Агния Кузнецова (Маркова) - Свет-трава
– Товарищи! – вдруг говорит Лучинин и, многозначительно постучав лопатой о выступ большого камня, взглядом требует внимания. – Товарищи! А почему бы нам не заложить в землю порцию взрывчатого вещества, ну, на худой конец, аммонала? У нас он имеется.
Все дружным возгласом приветствуют эту мысль. Громче всех восторгаются школьники. И чувствуется, что радуются они не выдумке Лучинина. А радуются, суетятся и кричат от избытка молодости и счастья.
Старшеклассники окружают Лучинина, наперебой советуя, какое взрывчатое вещество использовать, как заложить его в землю.
Никита Кириллович садится на своего коня, небольшого, редкого по расцветке – черного с проседью, точно посеребренного, – и скачет в село за взрывчаткой.
…Удивительнее всего видеть рядом с Машей Саню. Поняла ли она свое заблуждение, простила ли Маше то, в чем считала ее виновною перед собой? Но Игорь видит, что она говорит с Машей, смеется и работает около нее.
Вслед за Саней с лопатами, кольями и топорами незаметно подвигаются вперед загорелые пионеры. Работа у них совмещается с игрой. Они в такт движениям выкрикивают несуразные, очевидно самими придуманные, слова считалки: «Сим, сим, сим, акаема, восемь, сома, акаема, сим!»
Ночью, сидя за столом, вспоминал Игорь зеленые просторы, где сегодня трудились люди. Еще два-три воскресника, и Белый ключ, тонкой струйкой пробирающийся то в мелких, чисто обмытых камешках, то в густой траве, соединится с Зеленым ручьем – шумным и местами широким.
А весной, мечтал Игорь, когда поднимутся полноводные реки, хлынет вода через вырытые канавы, через Белый ключ и Зеленый ручей, на большое пространство деревенского болота, затопит трясину и кочкарник.
…В новом озере резвятся рыбы. Солнце, месяц и звезды отражаются в прозрачной воде, проплывающие по небу облака скользят по озеру легкой тенью…
Это видение уже было во сне. Игорь сладко спал, положив голову на руки.
Глава двадцать первая
Вскоре после воскресника заболел Никита Кириллович. Маша постеснялась пойти к нему одна и позвала с собой Федю.
Банщиков жил в новом небольшом доме за рекой. Это место начали застраивать только с прошлого года, и стояли там четыре дома, отличные от всей деревни белизной бревен, отсутствием заборов, вытоптанной травой да невырубленным лесом вокруг.
Никита Кириллович лежал на кушетке. Он встал навстречу Маше и Феде. И по его осунувшемуся лицу с темными тенями вокруг глаз Маша увидела, что он не ждал ее и почти растерялся от неожиданности. Мгновенно притаились и замолчали в Машиной сердце любовь и тревога. Голос рассудка, долг врача заглушили другие чувства.
– В анкете вашей, которая хранится у нас в больнице, написана фраза, дорогая сердцу каждого врача: «Никогда не болел никакими болезнями». А теперь что же? Второй раз вы мой пациент! – улыбнулась Маша, опускаясь на стул напротив кушетки, на которую опять сел Никита Кириллович, и достала из сумки фонендоскоп с гибкими резиновыми трубочками и с круглой костяной пластинкой на их соединенных концах. – Так что же с вами? – серьезно спросила она.
Федя, ступая на носки и стараясь не скрипеть новыми сандалиями, отошел подальше и сел около окна.
– Я думаю, то, против чего мы с вами повели борьбу, – с улыбкой ответил Никита Кириллович.
– Малярия? – спокойно спросила Маша.
– По-моему, да. Озноб, жар, головные боли…
– Какая температура?
– Не мерил. У меня и термометра нет.
Привычным движением Маша взяла его за руку, нащупала пальцами пульс.
– Термометр должен быть в каждом доме, – чуть улыбаясь и все тем же тоном, не допускающим возражений, заметила она. – Снимите рубашку.
И когда она слушала его, он, большой и беспомощный, какими всегда становятся люди во время осмотра врача, лежал на диване и смущенно глядел в ее сосредоточенное лицо. «Нет, мне это только показалось. Я жестоко ошибся, – думал он, – не за что ей любить меня».
– Я думаю, что это грипп, – задумчиво сказала после осмотра Маша. – Селезенка не увеличена.
Она подошла к окну и, пока Никита Кириллович надевал рубашку, стояла к нему спиной и не спеша прятала в сумку фонендоскоп.
Никита Кириллович снова сел, опираясь о стену.
– Вы лучше ложитесь, – посоветовала ему Маша, – грипп тоже неприятное заболевание.
Она возвратилась на свое место напротив кушетки.
– Нет, мне совсем хорошо стало сразу же, как только вы пришли, – сказал он, в упор глядя на Машу.
