Евгений Наумов - Черная радуга
И все по очереди принялись пробовать из их стопок: тьфу, обычная минералка. Как же укоренилось в сознании людей, что веселиться можно только с выпивкой. А на самом деле никакого веселья, одно утробное иканье…
При воспоминании об этом вечере у Матвея всегда появлялась горькая улыбка. Улыбка над самим собой: веселился ведь без допинга, да еще как! Казалось бы, наглядный урок, но он так ничему и не научил.
Напряжение – вот бич современного человека. На столе у Матвея всегда лежало несколько листочков бумаги, с утра заполненных: кому позвонить, что написать, что сделать, куда зайти… И эти бумажки стегали его весь день, словно бич: работай, работай! А входя в штопор, он с наслаждением рвал их в клочья: пропади оно пропадом, да здравствует беззаботность!
Правда, сладкое забытье потом неизменно переходило в черное с кошмарами, наплывающими звериными ликами, гоняющимися за тобой оскаленными пастями, гадюками, пауками, из которых вырываешься с тяжким испуганным всхрапом, словно конь из трясины, и скорее тянешься к спасительнице сивухе, чтобы хлебнуть и хоть немного прийти в себя. Но краткий проблеск быстро проходил, опять тяжкое забытье, кошмары…
Проблески становились все короче, забытье все тяжелее, и где-то подспудно-инстинктивно тлело понимание того, что неуклонно, шаг за шагом приближаешься к роковой красной черте, к самому краю пропасти без дна и возврата…
И тогда появлялось противоестественное жгучее желание: скорей бы! Однажды, не выдержав, Матвей отправился к переезду положить голову под проходящий поезд. Все понимал, но шел, словно вели под уздцы. К счастью, переезд был далеко, он устал, задыхался: «Нет, без допинга не дойду, надо вернуться…» Но допинг снова бросил его в забытье…
– Четверо суток, – повторил, качая головой, врач. – И как этакое выдержать…
Ни о каких интеллектуальных разговорах теперь, конечно, и речи не могло быть. Покорно слушал Матвей краткие энергичные распоряжения лечащего похметолога: десять суток вывод интоксикации, витамины, глюкоза, тотально поддерживающие, снимающие тягу… сульфазин регулярно… («Сволочи, без серы не обойдутся!»), потом лечение по обычной схеме: антабус, рефлекторное («И рыгачка!»). Ну и, естественно, трудотерапия.
Тело казалось ватным, в сознании все еще крутился черный вихрь, глаза не фокусировались.
– Мне бы… в туалет… – еле выдавил и не узнал своего голоса – слабый, хриплый, какой-то пропадающий.
– Лежите, лежите. Сейчас принесут утку… или еще что?
– Я… я стесняюсь… ведь культурный человек, – он начал мобилизовывать волю. Вырваться, хоть на миг вырваться… сориентироваться.
– Культурный, так напиваетесь, – проворчал похметолог. – Вас проведут.
Его подхватили под руки, он с трудом поднялся, и все завертелось перед глазами, в голове забухали колокола. Это не игра. Закрыл на миг глаза, пытался сгруппироваться, но ничего не получилось. Так и повели его – растрепанного, жалкого, дрожащего. Врачи внимательно наблюдали, фиксировали каждое неточное движение.
Коридор дыбился и норовил хлестнуть его в лоб, он валился то вправо, то влево. Хорошо, что вели его санитары из добровольцев-алкашей, таких же, как он, и, может быть, прошедших те же стадии. Они сочувственно поддерживали.
– Ишь, валяет тебя, – хмыкнул один. – Где набрался? Какой день штопоришь?
– Хрен знает… Какое сегодня число? Тот засмеялся и сказал. Наверное, суток двадцать. Пока не вспоминалось.
– Покурить… есть?
За этим и попросился в туалет. Курить хотелось нестерпимо, нервы гудели натянутыми струнами.
В туалете его усадили, дали сигарету. Затянулся, стало немного легче, хотя сильнее закружилась голова. Зато в груди распустилось что-то сведенное в каменный узел. Мордовороты-добровольцы, ожидая, тоже закурили. Один присел на пятки у стены, и Матвей машинально отметил: бывалый. Тот, кто по многу раз залетал, вырабатывал такую вот стойкую привычку: сидеть на пятках. Им приходилось подолгу ждать и перекуривать там, где стульев не предлагали.
– Ну… как тут… обслуга? Как порядки?
– Как везде… – неохотно ответил сидящий. – Медом по губам не мажут.
– Тебе сколько осталось?
