Сергей Антонов - Овраги
— Революцию в белых перчатках не делают. А сплошная коллективизация — революция.
— Тише, — сказал Емельян.
Протаптывая свежую тропку, приближался долговязый мужик в кожаной фуражке и в малиновых галифе. Скинув соплю, он сердито спросил:
— Семен тут?
— Заходите, товарищ, — ответил Орловский. — Да и нам, ребята, тут мерзнуть нечего. Дело ясное. Тащите Чугуева в колхоз. Разногласия забыть. Пошли.
В горнице уже шумел Макун. Коня ему Пошехонов не отдал на том основании, что в июне резолюция должна была быть наложена Шевырдяевым, а она почему-то подписана Вавкиным. Семен кричал, что Шевырдяев был в районе и резолюцию имел полное право нанести заместитель. Макун кричал, что коня не забрал вовремя, поскольку шабашил в Саратовской губернии.
Орловский прочитал заявление и покачал головой.
— Не сочтите за труд, Катерина Васильевна, — попросил он, — сбегайте за Федотом Федотовичем. А вам, Макар Софонович, мы поможем. Дай-ка, Митя, чистый листочек, я надиктую. Как фамилия? Пиши, Митя. Заявление: я, Петров Макар Софонович, вышел из колхоза имени Хохрякова… Когда вышел?
— В июне тысяча девятьсот двадцать девятого года.
— Так, пишем дальше: «Поскольку, я, сознательный трудовой бедняк…» Складно?
— Складно, — осклабился Макун.
— «…признаю, что вышел из артели с дурного ума…»
Макун насторожился.
— Пиши, пиши, Митя. «… с дурного ума, прошу записать меня в колхоз снова и даю слово…»
— Да ты что, очумел? — Макун встал.
— Сидите, сидите. Экой нетерпеливый. Еще не дописали, а вы на дыбки. Подписывать или не подписывать — ваше право. На чем мы остановились, Митя?
— «…и даю слово…»
— Ага. «… и даю слово не выходить до конца жизни».
Макун хихикнул.
— Думаешь, ежели ты с района, так я тебе любую бумажку подпишу?
— Любую не подпишете, а эту подпишете.
— А вот и не подпишу! И ничего ты со мной не сделаешь.
— Ой, сделаю, Макар Софонович.
— Ой, не сделаешь! Знаешь почему? Потому что я с июня месяца не член колхоза и не крепостной, а вольный гражданин. Вот оно, мое личное заявление, — он помахал бумажкой. — И согласие на уход с колхоза подписано лично Вавкиным. Не воротите коня, напишу Калинину.
— Не напишете, Макар Софонович. Не напишете, потому что заявление ваше — фальшивка. Верно я говорю, Семен Ионович?
— Почему фальшивка? — смешался Семен.
— Потому что и само заявление и резолюция помечены задним числом.
— А ты докажи, что задним! — вскинулся Макун.
— Чего ж тут доказывать? Митя, ты этого дяденьку в июне знал?
— Нет, — Митя смутился. — Мы с папой только в ноябре приехали.
— Вот и доказательство. Покажите-ка ваше заявление, Макар Софонович.
— А не покажу!
— Вот это верно. Никому не показывайте. А лучше всего, порвите. Потому что оно написано Митиной рукой, а значит, не раньше чем в ноябре, а дата на нем поставлена июньская. И вы тоже, Семен Ионович, взяли грех на душу. Пометили резолюцию задним числом? Ай, ай, ай, как некрасиво. Вы все-таки колхозный вожак. Главнокомандующий. Некрасиво.
— Да у него заявления о приеме нету… — попробовал оправдаться Семен.
— Ладно тебе, — огрызнулся Макун. — Тогда зачем коня в колхозную конюшню забрали, если заявления нету?
— Резонно, — заметил Орловский.
— Семен и виноватый! — продолжал Макун. — Шевырдяев меня отпускал и резолюцию наложил, а Семен заявление потерял… Шевырдяев убег, теперь и концов не найдешь.
Орловский сочувственно поглядел на Макуна.
— Смотрю я на ваши руки, красивые, работящие руки… Сколько они добра сделали, сколько пользы народу принесли. Сразу видно, наш, душевный, трудолюбивый парень. — Макун шмыгнул носом. — Особенно трогательна ваша любовь к своему четвероногому другу. Как его звать?
— Мальчик, — застенчиво пробормотал Макун.
— И имя прекрасное. Мальчик. Он сейчас в колхозной конюшне?
— В колхозной. Пошехонов, зараза, не отдает.
— Видите, какое создалось ненормальное положение: конь — колхозник, а хозяин — единоличник. Давайте, Макар Софоныч, не терять даром времени. Подписывайте заявление и ступайте к своему Мальчику.
— Ладно, — Макун хлопнул ладонью по бумаге, — мужик ты вроде сурьезный. Поставишь председателем Федота Федотыча Чугуева, запишусь обратно. Игната все одно не дождаться, а лучше Федота Федотыча не найти. Договорились?
