Марк Ланской - Опанасовы бриллианты
В кабинет заглянул адъютант, но комиссар кинул:
— Занят!
— А теперь ходят вокруг меня, — одним вздохом выпалил Городулин и, рванув из кармана рапорт, положил его на стол.
Не беря листок в руки, комиссар прочитал то, что там было написано. Помолчав, спросил:
— Сам придумал или кто-нибудь помогал?
— А что, — криво усмехнулся Городулин, — тебе же проще…
Впервые за все время совместной службы он сказал комиссару «ты», но Сергей Архипович и не заметил этого.
— Понятно, — сказал начальник. — Уже настучал кто-то про Лыткова?
— Причем тут Лытков, — повел плечами Городулин. — Устал и все. Имею полное право на законный отдых.
Комиссар посмотрел на него, отвел глаза и забарабанил пальцами по столу.
— Вот что, Алексей Иванович. Есть у нас три варианта. Можем разговаривать как начальник с подчиненным. Как коммунист с коммунистом. Или как двое пожилых мужчин. А вот как две бабы — это уволь меня…
— Мне выбирать? — быстро спросил Городулин.
— Тебе.
— Ладно. Как коммунисты. Про Лыткова я знаю. Служить под его начальством не хочу.
— Обиделся на Советскую власть?
— Ты мне, Сергей Архипович, пятьдесят восьмую не шей. Для меня ни Федька Лытков, ни даже ты — это еще не Советская власть.
— Чего ж ты на ней-то вымещаешь? Ну, я — плохой начальник. Ну, Лытков — дерьмо… А уходить собрался не от нас ведь?! Не нравится ему, видите ли, что приходят люди с высшим образованием! А ты за что воевал три раза? За что дуранду в блокаду жрал, я тебя спрашиваю? — почти прокричал комиссар.
Вошел на цыпочках адъютант и прикрыл вторую дверь.
— Там что, слышно? — спросил комиссар.
— Немножко.
Теперь уже понизив голос почти до шопота, комиссар наклонился к Городулину через стол:
— Думаешь, я не понимаю, кто таков Лытков? Распрекрасно я его вижу. Лежит у меня месяц проект приказа. Потому и не подписываю, что вижу. Не из-за того мариную, что ты уж больно хорош, а потому, что Лытков — дрянь-человек. А приведи мне завтра хорошего работника, да с дипломом, не задумываясь, посажу на твое место. И ты учить его будешь. Еще как будешь!.. И Лыткова доучишь, головой не мотай.
Городулин встал.
— Я пойду, товарищ комиссар. Рапорт оставляю у вас.
— Не читал я его, — сказал начальник. — И не видел. Заберите, подполковник.
И он протянул Городулину листок. Затем комиссар обошел стол, взял Городулина за локоть и, провожая до дверей, каким-то смущенным голосом произнес:
— И есть у меня, Алексей Иванович, одна к тебе просьба за ради христа: учись! Книжки ты, что ли, внимательней читай, или слушай, как люди говорят. А то, понимаешь, неловко получается. И поправлять как-то неудобно и молчать при этом совестно. Ты вот, например, произносишь: «социализьм» — с мягким знаком, «капитализьм» — с мягким знаком. Ну куда это годится?..
Остановившись на пороге приемной, вероятно, для того, чтобы люди, сидящие там, не подумали, что он кричал на этого седого человека, комиссар громко сказал:
— Супруге кланяйся, Алексей Иванович.
И. Лазутин
Сержант милиции
I
В кабинет Григорьева, начальника уголовного розыска, сержант Захаров вошел без стука: майор не любил, когда к нему стучали.
— Разрешите?
Майор, не глядя на вошедшего, кивнул головой и продолжал рыться в бумагах, что-то бормоча себе под нос. С хмуро сдвинутыми бровями, отчего две глубокие складки, сходящиеся веером у переносицы, стали еще глубже, он показался Захарову сердитым.
— Что скажешь, старина?
— Я к вам, товарищ майор.
— Вижу, вижу…
— У меня направление на практику.
— Какое направление? Куда?
— В ваш отдел. — Захаров подал майору бумажку за подписью декана юридического факультета, в которой значилось, что студент такой-то направлен для прохождения практики.
Майор и раньше знал, что милиционер Захаров учится на заочном отделении университета, но, прочитав направление, он словно в первый раз, по-настоящему понял и оценил сержанта.
— Молодчина!.. Когда должна начаться практика?
— Через два дня, как только будет подписан приказ о дополнительном отпуске.
— Ну что же, прекрасно. Хорошенько осмотритесь, подготовьтесь; может быть, не помешает кое-что подчитать из теории по уголовному процессу… К кому вас прикрепить?
