. — Мне сам процесс узнавания тоже важен. Я, знаешь, любопытен.
— Другая бы на месте Ксении Захаровны извелась вся, на нас с тобой глядючи! Действительно, очень добрая она…
— Да. И понимает, что к серьезному делу требуется тонкое отношение. Ну, и в меня, наверно, верит.
— А мне она в первый раз показалась такой непримиримой…
— Непримиримой?.. Она просто ясный, прямодушный человек и брезгливо относится ко всякой лжи и фальши. Это не мешает ей быть излишне доброй: сложная у меня тетка! — Олег засмеялся.
Удивительное, неповторимо счастливое было то время!..
Вскоре Ксения Захаровна стала куда-то пропадать вечерами, и мы с Олегом оставались одни…
20
Как-то после работы мы с Олегом собрались на пляж, и вдруг на улице он остановился:
— Вот черт, совсем забыл: надо в комитет забежать.
— Завтра сходишь.
— Лучше бы сегодня. Мне на минутку. Ты посиди в скверике, ладно?.. Понимаешь, не нравится мне, как на заводе гонят опытные образцы планетарных лебедок, надо, чтобы ребята посмотрели, а то Игнат Николаевич валит вал, тянется за знаменем и на все — сквозь пальцы.
— А тебе какое дело? Это ведь завод.
— Да, в общем-то, никакого, но лучше сказать. Я забегу на минутку. А то потом ребята разойдутся.
Я бы не пошла с Олегом, но в комитете комсомола наверняка была Женя — она замещала уехавшего в командировку секретаря, — и я сказала:
— Ладно, пошли вместе, чего я в сквере буду сидеть.
В комитете было много народу, кто-то кричал в телефон, в углу спорили, толпились у стола Жени. Я остановилась у витрины со спортивными кубками, и мне было хорошо видно, как вздрогнула Женя, встретившись глазами с Олегом: не зря я пришла! Олег сразу же включился в спор, захохотал, и тогда мне стало обидно: точно забыл обо мне! Я подошла и тронула его за локоть. Он обернулся, кивнул мне, крикнул:
— Тише, ребята, мыслишка есть! Хочу сигнализировать!..
Все замолчали. Женя тоже повернулась к Олегу.
Я хоть и не работала сейчас в лаборатории, реже видела Женю, но все знала про ее отношение к нашему с Олегом случаю.
В ту поездку в Комарове Женя все, конечно, поняла. Я немного позлорадствовала: вот она инженер, а любит Олег меня! С тех пор она стала подчеркнуто внимательна ко мне. Но однажды, когда я пришла к ней, чтобы освободиться от дежурства по дружине — мы с Олегом в тот вечер собрались в театр, — я увидела в ее глазах такую горечь и боль, что даже растерялась. А Женя излишне обстоятельно стала объяснять мне, что никак не может разрешить мне не ходить. Я все-таки не пошла, соврала Олегу, что она отпустила меня. И кончилось это ничем: Женя побоялась, наверно, выглядеть пристрастной. И она ничего не сказала Олегу. И теперь, сталкиваясь с ним, она была старательно сдержанной, немногословной. И все-таки получалось это у нее, комсорга, по девчоночьи открыто и смешно.
И сейчас Женя тоже стала добросовестно слушать Олега, только ее глаза на миг точно потускнели. Я даже пожалела ее и подумала: вот хороший человек и так мучается, прямо-таки героически мучается! А Павел стоял, конечно, рядом с ее столом, временами чуть испуганно поглядывал на Олега, потом сразу же переводил глаза на Женю, и тогда его продолговатое, худощавое, антиповское лицо светилось откровенным счастьем.
— Не кажется ли вам, ребята, — сказал Олег, — что у нас на заводе с подозрительной спешкой гонят планетарные лебедки?
Коробов своим грубым басом оскорбленно, будто подозревая, что Олег намеренно хулит производство, произнес:
— Ты, Алексеев, давай конкретно!
— А у меня, Афоня, всё! — Олег засмеялся.
Коробов продолжал:
— Ты, знаешь, напраслину брось! Ты, знаешь, отвечай за свои слова!..
Слесарь Витька Топтов перебил Коробова:
— Гоним, верно! В курилку забежать некогда, авралим как на пожаре! — Все смотрели на него, а он лукаво-безразличным тоном закончил: — В передовиках ходить здорово. Эх, и повезло же мне, что я к Игнату Николаичу попал!