— Договорились целиком и полностью! — Орловский потянулся через стол к Макуну и пожал его заскорузлую руку.
— Да, и еще! — спохватился Макун. — Поскольку наша работа полный день на воздухе, нельзя ли мне через вас добыть кожаный пинжак?
— Что за вопрос? Конечно, можно! Сейчас запишу для памяти.
Макун плюнул на пальцы, вывел три буквы своей фамилии и поклонился.
— Минутку! — внезапно насторожился Орловский. — Почему вы уверены, что Шевырдяев никогда не вернется?
— Так ведь с полгода прошло, а от него никаких вестей…
— Пожалуй… Всего вам хорошего.
Макун вышел.
— С каждым так цацкаться? — спросил Роман Гаврилович.
— А ты как думал? Это еще легкий случай, — Орловский отер пот и причесался. — Работа кропотливая. Давайте вот что: сперва подготовим тексты заявлений, тогда пойдем. Чтобы расписывались, и точка. Жаль, копирки нету.
Писать бланки заявлений принялись трое: Митя, Роман Гаврилович и сам Орловский. Написали штук десять, Катерина привела Федота Федотовича.
Первый раз в жизни увидел Митя живого кулака. Кулак был не стар, не толст и без бороды. В одежде его, как и у многих крестьян того времени, перемешались город и деревня. Пиджак с карандашиком и фабричная сорочка с галстуком плохо сочетались с латаными валенками. Кулак строго глянул на пустую божницу, вытянулся на красный угол и перекрестился.
— Да вы верующий, Федот Федотович! — воскликнул Орловский. — Вот не ожидал!
— Все мы верующие, гражданин секретарь райкома, — мягко отвечал Чугуев. — Я верую, что бог есть, вы веруете, что его нету… Здравствуйте, кого не видел! Вы, если не ошибаюсь, гражданин Платонов! Удивляетесь, что признал?
Кулак протянул Роману Гавриловичу морщинистую руку. Платонов попробовал сдавить ее своим железным пожатием. Но на этот раз у него ничего не вышло. Рука у Чугуева была крепкая.
— Сам удивляюсь, — продолжал он спокойно. — У нас в Сядемке ровно телефон проведен. В одном конце говорят, в другом конце все слыхать. А это сынок? В масть. И глазки вертучие. Звать как?
— Дмитрий, — ответил Митя.
— Хорошо, Димитрий — означает земледелец. Тоже небось желает крестьянскую премудрость превзойти?
— Мы оба желаем, — ответил за него Роман Гаврилович. — Да не знаем, сколько лет на это потребуется.
— Э-э, сынок, да у тебя цыпки! Добудь медку и смазывай перед сном. Рука станет чистой, как у барышни… Теперь вернемся к вашему вопросу. Сколько надо лет, чтобы превзойти науку земледелия? Как кому. Мне, к примеру, понадобилось лет пятнадцать. А вот товарищ Орловский вроде быстрей освоил. А?
— Нас с товарищем Платоновым в данный момент интересует другое, — уклонился от ответа Орловский. — Вы, вроде человек артельный, общественный, в последнее время уединились, замкнулись. С чего бы?
— Живу, как все. Против артельного хозяйства никогда не возражал и не возражаю. Причина нашей бедности в разобщенности. Глядите сами. В Сядемке около ста дворов. Положим по корове на двор. Означает, что ходят за скотом у нас в Сядемке сто женщин. А поставь общий хлев, хватило бы десяти.
— Так отчего же вы не в колхозе?
— Не верю я в ваш колхоз.
— Почему?
— Да как вам сказать… Боюсь, Вавкин осерчает.
— Скажи, Христа ради! — взмолился Семен. — В ножки поклонюсь.
— Коли так, пожалуйста. Главное в любом хозяйстве — хозяин. Потому оно и называется хозяйство. Где хозяин в порядке, там и скот в порядке, и жена в порядке, и щи наваристые. А вы затеяли не щи, а переворот, небывалый и мужику непривычный. И если в головах такого хозяйства сядет какой-нибудь Вавкин, ничего не получится, а люди будут маяться и голодовать.
— Он не председатель, — поправил Орловский. — Он исполняющий обязанности. Председателя придется выбирать. Шевырдяева, видно, не дождаться.
— О Шевырдяеве не печалуйтесь, — попытался утешить секретаря райкома Чугуев. — Вавкин хоть тихий. Заберется на полати, и его не слыхать. А Шевырдяев, небось помните, как колхоз ставил. Произвел в активисты пьянчужек, батраков-лентяев да бродяг-шатунов, навроде Макуна; своих не хватило — из Хороводов приманил и натравил их на мужиков-интенсивников. Голытьба, известное дело, рада стараться. Зажиточного грабить и лестно, и прибыльно. Скотину растащили, подушки, фотографии с рамками снимали.
— Что было, Федот Федотыч, то быльем поросло, — прервал Орловский. — Перегибы мы в основном выправили. А вот ваши мысли по поводу руководства весьма полезны. Признаюсь, Федот Федотыч, приятно, забравшись в сельскую глушь, наткнуться на подкованного, разумного…