Сидящий ответил сразу, почти автоматически. Каждый из них считал дни до выхода, как считают медяки на последнюю кружку пива. У него было непреходяще багровое лицо, мешки под глазами, поперек щеки синий шрам. Руки блестели, словно на них надеты коричневые резиновые перчатки, смазанные вазелином, такой же была и шея, кое-где блестящая пленка отшелушилась я виднелась розовая кожа. «Экзема, гепатит. Печень отказывает. На таран идет мужик – цирроз в последней стадии…»
Второй – широкоплечий молодой парень с румяным лицом – так и просился на плакат «Сдадим нормы ГТО!», если бы не младенческий беззаботный взгляд, даже какой-то неприличный. Он не сводил своих безоблачных голубых глаз с Матвея и все ему заговорщицки подмигивал. «Что-то хочет сообщить? А что? Может, напарник-стукач?» Но не стал задумываться, слишком сложно. Стукач так стукач.
Среди алкашей, слабовольных опустившихся люден, было много таких. Они доброхотно доносили врачам о тайных выпивках в палатах, о разных случаях нарушения режима, иудиным старанием заслуживая досрочно освобождение. Врачи их терпели – полезные люди, активисты, стали на путь сознания, исправления. Но в большинстве своем они просто мечтали поскорее дорваться до заветного горла, а ради него готовы были и маму родную заложить.
Матвей встал, но тут же упал на стульчак. Тем же макаром его отвели в палату. Врачи уже ушли по своим неотложным делам, напряженность момента миновала.
Организм быстро приходил в себя, и к вечеру Матвей уже сам выползал в туалет, стрелял сигаретки, курил, заводил осторожные разговоры. Но по некоторым неуловимым признакам чувствовал, что до выздоровления еще далеко, ни на какое серьезное дело не годился. Да что там – ему и табуретки сейчас не перенести с места на место. Все еще шагало, все кидало на стены.
Ночь почти не спал, хотя и получил оглушающую дозу снотворного: засыпал на минуту-две, тут же со страхом просыпался – казалось, останавливается сердце. «Стукнет вот так в последний раз… отгорит. Нет, тут помирать не хочется…»
Выход из штопора в нарко имел свои положительные стороны: не мучили кошмары, ужасы, все эти очаги напряженности в мозгу снимались, купировались специальными препаратами. Но на смену зубастым чудовищам приходили подавленность, мрачные мысли о бесполезности своей жизни, жгучее чувство вины перед всем миром, черная тревога. И все это, возможно, было не легче.
Хорошо, что в наблюдательной палате всю ночь горит свет. у столика сидит дежурный мордоворот, читает затрепанную книжку. Время от времени появлялась медсестра, глядела внимательно на Матвея (свежевытащенный) и, встретив его тоскливый взгляд, укоризненпо качала головой:
– Вам нужно уснуть…
– Как уснешь? – Матвей садился на постели. – Тревога… все время тревожно на душе.
– Кого-нибудь видите? – осторожно спрашивала она. Дурень он, что ли: все фиксируется в журнале.
– Нет, не галлюцинации. И не голоса. Просто тревожно… дайте что-нибудь сердечное.
– Возьмите валидол под язык, – она протягивала таблетку.
Что ж, валидол самое надежное, хотя и простое средство. На некоторое время колющая боль в сердце проходила, он шел в туалет, курил, думал.
Ну как же так?
Начиналось вроде безмятежно – с кружки пива. Там кружку, там кружку, чем еще утолишь жажду в зной и жару? В работе появилось больше энергии, выдумки, мастерства. Несколько беглых контактов в ресторане – там приходилось пить легкое вино («что-то от сиводрала у меня в последнее время голова раскалывается, никакого удовольствия…» – хитрил), потом вино крепленое. Но неуклонно шел к ней – чистой, сорокаградусной. И надо же такому случиться: приехал знакомый армянин Жора и подарил бутылку трехзвездного.
– Из Еревана! Вах! Такого нигде не купишь. Пачему грузинский коньяк стоит в магазине? Патаму что не умеют делать. Коньяк делают в Армении! Плюнь в глаза тому, кто скажет другое.
Сивушные масла, вот что его подкосило. И знал ведь… Коньяк тем и отличается от других напитков, что в нем оставляют сивушные масла – для букета. Пьешь крохотной рюмочкой, смакуешь: вах, вах! Но где найдешь крохотные рюмочки? Разлил, как обычно, по стаканам. Трах! Тепло разлилось, оранжевые круги перед глазами.
– Ты чего здесь?
– Дорогу строю. Вчера в Литвяках поставил асфальтовый завод.
– А-а, – кивнул Матвей. – Что такое асфальтовый завод? Две трубы и один армянин.
Жора хлопнул себя по коленкам.
– Ха-ха-ха! Две трубы и один армянин. Правильно! Надо записать… А что такое ваш завод? Две трубы, один рабочий и десять начальников! А? Разве не так?
Жора был веселый, добродушный, но вечно озабоченный – летал на своих «Жигулях», что-то добывал, привозил, строил. Его бригада проложила сеть дорог уже в нескольких районах. Нужно отдать им должное: армяне строили быстро, добротно, дешево. Но и работали как проклятые – от зари до зари.