Захаров пожал плечами. Об этом он еще не успел подумать.
— А что если я прикреплю вас к Гусеницыну? — спросил Григорьев и пристально посмотрел на Захарова.
Захаров не знал, что ответить: если отказаться — майор подумает, что струсил, если согласиться, то… какая это будет практика? «А может быть, майор просто шутит и ждет, чтобы я замахал руками и ногами?» — подумал он.
— Что же вы молчите, студент?
Улыбка майора показалась Захарову насмешливой.
— Хорошо, товарищ майор. Практику я буду проходить у Гусеницына! — Губы Захарова были плотно сжаты, взгляд колючий.
«С таким вот чувством, должно быть, светские гордецы бросали раньше вызов на дуэль», — в шутку подумал майор, глядя вслед Захарову.
II
Бывает какая-то трогательная и наивная растерянность на лице человека, который первый раз вступает на московскую землю. Растерялся и Алексей Северцев, выйдя из вагона.
Еще в дороге Алексею объяснили, что лучше всего добираться до университета на метро. Но теперь, оглушенный шумом и гамом, он забыл все.
С виду Алексею можно было дать больше его восемнадцати лет. Одет он был просто: помятый темный костюм, светлая косоворотка, на ногах — сандалии. В руках держал небольшой фанерный чемоданчик с висячим замком. Чтобы не быть сбитым людским потоком, он отошел в сторонку. Огляделся.
— Товарищ милиционер, как мне добраться до университета? — обратился Алексей к сержанту милиции.
— Метро, Охотный ряд, Моховая, девять, — как давно заученную фразу ответил сержант и приложил руку к козырьку фуражки.
Влившись в волну сошедших с поезда пассажиров, Алексей скрылся за углом привокзального строения.
III
В зале транзитных пассажиров у буфета стояли трое молодых людей. Время от времени посматривая по сторонам, они неторопливо потягивали из толстых кружек пиво.
Это были три вора, три рецидивиста: Князь, Толик и Серый.
В свои двадцать восемь лет Князь треть жизни провел в лагерях, под следствием, в тюрьмах и в бегах. Он был высокого роста и, как принято говорить, хорошо скроен и ладно сшит. Из него мог бы получиться неплохой спортсмен, если бы не бессонные ночи и кутежи, которые продолжались неделями, пока были деньги. Когда деньги кончались, пьяный разгул сменялся лихорадкой воровства. Белки серых глаз Князя были воспалены, на его худых щеках, не по возрасту рано, проступала мелкая сетка склеротического румянца. Через всю правую щеку от уха до подбородка тянулся свежий розовый шрам, и щека время от времени передергивалась в нервном тике.
Высокий и открытый лоб, на который падала светлая прядь волнистых волос, хорошо развитые надбровные дуги, энергичный и в меру широкий подбородок, — все говорило о том, что Князь — личность незаурядного ума.
Серый был грубее и проще. Природа обидела его и ростом и внешностью. Что-то тупое и скотское проступало в лице Серого. А его гортанный голос неприятно резал слух. Он не говорил, а шипел, причем делал это с особым выпячиванием вперед нижней челюсти, полагая, что чем грубее и надсаднее будет его речь, тем солидней и страшней станет он. Неосознанно Серый подчинялся только одному — грубой силе. Втайне он завидовал высокому и стройному Князю, а в глубине души ненавидел его за красивое лицо, на котором девушки иногда задерживали взгляды.
Толик выглядел застенчивым юношей. Он много молчал. Были вечера, когда целыми часами от него никто не слышал ни одного слова. Князь ценил Толика за его смелость и за то, что тот никогда не считался в мелочах, как Серый. Толик был равнодушен к деньгам, не любил, в отличие от Серого, сквернословить…
— На выход «под занавес» не больше десяти минут. Начнем с этого, — сказал Князь и показал глазами на высокого юношу, подошедшего к буфету.
Это был Алексей Северцев. Поставив чемодан, он попросил бутылку фруктовой воды.
Князь взглядом дал знак Толику и Серому, чтоб они пока отошли. Когда будет нужно, он их позовет.
— Разве московские гости пьют фруктовую воду? — Алексей обернулся на голос, прозвучавший мягко и приятно. Перед ним стоял незнакомый интеллигентный мужчина. — Пиво! Рекомендую! Такого пива, дружище, ты у себя в деревне не пил…
Северцев застенчиво кивнул головой и вместо фруктовой воды попросил пива.
— А первое дело к пиву — это бутерброд с икоркой, — мягко поучал Князь. — Нужно, брат, привыкать к столичной культуре.