– Это всегда так бывает с больными, как только приходит доктор, – наивно заметил Федя.
Но Маша поняла, что хотел сказать Никита Кириллович, и щеки ее вспыхнули.
И Маша и Федя заметили, что в доме все сияло особенной чистотой. Двери и окна были недавно покрашены, а стены побелены.
В большой комнате стоял письменный стол на двух тумбах. На столе лежали книги, а в центре в овальной коричневой рамке стоял портрет красивой молодой женщины. По ее большим глазам, глядящим с любопытством и радостью, по ее открытому лбу и полным, правильной формы губам можно было безошибочно догадаться, что это мать Никиты Кирилловича.
Между окнами стоял небольшой книжный шкаф.
Маша встала, подошла к нему, с интересом взглянула на книги. Здесь было в черном с золотом переплете Полное собрание сочинений Льва Толстого, синие с серебром книги Малой советской энциклопедии, тома Сочинений Ленина в желтых картонных папках, различные брошюры по сельскому хозяйству.
В комнате, кроме стульев да небольшого столика с радиоприемником, больше ничего не было.
– Кто же все это делает вам? – развела руками Маша, возвращаясь на прежнее место. По-видимому, она имела в виду домашнее хозяйство.
– А вам кто делает? – с улыбкой спросил ее Никита Кириллович.
– Странный вопрос, – пожала плечами Маша, – конечно, сама.
– Ну и я, конечно, сам. Чем я хуже вас?
– Совершенно верно, Никита Кириллович, – сказал Федя. – Я часто думаю: почему так – женщины могут заниматься и государственными делами и домашним хозяйством, а мы нет? – Он помолчал немного и добавил: – Но я решительно не понимаю, зачем одному такие хоромы!
– Ну, не всегда же я буду один, – ответил Никита Кириллович, не отрывая взгляда от лица Маши и чуть улыбаясь, будто радуясь ее смущению.
Маше казалось, что в этот день Никита Кириллович задался целью непрерывно заставлять ее краснеть и смущаться.
– Конечно, вы женитесь, и у вас будет семья, – просто сказал Федя.
– Я убежден в этом! Но вот до тридцати двух лет не встречал девушки, которая бы мне полюбилась.
– Ну, в сорок два встретится… – засмеялся Федя.
– Нет, в тридцать два я ее все-таки встретил, – перебил Федю Никита Кириллович.
– Ну так желаю, чтобы и вы ей полюбились, – еще веселее засмеялся Федя, но в душе он почувствовал какую-то неловкость от слишком откровенных слов Банщикова.
– Обязательно полюбит, – горячо ответил тот, и снова его сияющие глаза устремились на Машу.
Теперь Федя понял, что Никита Кириллович не шутит, а говорит о самом сокровенном.
Установилось долгое неловкое молчание. Его прервал Никита Кириллович.
– Мария Владимировна говорила мне, что вы увлеклись поисками свет-травы, – обратился он к Феде. – Интересно, что на это натолкнула вас легенда…
– Но пока эти поиски не увенчались успехом, – ответил Федя и рассказал о записях Саниного деда и о том, как все собранные травы были отвергнуты Савелием Пряхиным.
– У меня тоже хранится один интересный документ о свет-траве, – сказал Никита Кириллович.
– Даже документ? – изумился Федя.
– Сейчас я вам его покажу. Пожалуйста, выдвиньте ящик этого стола, – он головой показал на столик с коричневым радиоприемником.
Близился вечер, и больной чувствовал себя хуже. Он говорил вяло и тихо. И Маша беспокойно наблюдала за ним.
Федя поставил маленький легкий ящик на диван около Никиты Кирилловича. В ящике лежали аккуратные стопки бумаг и небольшие, склеенные из газеты и чем-то заполненные пакетики.
Никита Кириллович порылся в бумагах, достал конверт, извлек из него пожелтевшую бумагу. Казалось, что она лежала много лет под лучами палящего солнца.
– Это она от времени пожелтела, – сказал Банщиков, протягивая бумагу Феде. – Прочтите вслух.
Федя взял ее и сразу же узнал почерк Петра Яковлевича Кузнецова. Мелкие буквы, ровненько уложенные, тянулись по строчкам, как бисерные нитки.
– Милостивая государыня Арина Алексеевна! Не знаю, дойдет ли до вас это послание, – запинаясь, с трудом разбирал Федя. – Проживаю я, как известно вам, в далекой Сибири. Представлял себе оную совсем не такою. Оказывается же, везде те же люди, так же реки бегут и шумят такие же, как у нас, березы…
Маша задумчиво смотрела в открытое окно, где действительно так же, как и везде, и так же, как сто лет назад, перебирал ветер мелкую листву берез.
– Пишу вам с великою верою, что вы в отношениях ко мне прежняя и то, что именуют меня государственным преступником и ссыльным, не поколеблет вашей веры в меня.
